По субботам
Я хожу в рок-клуб.
В рок-клубе много
Отличных групп.
Я гордо вхожу
С билетом в руке,
И мне поют песни
На родном языке
(«Песня простого парня».
Группа «Зоопарк»)
Был февраль 1981-го. У меня оставалось две неделя с прошлогоднего отпуска, и срочно надо было их использовать. Тайм-аут получился очень жалкий. Сначала мы с Борисом Гребенщиковым полетели в Тбилиси — Бобу обещали там устроить шикарные сольные концерты. Вместо этого маленькая местная девушка бесцельно водила нас по дешевым закусочным, где мы ели хачапури. Разочарованный лидер «Аквариума» отбыл в Ереван, а я остался в городе, где дождался «Машину времени». Мы вместе сходили на футбольный матч «Динамо» (Тбилиси) — «Уэст Хэм Юнайтед». Нас почему-то принимали за английских болельщиков, но относились очень дружелюбно. На следующий день мы поехали в горы, в Бакуриани, где вся «Машина» начала заниматься горнолыжным спортом, а я не знал, куда себя деть. Макаревич был увлечен своим первым кинопроектом, фильмом «Душа» *, и все разговоры велись вокруг съемочных интриг (Алла Пугачева, которая должна была играть главную роль, развелась с режиссером фильма; кто мог бы ее заменить? — и т. д.), а также длины лыж и марок креплений… Более стимулирующей была компания жившей в соседнем отеле Мананы Менабде, отличной певицы в стиле декадентского кабаре, исполнявшей жестокие романсы и джазовые баллады низким мужским голосом.
Спустя несколько дней я оставил творческую молодежь и вылетел в Ленинград, поскольку был приглашен на день рождения тамошнего уроженца, некоего Свиньи. Знакомство со Свиньей (настоящее имя — Андрей Панов) стало финальным аккордом богатого на события 1980 года. Он возник на пороге нашей квартиры в декабре, около полуночи и без предупреждения. Одет он был, как персонаж с плаката «Секс Пистолз», но в утепленном «русско-морозном» варианте: я запомнил массу булавок и цветной галстук, торчащий из-под засаленного полупальто. Он сказал, что он панк (это было заметно), и достал завернутую в целлофан катушку: «Это наша бомбочка». Точнее, это была запись квартирного выступления группы «Автоматические удовлетворители», в которой Свинья был вокалистом и автором песен. Опять средний темп, массивный звук фазз-гитары и голос, будто пробивающийся сквозь обилие слюны в ротовой полости. Программный текст гласил:
Появились панки в Ленинграде,
То ли это люди, то ли гады.
Они танцуют твист и пого.
Покажите к Роттену дорогу!
Другие запомнившиеся фразы:
Шуточки, шуточки — я смеюсь, как зверь,
Шуточки, шуточки — хватит шутить теперь!
или:
Зашел я на помоечку
И нашел там баночку,
Черная, черная икра!
Черная икра, дорогая…
После Гребенщикова и Майка это слушалось как детский лепет. Я люблю наивное творчество, но здесь и наивность была какой-то надуманной. При чем тут черная икра?… Некоторые песни были бредово абсурдными, и это получалось смешнее и даже достовернее:
Я пришел домой
Пока суп варился.
Сосед за стеной
Из ружья застрелился.
Как и все советские «панки», Свинья не имел никакого отношения к пролетариату и вряд ли был «уличным» ребенком. Его отец — хореограф, мать — балерина, и вырос он, но его собственным словам, «среди полуголых женщин». Он сам понравился мне больше, чем его песни: странный, не лишенный болезненного обаяния персонажи к тому же совсем неплохой певец. Выслушав мою критику записи, Свинья, естественно, сказал, что «живьем» это все в сто раз круче и что я должен побывать на их концерте… Так образовалось приглашение на день рождения, обещавшее вылиться в фестиваль панк-рока. Вечеринка имела место в затрапезном ресторане под названием не то «Корма», не то «Трюм». Присутствовала вся ленинградская панк-община в количестве человек двадцати и примерно столько же любопытных (сочувствующих). «Автоматические удовлетвотрнтели» быстро доказали, что они не умеют играть вообще. Что еще хуже — им недоставало энергии. Вялая анархия на сцене сопровождалась задиранием зрителей, плевками во все стороны и битье подвернувшейся посуды. Свинья показал себя уверенным шоуменом-импровизатором в стиле стопроцентного хамства. Образ был убедительным, но неинтересным. «Хорошо, послушайте ваших кумиров— «Пистолз». Они не просто пьяные гнилые отщепенцы — они играют заводную музыку, у них масса энергии… Они нигилисты, но они озабочены социальными проблемами, они не строят из себя клинических идиотов»,— я пытался как-то расшевелить Свинью, но безрезультатно. Он был искренне равнодушен ко всему этому и не пытался притворяться. «Да, вот такое я никчемное дерьмо… А что делать?»— таков был его универсальный ответ на все претензии. Майк (единственный уважаемый в среде «гнилых» не-панк) точно подметил этот стоицизм ущербности и посвятил Свинье песню под названием «Я не знаю, зачем я живу, ну и черт с ним» **.
Убоявшись столь неспокойной компании, администрация поспешила закрыть ресторан, и мы продолжили праздник в каком-то большом светлом кафе. Там было много посторонних людей, поэтому «Удовлетворители» удовлетворялись танцами «твист и пого» с незнакомыми взрослыми женщинами. Это было значительно веселое, чем их сценический акт.
Оркестр освободил сцену, и началась «акустика» — Майк и парочка совсем молодых ребят. Виктор Цой из группы «Палата № 6» спел первую и единственную сочиненную им к тому времени песню — «Мои друзья всегда идут по жизни маршем, и остановки только у пивных ларьков». Восемнадцать лет, ужасная дикция, корейская внешность — и отличная, трогательно-правдивая песня про бесцельную жизнь городских подростков с рефреном: «Мне все равно, мне все равно…»
Затем Рыба (Алексей Рыбин) — тощий бледный первокурсник с одним глазом больше другого. Быстрый одноминутный рок:
Не хочу быть лауреатом,
Не хочу в «Астории» жить.
Мне плевать, что никогда я не буду
В номере «люкс» шампанское пить…
Потом он спел «Звери» — одну из самых сильных песен в советском роке. Удивительно то, что в отличие от Цоя Рыба с тех пор практически ничего не написал… Но эта первая проба стала классикой:
Подставляй стаканы,
Наливай скорее.
А что дальше будет —
Ты увидишь сам.
Только мне вопросов
Не задавай:
Знай, что люди — как звери!
Все мы — как звери!
В темном лесу…
…Твои кости остры,
Мои зубы целы.
Нас пока еще непросто
На части разорвать.
Хоть мы звери —
Мы не хуже многих тех,
Кто жестоки — как звери!
Могучи — как звери!
В диком лесу.
Дело тут не в тексте: захватывающая мелодия словно катапультировала слово «звери», которое просто невозможно было не петь всем вместе. Если бы провести сейчас опрос на тему «Какая из советских рок-песен подошла бы вам в качестве гимна?»—большинство, я думаю, назвало бы «Рок-н-ролл-мертв» «Аквариума»… Я назвал бы «Звери» безвестного Рыбы, несмотря на ее нелестную аллегоричность.
На следующее утро Гребенщиков, у которого я остановился, дал мне почитать два свежих документа под названием «Устав рок-клуба» и «Положение о рок-клубе». В абсолютно казенной манере там перечислялись по пунктам дели и задачи, права и обязанности, привилегии и штрафы, иерархии и функции. Изредка попадалось слово «рок», и оно выглядело диковато в этом контексте. Скажем, такая фраза: «Рок-клуб ставит перед собой задачи по привлечению молодежи к широкому самодеятельному творчеству, повышению культуры зрительского восприятия идейно-художественного уровня исполняемых произведений, а также по выявлению и пропаганде лучших образцов отечественной и зарубежной музыки данного жанра». Эти бумаги означали, что в Ленинграде была предпринята очередная, шестая по счету, попытка создать официальную организацию для неофициальных групп.
Спустя пару лет Николай Михайлов, президент рок-клуба, объяснил мне мотивы его создания следующим образом: «В начале 1981 года количество «сейшенов» в городе резко сократилось — «легальных концертов почти не было, поскольку группы не имели официальных разрешений на выступления, а нелегальные» администрация и милиция научились достаточно эффективно пресекать. Однако в Ленинграде было порядка пятидесяти групп и колоссальная нереализованная тяга к выступлениям и общению. К тому же после Тбилиси отношение властей к року как будто смягчилось… Поэтому музыканты и устроители концертов настойчиво атаковали городские организации, требуя решить эти проблемы. В конце концов Дом самодеятельного творчества пошел нам навстречу. В то время там сменилось начальство во главе с директором, и руководителями стали женщины… Они шутили: «Если мы из-за вас погорим, наши мужья нас прокормят».
Я думаю, впрочем, что городские власти пошли на сознательный и умный компромисс, ибо контролировать ситуацию было совсем не просто как доказывал только что прошедший «день рождения» Свиньи. Но в то утро я долго хихикал и банально высмеивал бюрократические параграфы «Устава» как очевидный анекдот. В этот раз интуиция начисто изменила мне — я или просто недооценил со своими московскими мерками силу и сплоченность ленинградских рокеров.
Вообще Ленинград и Москва — два совершенно разных города — и внешне, и по духу. Физически я не переношу Ленинград: он театрально-красив, но абсолютно плосок и прям, как шахматная доска. Единственные отступления от плоскости — это арки мостов, единственные нарушения прямизны — это изгибы рек и каналов. Петербург был построен на пустом месте среди болот, и эта напряженная искусственность, кажется, давит и по сей день. Можно восхищаться архитектурно-геометрическими прелестями Ленинграда и одновременно сходить с ума от какого-то клаустрофобического чувства. Похоже, что это стимулирует творческий процесс (вспомним Гоголя и Достоевского). Кроме того, Ленинград — более «западный» город, чем Москва. Наличие порта и обилие иностранных туристов (особенно скандинавов, приезжающих тысячами на уик-энд) не только создали огромную паразитическую индустрию фарцовки, но и способствовали более оперативному проникновению в массы молодежи всевозможных новых заграничных веяний.
При этом Ленинград заметно меньше Москвы (в два раза), и, несмотря на утонченность, в чем-то провинциальнее. Москва — гигантское столпотворение, ворох не связанных между собою клубков; это место, где можно жить годами, так и не зная, что вокруг происходит. Ленинград более статичен, там все «на виду». Частным проявлением этого стало то, что в Ленинграде сформировалась единая община рок-музыкантов и примыкающей к ней богемы. Как в большой деревне, там есть места, где каждый, не договариваясь, может увидеть каждого. Главное нз таких мест для рокеров, хиппи, панков, художников-авангардистов и т. д. — знаменитое кафе на углу Невского и Литейного проспектов, имеющее неформальное наименования «Сайгон» ***. Каждый представитель местной примоднённой публики хотя бы раз в день там отмечается, а от пяти до шести вечера у малокомфортабельных стоек с кофе можно найти почти всех и узнать все городские новости и сплетни. Для меня это забавно и не очень понятно, для Ленинграда это святыня. «Сайгон» упоминается в бесчисленных рок-произведениях; у какой-то группы даже есть песня «Мы — дети «Сайгона». Многие считают, что на этом углу какая-то особая энергетика. (А большое зеркало у входа прозрачно с противоположной стороны…).
Итак, «дети «Сайгона» объединились в рок-клуб, и 7 марта состоялся первый концерт. Главными группами Ленинграда тогда были «Россияне», «Пикник» и «Мифы». Два последних ансамбля почти идентичны — они играли хард-рок и блюз и пели нечто очень напоминающее Макаревича; штампы семидесятых проникли в них максимально глубоко ****, хотя Юрий Ильченко уже давно не играл.
«Россияне» были, бесспорно, оригинальны, по-своему очень обаятельны и вызывали жестокие споры среди фанов и экспертов. Если можно вообразить нечто среднее между бесшабашной застольной песней и «хэви метал» — то именно таков был их стиль. Дремуче длинноволосые и беспредельно развязные на сцене, они источали массу энергии и доводили залы до экстаза. Их гитарист и певец Георгий Ордановский, редко выступавший трезвым, выделывал на сцене такие спонтанные акробатические номера, что могли бы позавидовать Лофгрен и Спрингстин. У их бас-гитариста по кличке Сэм на правой руке не хватало трех пальцев. С «Россиянами» было очень весело и свободно, они могли бы быть законным образцом аутентичного «русского рока» — но им не хватало даже элементарной «осмысленности». Поэтому «Россиян» презирали интеллектуалы, и даже далекий от эстетства и снобизма Коля Васин назвал их «талантливыми бездарностями»… Тексты были простоваты и минимальны, а музыка, казалось, состояла из одних припевов. Разумеется, это не мешало нм быть настоящей «народной» группой. После легализации «Россиян» рок-клубом на их летние концерты под открытым небом собирались тысячи людей. Появилось даже словечко «россияномания».
Да, с весны 1981-го концерты начались и проходили с повальным успехом, но это не означало, что рок-клуб (5) решил проблемы все и для всех. Во-первых, группы могли выступать только бесплатно. Надежды «коммерческих» групп («Аргонавты», «Дилижанс»), таким образом, не оправдались, и они вскоре откололись от рок-клуба, предпочтя провинциальные, но профессиональные филармонии. Во-вторых, у рок-клуба не было ни собственной аппаратуры, ни отдельного помещения: зал ДСТ на улице Рубинштейна, 1, приходилось делить с народным театром и прочей городской художественной самодеятельностью. Эти нищенские условия поставили рок-клуб перед необходимостью балансировать между чистым энтузиазмом и традиционными для «сейшенов» хитрыми махинациями.
В-третьих, либерализм кураторов не распространялся на «экстремистские» группы. За бортом рок-клуба осталась компания Свиньи и «Трубный зов» — скучная группа (нечто вроде «Юрая Хип» с обильной реверберацией), певшая банально-прямолинейные песни на евангельские сюжеты и пользовавшаяся особой благосклонностью Би-Би-Си и «Голоса Америки». Свой отказ сотрудничать с этими группами рок-клуб мотивировал в основном тем, что они не могли бы давать концерты. «Трубный зов» — потому, что религиозная пропаганда в «светских» учреждениях у нас запрещена (у себя в баптистской церкви они могли выступать и выступали (6)). «Удовлетворители» же, по мнению Совета клуба, просто не могли играть… Действительно, по этой же причине в клуб не было принято и много других слабых и совсем не «панковых» ансамблей.
—
* «Машина времени» выступила в фильме в качестве безымянного ансамбля, аккомпанирующего двум признанным поп-звездам — Софии Ротару и Михаилу Боярскому. Фильм получился плохой. Проект оправдывало только наличие в фонограмме нескольких песен «Машины». Но даже гонорар за музыку к фильму у Андрея украли из квартиры.
** С тех пор я встречал Свинью еще несколько раз. Он продолжает петь те же песни, причем делает это хуже год от года. Поскольку новых ярких талантов в этом стиле так и не появилось, он остается главной, если не единственной, реликвией российского квазипанка. Это «человек из легенды»: его мало кто видел, но все слышали, как Свинья демонстрировал свои мужские достоинства во время выступления. (Что вполне возможно, учитывая, что концерты проходили в основном в частных квартирах или мастерских). Впоследствии Свинья «легализовался», вступил в городской рок-клуб и выступил с «АУ» на фестивалях 87-го и 88-го годов. Старая закалка его не подвела: во время первого из концертов он позволил себе несколько крепких выражений со сцены, а во время второго с него незаметно и как бы непроизвольно спустились брюки.
*** О происхождении названия существует множество одинаково правдоподобных версий. В любом случае оно восходит к 60-м годам.
**** Сейчас обе группы выступают профессионально и звучат чуть более современно.
(5) «Организационная структура рок-клуба представляла собой трехступенчатую иерархию. Основание пирамиды — «общее собрание» членов клуба — несколько сот человек музыкантов плюс художники, фотографы, коллекционеры, организаторы и т. д. На общем собрании раз в год избирался Совет рок-клуба — семь наиболее уважаемых и инициативных членов клуба во главе с президентом, которые управляли всей текущем работой: прослушивали новые группы, находили места для репетиций, устраивали концерты и учебные семинары, занимались прессой, рекламой и т. д. Наконец, на самом верху кураторы — сотрудники Дома самодеятельного творчества; они не вмешиваются во внутреннюю работу клуба, но именно от них зависит окончательное утверждение программ и разрешение на проведение концертов.
(6) Позднее, примерно в 83-м, двое из «Трубного зова» были арестованы, как было официально заявлено, при попытке перейти советско-финскую границу и осуждены. Так закончилась история единственной диссидентской рок-группы. Я не общался с «Трубным зовом» — просто потому, что их продукция, на мой вкус, была совершенно неинтересной,— и не знаю деталей из «крестового похода». В любом случае результат мог бы быть не столь печальным, если бы рок-клуб и городские власти проявили больше гибкости, а «Трубный зов» больше заботился бы о своей здешней аудитории, а не скандальном паблисити на Западе. В конце 1987 года руководитель «Зова» А. Баринов был освобожден и уехал в Англию. С тех пор о нем мало что слышно.