Вместе с «Аквариумом», «Россиянами» и другими «Мануфактура» сыграла в июле на «свободном фестивале в Выборге, городе к северу от Ленинграда, недалеко от финской границы. Это было не самое важное, но, кажется, самое неожиданное и веселое событие той поры. Пейзаж просто незабываем: пригородный парк «Монрепо» на берегу морского залива; деревья, валуны и шум прибоя; деревянная сцена в десятке метров от теплых волн. Летняя толпа оккупировала большую лужайку перед подиумом и окрестные холмы; желающие могли слушать музыку, не выходя из моря. Светило солнце. Несколько милиционеров с расслабленным изумлением наблюдали все это и внимали песням.
Я спешу домой в такси,
Моя жена привела любовника.
Мне позвонила на работу соседка —
Она все видела с балкона.
Он пришел к ней в бежевой шляпе,
Принес нарциссы и маленький торт,
Они познакомилась летом в Анапе,
Когда я ездил в аэропорт…
Ревность! Ревность!
Это пела новая московская группа «Центр» (о них позже), единственные трезвые участники концерта. Ленинградские рок-звезды бесчинствовали, пререкались с публикой и играли неважно… Бывало у нас на фестивалях и публики побольше (в Выборге было тысяч пять человек), и звук получше, но такой вольной атмосферы и прекрасной неорганизованности нигде не было. Единственная аналогия, приходящая на память,— это фестивали в Вильянди, в Эстонии в середине 70-х…
Вильяндский фестиваль, равно как и толпы одетых в брезент хиппи, канул в прошлое. Однако Эстония наряду с Ленинградом оставалась центром интенсивной, хотя и по-прежнему довольно изолированной рок-жизни. Это был единственный регион, где рок всегда находил полную официальную поддержку, и не только в плане его коммерческой эксплуатации. Средства массовой информации, включая ТВ, детально информировали полуторамиллионное население республики о делах жанра. Местный филиал «Мелодии», несмотря на бюрократические проволочки, связанные с московским начальством, наладил постоянный выпуск альбомов рок-групп: в начале 80-х вышли пластинки Свена Грюнберга *, ансамблей «Магнетик Бэнд»,«Руя», «Касеке», «Мюзик-Сейф» и других. Таллиннская киностудия сняла музыкальную мелодраму «Шлягер этого лета», где в той или иной форме, участвовали почти все эстонские поп-группы. Республиканский Союз композиторов тоже воспринял рокеров вполне лояльно и даже понемногу с ними сотрудничал, предлагая им собственные «прогрессивные» сочинения и участвуя в организации концертов.
Это трогательное внимание и «тепличная» атмосфера обернулись довольно странным результатом. Эстонская рок-музыка разбилась на два больших клана: с одной стороны, чисто развлекательные поп-рок-группы, с другой — экспериментальные ансамбли, игравшие джаз-рок, симфо-рок и авангард — то, что сами эстонцы окрестили «престижным роком». Лишь одна черта у обоих кланов была общей — безупречное, отточенное исполнительское мастерство. Кстати, многие «престижные» музыканты, когда не хватало денег, подписывали контракт с какой-нибудь из «коммерческих» групп и ездили с ними на гастроли. Не будет преувеличением сказать, что маленькая Эстония дала нашему року не меньше классных инструменталистов, чем Москва и Ленинград, вместе взятые… Минусом всей ситуации (по крайней мере с точки зрения москвича) было то, что между этими двумя полюсами образовался некий вакуум: того, что составляло главную силу российского рока (особенно «новой волны»), то есть групп «сердитых» и социально озабоченных, в Эстонии как-то не наблюдалось… Хотя и из этого правила были блестящие исключения.
Ход рок-процесса в Эстонии легко проследить по тартуским фестивалям, которые начались в 1979 году и стали ежегодной «выставкой достижения» жанра. Тарту — это что-то вроде эстонского Оксфорда: маленький городок с большим престижным университетом. Узкие улицы, мощеные брусчаткой, старинные домики, парки, холмы, тихая интеллектуальная жизнь, хорошее пиво — фантастически уютное место, хотя и не очень вяжется с рок-н-роллом. Посредине городка протекает речка; в начале мая, когда навигация еще не открыта, пассажирские теплоходы стоят на приколе — и именно в них обычно живут музыканты, их друзья и подруги, приехавшие на фестиваль. (Зная, что происходит на этих кораблях по ночам, можно только радоваться, что никто до сих пор не свалился за борт.) Концерты проходят в самом большом здании Тарту — знаменитом театре «Ванемуйне». Организация — на хорошем уровне. Бедные русские, попав в Тарту, ходят с широко раскрытыми глазами и тихо завидуют тому, что происходит: рабочие сцены и техники ходят с радиопередатчиками, милиции не видно, продаются плакаты и значки с эмблемой фестиваля, работает пресс-клуб и ночной бар. В последние годы все концерты снимались на видео, и записи демонстрировались ночью в дискотеке вперемежку с новыми западными клипами… «Красиво жить не запретишь», как говорят у нас в таких случаях. Однако, интересно то, что все чудеса делали выпускники, студенты и преподаватели университета — энтузиасты, иными словами. Если бы организацией занимались формальные люди, чиновники, как это обычно бывает, картина была бы не столь впечатляющей.
Итак, главные события рок-фестиваля в Тарту, год за годом.
1980. «Ин Спе» (сокращение «In Speranza» — «в тональности надежды») сыграли «Симфонию для шести исполнителей» Эркки-Свен Тгойра. Пять молодых ребят и девушка, некоторые из них — студенты консерватории, делили свои привязанности между роком и старинной музыкой. «Симфония» была прелестным образцом «средневекового» рока и напоминала ранние сочинения Майка Олдфилда. Серьезность и одухотворенпость музыкантов были просто восхитительны. Отец Эркки-Свена живет на маленьком острове, он баптистский пастор. Сами «Ин Спе» тоже начанали, играя в храме — что, впрочем, совсем не помешало им стать признанной рок-группой и выпустить два альбома. В 1981 я пригласил их в Москву, где они тоже имели успех.
Абсолютно сногсшибательно выступил «Пропеллер». Это был настоящий беспредельный панк-рок. Группа играла быстро, жестко и компетентно, но в фокусе находилось шоу одного человека — Петера Волконского. О, это уникальная личность! Великий гротесскный актер, неотразимый певец-дилетант и уморительный танцор. Если у Сирано де Бержерака был только невероятный нос, то у Петера особой нелепостью отмечено все — руки, ноги, осанка, походка, голос. Даже на переполненных прохожими улицах центра Таллинна его невозможно не заметить издалека — такая странная фигура. Он закончил философский факультет Тартуского университета, был режиссером маленького экспериментального театра «Студия старого города», снимался в кино, но главным образом занимался тем, что своей необузданной фантазией и темпераментом, взрывной смесью гения и городского сумасшедшего всячески будоражил спокойную жизнь артистической Эстонии. «Пропеллер» был лишь одним из многих его проекта — самым громким, но далеко не самым долговечным. Через несколько месяцев после «Тарту-80» группа играла на одном из таллиннских стадионов, и после концерта имели место некие «молодежные беспорядки». «Пропеллер» попросили больше не выступать… (Хотя, странно, что в аналогичных ситуациях не запрещают футбольный команды.) К тому же одна из типично дадаистических песенок Волконского называлось «Ди Вохе»: в ней просто-напросто перечислялись по-немецки все дни недели, но характер подозрений и претензий можно легко угадать.
1981. «Пропеллер» минус Волконский переименовался в «Касеке» и получил «Гран-при» фестиваля за программу инструментальной музыки. Петер появился на заключительном концерте в маске Рейгана, чем усугубил свою ужасную репутацию. «Ин Спе» исполнили настоящую мессу «Lumen Et Cantus», написанную в традиции григорианского хорала. «Руя», кумиры 70-х отметила возвращение в свои ряды пианиста и композитора Рейна Раннапа серией мощных и лаконичных (чего раньше не было) песен, построенных на типичных панк-роковых риффах. «Вчера я видел Эстонию» была особенно хороша.
Самый популярный ансамбль Эстонии — «Рок-отель». Фактически это супергруппа ветеранов: седой бас-гитарист Хэйго Мирка, игравший еще в «Оптимистах», Маргус Каппель, стильный клавишник из «Руи», певец Иво Линна, разочаровавшийся в бесконечных халтурных гастролях знаменитого «Апельсина»… В репертуаре «Рок-отеля» были почти исключительно классические рок-н-роллы 50-х годов. Они вежливо отказались от участия в официальной программе фестиваля — «мы не исполняем оригинальный материал» — и играли ночами на танцах.
1982. «Гран-при» получил «Радар» — эстонская сборная команда по джаз-року, возглавляемая Паапом Кыларом, бывшим ударником «Психо». Они звучали «живьем» точно так же, как Билли Кобхэм и Джордж Дюк на пластинках. «Надеждой на будущее» объявили молодую фанки-грунну «Махавок».
Среди изобилия кантри-рока, поп и «фьюжн» единственным настоящим открытием (для меня, по крайней мере) стал ансамбль «Контор». Одетые в глухие «конторские» костюмы — некоторые даже в нарукавниках! — они показали программу в духе декадентского кабаре, стилистически варьирующуюся от слезливого ретро-свинга до невротической «волны». Тон задавал тощий гибкий парень в черном котелке и с тростью — профессиональный актер, мим и фокусник Хейно Сельямаа. Шоу было выдержано в духе мрачноватого китча и, по мнению эстонцев, содержало элемент довольно острой сатиры.
Вообще говоря, об эстонском роке мне писать в каком-то смысле даже труднее, чем об английском или американском, поскольку смысл песен всегда ускользает. Одной-двух ключевых фраз, которые переводили друзья, конечно, недостаточно. И тот факт, что тамошние группы ориентированы на текст в меньшей степени, чем русские, служит слабым утешением — особенно в те моменты, когда весь зал смеется или аплодирует какой-то фразе, а ты сидишь и чувствуешь себя чужеродно и глупо. Это остро ощущалось на следующем фестивале.
1983. Впервые в Тарту была допущена группа Гарди Волмера — самое веселое и проблематичное порождение эстонской рок-сцены первой половины 80-х годов. Основу ансамбля составляли изобретательные молодые интеллектуалы из таллиннской художественной академии (вследствие постоянных трений с властями он неоднократно менял названия). Сначала — «Фиктивный трест», затем «Турист». В Тарту группа предстала под названием «Тоту кул» («Незнайка на Луне»). Харди Волмер, певец и вдохновитель группы, выбежал на сцену с сачком для ловли бабочек и жестяным барабаном на груди. Подобно знаменитому герою Гюнтера Грасса, он страстно бил в этот барабанчик и, как бы с позиций чистой детской наивности, пел об абсурдном и лживом «взрослом» мире: о карьеризме, погоне за вещами, светских сплетнях, культе денег. Группа играла энергичный неприглаженный рок — немного похоже на «Клэш» позднего периода. Сами они назвали свой стиль «невро-рок», и это соответствовало их музыке. Замечательная группа! — у них было все то, что не хватало большинству эстонских ансамблей с их сонным блеском и академичностью.
Группа Хейно Сельямаа не смогла собраться на фестиваль в полном составе, поэтому публике было представлено вокальное трио «Контор-3». Они вышли на сцену в официальных костюмах, с портфелями в руках и запели, прекрасно имитируя всем знакомую казенно-помпезную манеру, массовые песни конца 40-х, вроде «Марша женских бригад» или «Славы шахтерам-ударникам»… Это был беспощадный гротеск. Постоянный председатель жюри тартуских фестивалей, эстрадный композитор, ветеран Вальтер Оякяэр, сокрушенно убеждал меня: «Конечно, сейчас это выглядит нелепо, но зачем ворошить прошлое? Певцы, которые пели тогда эти песни, уже старые люди,— как можно над ними издеваться?». Нет, «бюрократический поп» отнюдь не принадлежал прошлому, он существовал и процветал по сей день, пусть и в «модернизированной» форме **. «Контор-3» только своевременно напомнил о его уродливых, но реальных корнях.
Петер Волконский вернулся. Из реквизита своего театра, который когда-то ставил «Физиков» Дюренматта, он взял костюмы, маски и парики, нарядил в них музыкантов «Ин Спе», назвал их Архимедом, Паскалем, Оппенгеймером, Курчатовым и т. д., себя Эйнштейном, а всю группу — «Е-МС2». Он сочинил антиядерную сюиту под названием «Пять танцев последней весны» (будто предчувствовал, что произойдет спустя три года) и это было нечто потрясающее ***. Музыка была гиперэмоциональным коллажем рока, шума, классики, авангарда; Волконский своим вулканическим присутствием заставлял музыкантов играть с невозможной интенсивностью. Сам он не только пел, но и популярно рассказывал в полной тишине о принципах и типах ядерной реакции и истории создания атомной и водородной бомбы. В финале, при полной темноте на сцене и в зале, долго продолжался мантрический хорал-заклинание: «Слушайте, как свет падает вниз».
На ночном джем-сейшене после фестиваля Хейно Сельямаа и Петер Волконский устроили дикий танец танго; Петер пришел в такой раж, что в одном из пируэтов сломал себе ногу — прямо на глазах у умирающей от смеха публики. Да, а «Приз надежды» опять получил «Махавок», что свидетельствовало не только о нежелании поп-истебишмента принимать новую музыку, но и об общем застое. В этом я смог убедиться на фестивале следующего года, где, кроме «Туриста», слушать было вообще нечего.
Более драматично, чем в Эстонии, складывалась ситуация в соседней Латвии. В роли неожиданных меценатов рока там оказались богатые колхозы, предложившие наиболее известным группам своеобразную форму взаимовыгодной кооперации. Колхозы покупали музыкантам дорогую аппаратуру, предоставляли место для репетиций; группы в свою очередь гастролировали от имени своих колхозов, прославляя эти передовые хозяйства и принося им денежную прибыль. По сути дела, эти ансамбли работали полупрофессионально и составляли ощутимую конкуренцию исполнителям из государственных концертных организаций. Такая форма сотрудничества оказалась настолько выгодной, что в «колхозную филармонию» перешли некоторые знаменитые профессионалы артисты: больше денег и меньше давления… В эту систему попали и известные нам «Сиполи». Репертуар группы Мартина Браунса теперь складывался из двух половин: простых поп-песенок для подростков из маленьких городков и деревень и больших театрализованных сюит (в том числе «Маугли» по Р. Киплингу) для поддержания собственной творческой формы и «серьезной репутации».
С другой стороны, после долгой депрессии оживилось местное музыкальное подполье, но положение этих групп было очень жалким. Для колхозов они не представляли коммерческого интереса, и всем остальным до них тоже не было никакого дела. Поскольку группы не могли играть буквально нигде, они решились на отчаянный шаг: летом 1983 года устроили абсолютно спонтанный, без намека на какое-либо легальное «прикрытие» фестиваль в деревне Иецава, километрах в ста от Риги.
Это событие неожиданно имело огромный резонанс в республике — тем более, что кто-то из публики не то утонул, не то — по зловещим слухам — был убит… Только таким образом непризнанные музыканты смогли обратить на себя внимание. Официальные инстанции увидели перед собой проблему и постановили ее решить. Так при рижском горкоме комсомола возник второй в стране рок-клуб. Интересно, что у рижского рок-клуба не было вообще никакого помещения, даже маленькой комнаты. Общие собрания музыкантов проходили во дворе у входа в кафе «Аллегро».
Летом это было «о’кей», но зимой или в дождь… Даже имея свои клубы, рок оставался «музыкой вовне».
Компания там подобралась исключительно странная и разношерстная: Пит Андерсон с группой ностальгического рокабилли «Допинг» (по просьбе кураторов была переименована в «Архив»), трио индуистов с ситарами и таблой, сатирический хард-рок «Поезд ушел» (песни про низкую зарплату инженеров, плохие местные инструменты и т. п.), фри-джаз «Атональный синдром», психоделический фолк «Тилтс», шумовой авангард «Зга» и так далее. Объединяло их лишь одно — нонконформизм и неприкаянность. Общие проблемы сдружили в рок-клубе латышей и русских — что, к сожалению, довольно редко случается в артистических кругах Прибалтики ****.
Бесспорно, лучшим ансамблем были «Желтые почтальоны». В прошлом они назывались «Юные малиновые короли» и, как видно из названия, находились под сильным влиянием «Кинг Кримсон». Однако с приходом новой волны их стиль радикально трансформировался: четыре крайне флегматичных молодых человека самой прозаической наружности играли на игрушечных электронных инструментах. Музыка была минималистическо-монотонной и очаровательно мелодичной одновременно. Она была похожа на Ригу — большой серый город, по-немецки прямой, но с какой-то грустной, тусклой изысканностью… «Желтые почтальоны» пели о закрытых кафе, чемоданах, красивых водолазах и о том, что лето уходит. Построенные на компьютерных ритмах, их песни имели большой успех в студенческих дискотеках, но недолго. Кто-то счел записи «сомнительными», и «почтальоны» оказались перед закрытой дверью.
Некоторые надежды внушала и группа «Железная дорога» — ребята семнадцати лет, очень шумные, агрессивные, в цепях и собачьих ошейниках. Певец, натуральный нордический блондин, долго кричал на зал, требуя освободить проход посередине, ибо там должна пройти железная дорога. Они были очень милы, но никак не могли сочинить больше пяти песен (5) — так что идея панка в Латвии не получила развития. Ударник «Железной дороги» стал впоследствии одним из интереснейших самодеятельных кинорежиссеров (6). Сейчас он снимает документальный фильм о нелегкой судьбе трех поколений латышского рока на примере изломанных карьер Пита Андерсона, Мартина Браунса и «Почтальонов».
К чести латышей надо сказать, что некоторым группам — «Сиполи», «Почтальонам», даже более ортодоксальным «Ливам» и «Перкунс» — удалось найти оригинальные национальные интонации — то, что русским рокерам до сих пор не очень удавалось.
—
* Этот электронно-медитативный диск «Дыхание» был высоко оценен журналом «Эурок». Удивительно, как музыканту удалось достичь такого эффекта, используя простейшую технологию, заметил в заключение рецензент.
** Достаточно было посмотреть любую эстрадную передачу по центральному телевидению, чтобы убедиться в этом.
*** Сразу после концерта я прибежал в передвижную студия эстонского радио: «Есть пленка «МС2 ?» — «О, нам сказали, что передавать все равно не будут, поэтому мы как следует не записывали…». Потом сюита исполнялась еще один или два раза и тоже без записи. Это трагично: одно из самых впечатляющих произведений советского рока, похоже, исчезло без следа.
**** К примеру, во всей латышской «колхозной филармонии» и среди всех участников тартуского фестиваля не было ни одной русскоязычной группы.
(5) В главном хите, как мне рассказали, пелось о мертвых младенцах, плывущих но озеру.
(6) Именно его метафорический фильм с коридорами и людьми, стоящими в море, использовал Юрис Подниекс в «Легко ли быть молодым?».