Один мой хороший московский знакомый, джазовый композитор, пианист Александр Айзенштадт когда-то, несколько лет тому назад, высказал следующую глубокую мысль: «Похоже, что мы живем в одном большом лагере, а я в частности (как руководитель джазового ансамбля) — руководитель лагерной самодеятельности». Свободной лагерной самодеятельности и посвящается сей опус.
I. А не кажется ли вам, что рок в Советском Союзе оказывается, мягко говоря, в пикантном положении, когда его начинают искушать? Следуя старой поговорке по поводу «огня, воды и медных труб», легко заметить, что в условиях борьбы живется как-то веселее, чем в свете юпитеров, щелканье кинокамер, очередях за гонорарами — причем, когда в перспективе рост и того и другого: очередей и гонораров.
Я не сторонник постулируемой бедности или принципа: чем хуже — тем лучше! Так можно дойти до смакования собственной нищеты и убожества — вряд ли цель достойная. Но, с другой стороны, где они — эти достойные цели?
После фестиваля московской рок-лаборатории (Фили, июнь 1988 г.) у меня осталось впечатление, которое можно выразить следующей метафорой. Заточили человека в узком пространстве между стен с торчащими из них гвоздями — да так, что ни вздохнуть, ни пошевелиться. Гвозди в тело впиваются. Но человек — он ведь простора требует. Кровью истекает, а старается стены раздвинуть. В конце концов дали ему немного пространства, стены не убрали, но отодвинули. И гвозди из них по-прежнему торчат, но уже на отдалении. Передвигаться легче стало. И тут выяснилось, пока человек между стенами стоял, утратил он что-то из своего внутреннего мира — и других регламентирующих его поведение установок — кроме стен да гвоздей — вроде бы и не осталось. Свобода: делай, что хочешь. Хочешь — штаны снимай, хочешь туалет на сцене устраивай. С припевом: «Я дебил и ты дебил — оба мы дебилы», — ух, какой кайф.
Доля истины в вышеприведенной формулировке, вероятно, есть, ибо процесс «дебилизации» советского человека мы ощущаем на собственной шкуре, но восторг от сделанного открытия со стороны выглядит просто умилительно. Под свободой, похоже, понимается свобода от всего — в том числе и чувства гордости, собственного достоинства, внутренних ограничений. Есть, вероятно, по крайне мере, две точки отсчета: «можно все!» и «можно все, но я себе этого позволить не могу».
Впрочем, как бы не получилось так, что попытка апеллировать к человеческой этике не показалось бы очередным призывом к «моральному кодексу строителя коммунизма». И все-таки как-то грустно в конечном итоге оказаться в КЛИНИКЕ в компании ТУПЫХ (названия московских рок-групп). Или, наоборот, в этой иронии умных и серьезных людей заложена высшая издевка над собой, нами, ими?
За всем этим может стоять совсем не простой вопрос, выходящий на необъятные просторы философской мысли и боком въезжающей в любые общественные над стройки, перестройки, настройки. А именно: вопрос о свободе.
II. Допустим, сила рока в его независимости… Нищие, ободранные, живущие бок о бок с ядерными реакторами и химкомбинатами, многие из нас относились к той категории людей, которым не жалко терять, поскольку терять, в общем-то, нечего. Чем подобные люди отличались от люмпенов, на которых так надеялся Герберт Маркузе в период французских студенческих рок-бунтов 1968 года? При условии, конечно, что в такой ситуации удается сориентироваться.
Представители рок-культуры тем и отличались от обыкновенного советского человека, что более-менее отчетливо осозновали: работать всю жизнь ради места в очереди на автомобиль — далеко не предел счастья и благополучия, являющегося недосягаемой целью для бесправного представителя «загнивающего капитализма». Фиктивное счастье, построенное на иллюзии владения материальными ценностями (большая часть из которых, по сути, являлась естественными предметами современного домашнего обихода), прочно приковывало людей к своему месту в общей очереди. Стоило только внушить мысль о ценности, дефицитности и престижности цепи, как старая марксовская формулировка («Пролетариату нечего терять, кроме своих цепей») превратилась в свою противоположность. Впрочем, по поводу цепей остроумно высказался Илья Кормильцев.
Итак, в восторге от наконец-то с диким трудом полученной квартиры, от выстраданного телевизора, от победы в смертоубийственной драке при ночной записи за джинсами (было и такое!) — человек не может не отстаивать с огромным трудом завоеванное «благополучие». Он раб очереди, раб того, что в этой очереди получил. Он раб. Его купили за безделку — как аборигена на стеклянные бусы.
Кто из нас свободен от этого? Кто не продаст свою гордость за красивые сапоги для жены, видеомагнитофон с теми фильмами, о которых столько читал, но никогда не видел (скажем, уровня «Заводного апельсина»), за право пройти по Парижу? Наконец, за избавление от унизительно интелигентского безденежья? Конечно, здесь речь идет уже о запросах на порядок выше, чем кухонный гарнитур или цвет обложек книг Дюма. Но главное не в уровне запросов, а в раздаваемых как награды вещах, которые не должны являтся наградой — их наличие естественно. Да и награды — за что? За лояльность? За компромиссность? За долгое страдание и упрямство? Кстати, вы заметили: наиболее упрямые, как правило, получают больше и лучше. (Это дает повод профессиональным музыкантам волны конца 70-х — начала 80-х сейчас иронизировать: «Ваш подпольный рок тоже продался — только позже и намного дороже». — Имеются в виду бешеные кооперативные цены на группы ранга ДДТ, АЛИСА и т.д.).
А стоит ли игра свеч? Не софистика ли — жонглирование терминами, (свобода, благополучие) ни один из которых, в общем-то, ничего не значит в нашем мире материальных возможностей? Или возможна третья (четвертая, пятая) альтернатива?
Пожалуй, хватит вопросов и попробуем сформулировать хоть какую-нибудь итоговую платформу.
1. Рок-музыка в нашей стране немыслима без социальности и политики. Поскольку в свое время был провозглашен тезис, что не существует «чистого искусства», то вся эстетика оказалось на службе (или в оппозиции) идеологии. И теперь мы дошли до того, что любая попытка говорить о литературе упирается в социально-политические проблемы издательского дела, разговор о живописи упирается в незнание ее современной истории, значимость кинофильма оценивается количеством лет «лежания» на полке. Ну и так далее. Насквозь политизировав свою жизнь (не в смысле политической активности масс, а в том, что никто уже не существует вне социально-политического контекста), мы стали героями политических битв. Даже исполнение рок-н-ролла в этих условиях приобрело пафос гражданского подвига. Исполнение рок-н-ролла — есть акт гражданской позиции, демонстрирующей нам убеждения, вкусы и политические пристрастия исполнителя. И попробуйте от этого избавиться.
2. Коль скоро мы поставлены в условия социально-политического искусства, давайте подумаем: устраивает ли нас такое положение дел. Меня лично — нет. Я не хочу социальности вместо музыки, морального кодекса вместо любви, догматизма вместо искусства, и так далее в бесконечность. Каждый по-своему пытается выбраться из создавшейся ситуации.
3. Конкретный пример: ситуация в Эстонии и рок-н-ролл.
III. Вся эта преамбула — пусть и в несколько сумбурной форме — призвана подтвердить, насколько неуютно может оказаться человеку в описываемых обстоятельствах. И потому оценивать события в Эстонии с каких-либо однозначных позиций практически невозможно. Ведь, помимо общесоюзных универсальных политико-эстетических альтернатив (о чем шла речь выше), здесь еще и национальные дела, воспоминания об относительно недавнем государстве, и культурные традиции, не совсем совпадающие с общепринятыми в большинстве районов страны.
Ко многим делам эстонцы подходят буквально: «сказали перестройка — значит перестройка; демократия — следовательно, можно». И первая попытка — самим взяться за решение собственных проблем: экономических и культурных.
Эстонский рок в этой ситуации лишь частность. Но, как оказалось, с важным смыслом.
Если копаться в истории, то можно заметить, что эстонская рок-музыка прошла путь, напоминающий, с определенными издержками, логику развития рока в Западной Европе. Начало было в первой половине 60-х, подъем, собственно, во второй; шумная репутация и утверждение в качестве составного элемента общей культурной жизни выпадает на начало-середину 70-х. Затем создается своего рода рок-истэблишмент из филармонизированных рок-музыкантов, сохранивших многое из напора прошлых лет, но уже явно ставших профессионалами. И, разумеется, альтернатива в виде панка в конце 70-х, и особенно в первой половине 80-х годов.
Фестивали (в Таллинне, Тарту), в том числе и международные; пластинки; радиопередачи; газета музыкантов «MUUSIK» (выходит с середины 1988 года) — все (или почти все) как положено.
На этом фоне взлеты и кризисы эстонского рока частично определялись общей логикой развития мировой рок-культуры вообще, частично оставались зависимыми от описанных выше социокультурных особенностей, с которыми сталкивается любой советский человек. Такое двойственное положение эстонского рока делает его явлением уникальным и никому не нужным — проблемы специфического существования на стыке западных традиций и советских принципов хозяйствования мало кого еще волнуют в нашей стране, а уж тем более за рубежом.
Потому отразившиеся в музыке особенности образа жизни, как правило, остаются непонятыми в других городах и весях… И эстонские дела выглядят чем-то вроде предмета в витрине магазина: для дизайна необходимо, но все-равно не купишь.
В то же время хроника эстонских событий по-своему любопытна, и вдвойне она может быть интересна для всех рок-контркультурных деятелей. Да известно ли вам, что происходившее весной-летом 1988 года в Эстонии получило название «Поющей революции» и самый заметный вклад в нее внесли рок-музыканты?
Оставим до более подробного разговора оценку содержания платформ Народного фронта, Интернационального движения, Движения зеленых, Еврейского, Армянского землячеств, Русского культурного общества. Пока хотелось бы отметить другое — как песни сплотили людей.
Для любого единения важен символ. Пусть и фиктивная, но иллюзия взаимной связи является очень важной в массовом движении. Очень разные по своей сути люди в какой-то момент оказываются вовлечены в единое целое. Причем не толпу — братство.
У эстонцев таким символом был свой сине-черно-белый флаг времен самостоятельного государства и… пять песен на патриотичесую тему, написанные композитором и пианистом Ало Маттийзеном.
Те, кто интересовался эстонским роком, могли слышать о нем в связи с группой IN SPE — ее он возглавлял и продолжает возглавлять сейчас.
Маттийзен вывел на сцену множество музыкантов, и в сопровождении вокального ансамбля очень любимый публикой Иво Линна с блеском исполнил простые мелодичные песни, тексты которых очень четко соответствовали настроению слушателей.
Отдельные музыкальные фразы заимствовались из песен 30-х годов, но аранжировка была уже совершенно иной.
Здесь необходимо иметь в виду, что в Эстонии существует давняя традиция хорового пения, сохранившаяся(!) до наших дней. И молодые тоже достаточно охотно в этом деле участвуют. Но в период самостоятельного государства хоровая музыка и певческие праздники приобрели еще и роль своего рода символов культуры, позволявших утвердить собственные национальные традиции. И хотя Певческие праздники проходят и сейчас, собирая огромное количество зрителей, время, вероятно, требует уже несколько иной, современной музыки. Маттийзен и предложил ее — современную эстонскую гражданственную песню нового времени.
Нельзя сказать, что все однозначно были в полном восторге. Сторонники теперь уже старой академической певческой эстетики усмотрели профанацию сокровенных идеалов. Но на общий эффект это повлияло мало. А эффект этот был таков: на Певческом поле 200000 человек вместе поют слова песен, ставших вполне реальными гимнами летних событий.
А начало было положено в Тарту. Во время очередных музыкальных дней (с 10—14 мая 1988 г.), которые проходили на этот раз по новой формуле (часть программы в традиционном закрытом зале «Ванемуйне»; часть на открытой площадке Певческого поля «Тяхтвере»), состоялось первое массовое исполнение этих песен.
Затем во время различных стихийных и организованных массовых мероприятий (концерт во время Дней Старого города; сбор Народного фронта) к этим песням возвращались снова и снова. Их передавало радио и ТВ. Во время фестиваля «ROCK SUMMER» Маттийзен сказал, что исполняются они в последний раз.
Этому циклу уже посвящены анализы и обзоры в эстонской прессе. Сам Маттийзен призывает рассматривать их не как песни, а как единое неразрывное произведение.
По поводу тех или иных особенностей можно много дискутировать. Важно же во всей этой истории, с моей точки зрения, еще и то, что в поисках путей внутренней и внешней свободы, в попытках найти выход или самоутвердиться — рок-музыканты оказываются в первых рядах. «Поющая революция» — тому один из примеров.
Последствия? А это уж зависит от точки отсчета каждого конкретного человека…
Николай МЕЙНЕРТ
