Неспешное жизнеописание Прохора и Кондрата

Максиму и Федору посвящается…

ДВОРНИКИ

Прохор был странным человеком. Иногда он совершал совершенно нетипичные для него поступки. Скорее это были типичные поступки Кондрата, а не Прохора. Кондрат, завидя свой типичный поступок, торчащий из кармана Прохора, очень обижался, а иногда и негодовал. Прохор старался скрывать от Кондрата поступки, выполненные в кондратовском стиле, но часто они были большого размера, и спрятать их было трудно. Однажды Кондрат, купив две бутылки “Анжуйского горького”, неспешно направлялся в ближайший палисад, где у него была назначена встреча с Прохором. Внезапно из палисада раздался рык. Кондрат насторожился. Настороженность его выразилась в той быстроте, с коей он выхватил из кармана бутылку “Анжуйского” и залпом ее выпил. Держа вторую бутылку “Анжуйского” наготове, он осторожно направился к кустам. Смело раздвинув кусты, Кондрат обнаружил Прохора, лежащего на траве. Выражение лица его было печальным.

— Прохор! Ты ли это?

— Нет. Это меня дворник укусил. Может это уже и не я совсем. Кондратушка, что делать-то? Заболею теперь, вдруг он ядовитый?

— А-а… Это с ними бывает. Это он здесь рычал?

— Нет, это я. Применял седьмое средство Сидхарты.

— А что дворник?

— А что с ним может быть? Упал и умер. Вон валяется.

С этими словами Прохор поднялся и подошел к лежащему невдалеке дворнику. Кондрат тоже приблизился и недоверчиво посмотрел на оскаленную пасть дворника.

— Не, Прохор, этот не ядовитый.

— Ты думаешь? — оживился Прохор.

— Так смотри: куртка на нем оранжевая — это раз. Не бывало еще ни разу, чтоб на Невском дворники в оранжевых куртках ядовитыми были. Потом смотри: это мужик. Мужики никогда не ядовиты, так только, временная потеря сознания. Вот нарвался бы на бабу — тогда хана. Это два.- Кондрат неспешно загибал пальцы. — Да и старый он уже — выдохся совсем. Небось, сам и помер — на такого и рычать-то не надо было. На вот, если сомневаешься, еще — противоядие, хе-хе.

Прохор, окончательно успокоившись, с видимым удовольствием разом выхлебал полбутылки портвейна и с удовольствием рыгнул.

— Х-хорошо… Слушай, а это что — последняя?

— Ну почему же? Ничто не может удержать меня от подвигов. Пошли в “Былину”.

— Слушай, а ты уверен?

— В чем?

— Сам понимаешь… “Былина” — она ведь… Ну, в общем, хорошим-то это никогда не кончалось.

— Прохор! Я тебя уважаю, конечно, — но сам ты посуди: как же можно нам “Былины” избежать-то? И потом — когда мы этого не осознавали, когда мы хоть на секунду сомневались, что все кончится, мягко говоря, неблагополучно, вспомни? И ни разу, НИ РАЗУ еще ничему не научились.

— Да-а-а уж. Это точно. Ну пошли. — Прохор обреченно вздохнул.

— А ты не вздыхай, Проша, не вздыхай так тяжко. Да поглядывай по сторонам — не всех же дворников в округе ты угробил своим рыком.

Друзья с удовлетворением отправились в сторону улицы Плеханова. Обогнув Казанский собор, они бросились наперерез троллейбусу, громко распевая народную песню “The end”. Каково же было их удивление, когда за углом они обнаружили своих старых знакомых — Лукерью и Серафиму. Юные девы стояли, небрежно попирая ногами ящик с пивом. Друзей они демонстративно не замечали.

Кондрат, приосанившись, громко завопил:

— Здорово, барышни! Погодка-то нынче! Как на грех так и шепчет: займи и выпей!

— Привет, костлявые. Не спились еще? — Серафима лениво оторвала свой взгляд от проезжавшего мимо 600-го Мерседеса. Загадочная призывная улыбка на ее лице быстро сменилась на брезгливое выражение.

Прохор с Кондратом переглянулись.

— Это почему же мы костлявые? — обиженно проворчал Прохор. — Я вот только что матерого дворника завалил. И вообще, только мы хотели, можно сказать, совершенно бескорыстно пригласить вас на рюмочку бургундского, как вдруг такое отношение. Невежливо это с вашей стороны и даже, я бы заметил, нетактично.

— Ты бы лучше себе помповое ружье купил, придурок, — смягчаясь, улыбнулась Серафима. — Сколько можно на дворников рычать, дзенбуддист хренов. Ну, пошли на рюмку. Куда хоть зовете-то?

— Конечно, в “Марко Поло”, — Кондрат удовлетворенно улыбнулся.

— Кондрат, ты что, обалдел? — закричали все хором. Девы кричали не очень настойчиво, зато Прохор завопил истерично. — Ты хоть знаешь, сколько там стоит один бутерброд!

— Спокойно, танцуют все! — С этими словами Кондрат ухватил дев под руки, кивнул Прохору на ящик пива и устремился вперед.

— Э-э, постойте! Я вам что — Геракл? Кто вас туда пустит-то, в таком виде, да еще с пивом!

Кондрат, остановившись, недоуменно поглядел на себя.

— М-да… Не при костюмах мы теперь, ну что тут поделаешь.

На Кондрате было надето нечто вроде длинной туники. Он всегда говорил, что это самый удобный вид одежды — тепло, удобно и стирать можно раз в год. Год как раз подходил к концу.

— Ну что. Тогда как обычно. — Лукерья взяла инициативу в свои руки. Удобно пристроив иницитиву у себя на плече, она обернулась и поманила за собой приунывших Прохора и Кондрата. — За мной, неудачники. И что вы за мужики такие — одно название…

Спустя три дня компанию можно было встретить почти здесь же, на Малой Конюшенной. Разительные перемены произошли с Прохором и Кондратом — их лица осунулись, покрылись каким-то серым налетом и потеряли былую живость. Туника Кондрата прорвалась в нескольких местах и еще более настойчиво взывала к стирке.

Бережно поддерживая Кондрата под руку, Прохор вяло оглядывался в поисках свободной скамейки. Несмотря на ранний час все скамейки на аллее были заняты — кто-то спал, кто-то оживленно пил пиво (на этих скамьях взгляд Прохора задерживался особенно долго, и в глазах при этом появлялось тоскливое выражение), кто-то просто читал. Наконец, подвинув двух пионеров, Прохор отпустил Кондрата (тот плавно перетек в сидячее положение) и облегченно сел рядом.

— Что, дружок, похмелье? — ехидно произнес пионер. — Эндрюс Ансвер вернет вас к жизни!

— Молчал бы уж, — не открывая глаз пробормотал Кондрат. — Где это мы?

— В тибетском монастыре, — прокашлявшись, невесело пошутил Прохор.

— Да? — Кондрат было оживился. Но потом, посмотрев вокруг, опять погрузился в себя.

Судя по его кривящемуся временами лицу, он явно предавался воспоминаниям о событиях, предшествующих появлению на Конюшенной.

— Ну, где девы-то, — не вытерпел наконец Прохор. — Их за смертью посылать…

Внезапно на аллее возникло движение. Все повскакали со своих скамеек, пионеров как ветром сдуло. Из-за поворота показались бегущие дворники, причем ни на одном из них не было оранжевой куртки. На аллее началась паника. Только Кондрат и Прохор остались недвижимы.

— Смотри, Прохор, вот смерть наша пришла…

— Скорей бы уж…

Дворники приближались с каждой секундой. Мимо скамьи с Прохором и Кондратом промчалась Лукерья, крикнув на бегу:

— Вставайте, козлы, бухарики — жить надоело?

— Надоело ли нам жить… ?- задумался, подперев по своему обыкновению голову ногой, Прохор.

Лукерья, не дослушав, помчалась дальше.

Внезапно с диким визгом тормозов с Невского влетел на аллею Мерседес. Развернувшись к дворникам сверкающим серебром и никелем правым бортом, машина застыла. Поползли вниз тонированные стекла. Прохор, резко толкнув Кондрата, рухнул на землю. Знакомый звук выстрелов помповых ружей произвел смятение в рядах дворников. Многие попадали на землю, корчась в судорогах. Немногочисленные оставшиеся обратились в бегство.

Поднявшиеся Прохор и Кондрат смотрели в сторону Мерседеса. Рядом с открытой дверью стояли Лукерья и Серафима, заглядывая внутрь. Беседа с доблестными спасителями была недолгой. Не обернувшись в сторону скамьи, девы уселись на заднее сиденье. Дверь захлопнулась. Машина, развернувшись на месте, исчезла в веренице таких же, заполнявших Невский.

Прохор с Кондратом грустно переглянулись.

— Ну и что, я вот рычать умею… — неуверенно произнес Прохор.

— Пошли уж, Шварценейгер.

Прохор с Кондратом медленно двинулись в сторону “Былины”. Начинался новый трудовой будень.

 

ВИХРИ

Революционный Петроград, ноябрь 1917 года. Смольный, кабинет комиссара по особо важным делам товарища … . За большим дубовым столом сидит Прохор и что-то быстро пишет на листе мятой бумаги. На столе стоит телефон и стакан с морковным чаем. Телефон звонит, Прохор снимает трубку.

— Комиссар по особо важным делам слушает.

На протяжении пяти минут Прохор слушает то, что ему говорят с того конца провода, лицо его мрачнеет.

— Пошлите рабочих-путиловцев, — наконец говорит он. — Ну так пошлите еще. То есть как нету? Да вы понимаете, что вы говорите? Республика в опасности, а вы тут со своими самоходными баржами. Это черт знает что такое! — Прохор с силой бросает трубку.

— Пелагея! — кричит он.

Входит молодая девушка в красной косынке. У нее через плечо висит винтовка Мосина и маузер на бедре.

— Пелагея, пригласите ко мне, пожалуйста, ходоков и заварите, пожалуйста, свежего чаю. Морковь у нас еще осталась?

— А то как же, Прохор Игнатьевич, вчерась лужские мужики две подводы пригнали, сейчас заварю.

Входят ходоки, от них сильно и неприятно пахнет. Прохор морщится, ходоки ломают шапки и чешут бороды.

— Проходите, товарищи, садитесь, — Прохор указывает рукой на единственный свободный стул. Ходоки мнутся. — Вы откуда будете?

— Костромские мы, батюшка. По железному делу, стало быть, мы.

— Кузнецы, значит, — оживляется Прохор. — Это очень хорошо, товарищи. Кузнецы сейчас нашей молодой советской республике ой как нужны.

— Да не, не кузнецы мы.

— Нет? — Прохор слегка смутился. — Ну, так… Что у вас? — сказал он после некоторой паузы.

Вперед вышел согбенный старец с большой покладистой бородой.

— Мы, ваше благородие, руду ищем.

— А, стало быть, вы, товарищи, геологи? Ну что ж, очень хорошо. Эта профессия, товарищи, для нас тоже имеет теперь архиважное значение.

— Ну, не то, чтоб геологи мы, — потупился старец. — Семейное это у нас, всей деревней с лозой ходим, руду ищем.

— Что вы говорите, как это? — заинтересовался Прохор и наклонил голову набок.

— Ну, ходим, стало быть, с лозой, где она закружит, там мы прислушиваемся. Руда, она ведь как мать-землица, свой характер имеет.

— Очень, очень интересно, — Прохор закивал.

Внезапно неброская боковая дверь кабинета приоткрылась, из нее медленно пошатываясь вышел Кондрат. Лицо у него было опухшим, гимнастерка расстегнута. Кабинет наполнился запахом перегара.

— Кто это? — спросил Кондрат Прохора на ухо, косясь красными глазами на мужиков.

— Ходоки, — проворчал Прохор, недовольно глядя на Кондрата.

— Чего им надо?

— Товарищи прибыли из Костромской губернии, у них важный вопрос по горному делу. — громко ответил Прохор, улыбаясь ходокам.

— Гони ты их в жопу, — прохрипел Кондрат. — От них воняет, как от Валаамских монахов.

Наступила неловкая пауза. Прохор смотрел на ходоков, ходоки на Кондрата, Кондрат на Прохора. Молчание прервал Кондрат.

— Чего уставились! — крикнул он ходокам грозно. — Валите в жопу отсюда в свою Кострому!

Ходоки загудели и начали медленно пятиться из кабинета.

Кондрат сел за стол, обхватив голову руками, и тяжело вздохнул.

Вошла Пелагея с морковным чаем.

— Эй, Глашка, открой окно. Навоняли — сил нет, — Кондрат отхлебнул чаю и поморщился. — Тьфу, дрянь.

Прохор тем временем нервно ходил взад-вперед по комнате, заложив руки за спину. Наконец он не выдержал.

— Послушай, — обратился он к Кондрату. — Ты отдаешь себе отчет в своих действиях? Мы же с тобой в Смольном, в штабе революции, а не на квартире в Озерках! От наших действий зависит сейчас судьба молодой советской республики. Надо же держать себя в руках!

Кондрат виновато вздохнул.

— Да ладно тебе, что теперь — обосраться, что ли?

Зазвонил телефон.

— Это, видимо, Ленин, — сказал Прохор. — Говори с ним сам.

Кондрат снял трубку и громко икнул.

— Председатель ревтребунала слушает. Да, Владимир Ильич, вчера еще. Да, и тех тоже. Хорошо, и телеграфистов? Хорошо, после обеда и их тоже. Что? Немедленно? Хорошо, Владимир Ильич, расстреляем немедленно. Хорошо, Владимир Ильич, и младший комсостав тоже. Хорошо, до свидания, Владимир Ильич.

— Совсем старик взбесился, этак скоро никого не останется, с кем будем работать?

Внезапно дверь с грохотом распахнулась, и в кабинет вбежал красноармеец в забрызганной грязью шинели и с окровавленной повязкой на голове.

— Юденич! — прокричал он, ловя ртом воздух как рыба, выброшенная на берег.

— Где? — Кондрат перестал икать. Прохор поперхнулся чаем.

— Там! — красноармеец сделал страшные глаза и показал рукой в окно.

Кондрат вскочил, подбежал к окну и по пояс высунулся в него.

Через несколько секунд он вылез обратно и грозно двинулся на красноармейца.

— Че ты врешь, контра, панику наводишь! Вот я тебя щас!

Тут в беседу вступил Прохор.

— Тише, товарищи, тише. Вы, товарищ, — обратился он к красноармейцу. — Объясните все по порядку: где вы видели Юденича, что вы можете сообщить о нем по существу.

Красноармеец ничего не отвечал и только испуганно вращал красными от бессонницы глазами.

— Глашенька, налейте товарищу чаю.

Красноармеец выпил стакан залпом, отдышался и заговорил.

— Скачу из Колпино, трех лошадей загнал. Комиссар убит, командарм тяжело ранен, у солдат вши.

Зазвонил телефон. Прохор снял трубку.

— Да. Да. Нет. Нет. Да. Я же сказал, да. Нет, конечно нет.

Прохор повесил трубку.

— Вчера казаки и всякая контра с ними, — красноармеец сжал кулаки, по его грязному лицу потекли слезы, оставляя светлые следы. — У нас цистерна с техническим спиртом к бронепоезду была прицеплена, орудие протирать. Так они, гады, проделали в ей ночью дырку и… Ненавижу, сволочи!.. Я им этого никогда не прощу…- Красноармеец зарыдал.

— Успокойтесь, товарищ, успокойтесь, не надо, — Прохор по-отечески погладил его по голове.

— Ладно, парень, не реви, — прохрипел Кондрат. — Мы им, гадам, еще отомстим, они нам за все заплатят. Эхх! — он с силой ударил кулаком по столу.

За окном послышался шум, крики:

— Какие, на хрен, орудия!

— Давай на Обуховский, комиссар приказал!

— Я бы твоему комиссару в задницу эти орудия вставил!

— С дороги, отвороти вбок!

— Давай, вытягивай его, мать твою!

Прохор прикрыл окно.

Красноармеец тем временем выпил второй стакан чаю и медленно приходил в себя.

В коридоре послышались шаги, дверь открылась, в кабинет вошел Ленин.

— Зд’авствуйте, товаищи, — сказал Ильич и протянул Прохору с Кондратом руку.

— Здравствуйте, Владимир Ильич, — сказали Прохор и Кондрат и одновременно протянули свои руки для рукопожатия.

Ленин долго смотрел на протянутые ему две руки и никак не мог решиться, какую из них ему пожать первую. В конце концов он убрал руку за спину, запрокинул голову и сказал задумчиво:

— Нет, ну нада же, каков чеовечище! Какой матеый чеовечище!

— Кто? — спросил Кондрат и глупо вытянул лицо.

— Гойкий, товаищи. Новый, по-настоящему новый чеовек, — Ильич заходил по комнате взад-вперед. — Я сейчас ‘азговаивал с матосами. Вы можете себе п’едставить, тоаищи, они все понимают, пьямо как собаки. Мы постоим потины на всех купных еках. В каждой к’естьянской избе будет гоеть ампочка.

Ильич остановился, засунул руки в подмышки и наклонился над онемевшим от восторга и удивления красноармейцем:

— Вот вы, товаищ, вы кто будете?

— Я-то, — смущенно замялся красноармеец.

— Ну да, вы, вы. Я же с вами азговаиваю.

— Это, Владимир Ильич, солдат, — вмешался в разговор Прохор. — Солдат Красной Армии. Прямо, так сказать, из окопов.

— А, то-то я г’яжу, у него ужье, — обрадовался Ильич. — Ну-ка, товаищ соудат, покажите мне ваше ужье.

Красноармеец смущенно снял с плеча и протянул Ленину винтовку. Ленин осмотрел винтовку, заглянул ей в ствол, прицелился в Прохора, потом в окно и отдал ее обратно солдату.

— Хоошее ужье у вас, товаищ. А вот скажите, аньше надо было бояться чеовека с ужьем?

— Ну… это… так ведь…

— Павийно, надо. А тепей, тепей надо бояться чеовека с ужьем?

— Ну так ведь теперь…

— Нет, уважаемый, тепей не надо бойше бояться чеовека с ужьем.

Ленин развернулся и, не попрощавшись, быстро вышел из кабинета и пошел по коридору. В открытую дверь была видна кепка, торчавшая у него из заднего кармана брюк. Кондрат покрутил вслед удаляющейся фигуре у виска пальцем.

— Совсем старик чокнулся, не мудрено, что его через несколько лет в Горки упекут.

— Ну ладно, потише ты, мы тут не одни, — проворчал Прохор, показывая глазами на ничего не понимающего солдата. — Ну что ж, а вы, товарищ солдат, выпейте еще чаю и отправляйтесь, пожалуй, обратно на фронт. И передайте там всем, что Юденича мы разобьем, обязательно разобьем.

— Ага, — кивнул солдат, и, схватив винтовку, побежал по коридору, громко крича:

— Я Ленина видел! Я Ленина виде-е-ел! Я-а-а…

Прохор вытер рукой пот со лба.

— Да, ну и денек выдался.

— Да, ничего себе, — согласился Кондрат и, оглядевшись, вынул из-под стола ящик “Балтики № 4”.

— Эй, Глашка, — позвал он.

— Я здесь, Кондрат Потапыч, — Пелагея в углу кабинета протирала красной косынкой три граненых стакана.

— Глашенька, заприте, пожалуйста, входную дверь и присаживайтесь, — сказал Прохор довольно улыбаясь и потирая руки.


Обсуждение