Здравствуй Ветер!
Как дела? Не собираешься ли (а может уже собрался) в дальние странствия? Прости моё (очередное) долгое молчание — у меня настал долгожданный отпуск и я мотанул в Питер. Сбылась мечта идиота — я рвался туда уже года как два. Побывал. Честно говоря, очень сильно обломался. Вместо столицы рокнролла попал в Мёртвый Город. Как безумно красивая — там даже половина домов выкрашена в жёлтый — и абсолютно фригидная женщина. То есть никаких движений. Возможно (и даже надеюсь, что так и есть), я просто не докопался до самого кайфового, но видит Б., я пытался. Безуспешно. Познакомился с “Осколками”, им конечно нелегко. Если не ошибаюсь, они выходят с 96 года, и в Питере о них мало кто слышал. Наверно, очень трудно прокачать такой большой город — как-никак 5 миллионов. Встречался с Аверьяновым — он начал новый проэкт “Культура Восемь”. В принципе, продолжение традиций “Свирепого Ежа”. От дел он, что называется, отошёл. Не знаю, знаком ли ты с журналом “ELEFANT BOY”, но по-моему, это единственные нормальные (с точки зрения КД, of course) ребята. Несмотря на то, что они шумовики, а к нойзу я как-то не очень, они мне понравились. Беда в том, что в СПб слишком много всего. На одном Казанском сидело столько волосатиков, сколько у нас в области (всего), и одеты они были так, что вздумайся им пройтись по вечернему, скажем, Новочеркасску, их убили бы через пять сек. Для меня это было дико. В один день (или, точнее, каждый день) в Бурге проходит порядка 15-20 концертов, в основном по клубам, и очень трудно разобраться что к чему. Я побывал на двух сейшенах: ВЕРМИШЕЛЬ ОРКЕСТРА и ДОЧЬ МОНРО И КЕННЕДИ.
Представь себе бункер, самое заурядное бомбоубежище, каких в СПб до хуя, размером чуть больше обычной трёхкомнатной квартиры. Называется это “Модный Грибоедов Клуб”. Соответственно, под землёй, бар, столики, пара ТВ, видак. Рядом “зал”, примерно как зал в той же хрущёвке, условно поделенный на “сцену” и “не сцену”. Никаких сидений (там обычно данс-пол). Кто хотел — сидел на полу. Хотевших было человек десять — девять из них кислотные boys/girls + твой покорный слуга. Музыкантов было примерно столь же: две виолончели, бас, гитара, мандолина, барабаны, флейта, возможно, что-то ещё — они стояли в два ряда, а зал был затемнён. На первом плане сидел тип с аккордеоном. Мне показалось (я аж вздрогнул) что глаза у него забинтованы, но это отсвечивала в ультрафиолете белая кепка-козырёк. Это был Сергей Щураков. Тот самый, из АКВАРИУМА. Когда за одной из виолончелей я узнал Гаккеля, а на барабанах Трощенкова, я подумал, что сейчас услышу что-то типа ТРИЛИСТНИКА. Когда они заиграли, это был пиздец. Такого я уже давно не слышал. Музыка взяла за шкирку и размазала по стенке как масло на галимый бутерброд. Я сидел и плакал от счастья. Они не пели, но слова там были бы лишни, как были бы лишними в Токкате ре минор. Один мой кореш как-то сказал мне, типа, почему ему нравится Марк Болан: у него в каждом аккорде любовь. Здесь было то же самое. Безусловно, В.О. ближе к симфонической музыке (Гаккель называет это “нео-барокко”), я там уловил — впрочем, они лежали на поверхности, — фолковые — кельтские, арабские, славянские — мотивы. Щураков, а музыка была его, конечно, один из гениальнейших композиторов нашего времени. ВЕРМИШЕЛЬ играла ровно час и я жалел только об одном, что со мною рядом нет наших, они бы тоже потащились. Впрочем, я достал кассету, и если хочешь, могу тебе записать, думаю, ты не пожалеешь.
Второй концерт был в Зоопарке. Выступали ДОЧЬ МОНРО и Я-ХА + СНЫ СИКЕЙРОСА. В зоопарковском лектории (т.е. натурально, среди клеток с животными стоит такой сельский клуб человек на 100-150) было 20-25 ребят, Катя Борисова и огромный, похожий на утонувшего и распухшего Башлачёва Илья Сёмкин. То бишь “осколочные”. Первым выступал Я-ха. Как я понял, это был первый его концерт. И он выдал нечто. Мне даже понравилось, хотя признаюсь, ни “Смертоносица”, ни “Ноябрь” кроме зевоты у меня ничего не вызвали. Здесь же, видимо, сказался эффект живого присутствия. Было неплохо. Выступавшей следом Свете не везло, были какие-то постоянные проблемы то с настройкой (в смысле, паном Нестроевичем), то со звуком, отчего энергия убежала сквозь дыры пауз. Плюс, опять же количество народу не вдохновляло. У нас бы на неё пришло человек сто пятьдесят. Гениальные СНЫ СИКЕЙРОСА сыграли в полуакустике смесь КАЛОВА МОСТА с АКВАРИУМОМ (ранним), по ощущениям было похоже на смесь шампанского с пивом, парни разогнали ползала за три минуты. Доигрывали, как я полагаю, в полном одиночестве, но меня там уже не было.
По приезду в Ростов меня ждал ещё один облом: я разумеется времени даром не терял и сделал множество всяких интервью. И весьма огорчился, когда Пётр заявил мне, что в КД5 войдёт два или три. Поэтому решил подарить тебе одно, с Петром Трощенковым. По-моему, это вообще единственное с ним интервью. Фото П.Т. прилагаю…
Миша Малышев.
ИНТЕРВЬЮ С ПЕТРОМ ТРОЩЕНКОВЫМ
М: — …К интервью бывает несколько отношений. То есть, одна сторона — чисто информативная, да? С другой стороны, в принципе, интервью — это для тебя шанс поведать о чем-то и высказаться… Поскольку надо с чего-то начинать, вопрос такой: легко ли быть музыкантом в Питере?
П: — По-моему, нигде не легко быть музыкантом. Неблагодарное это занятие — вот и все. Нелегко. Тяжело… В этой стране, по-моему, только бандитам легко. Хотя, нет, наверное, им тоже нелегко приходится… Не знаю, не знаю, кому легко… С одной стороны легко, с другой — нелегко… В социальном плане, конечно, тяжело — сам знаешь, имеешь к этому отношение.
М: — Давай о кельтской музыке. Я, конечно, понимаю, что нельзя сказать так, что она стоит у тебя на первом плане. Я знаю, что ты участвуешь в двух проектах: VERMICELLI ORСНESTRA и ДО100ЕВСКИЙ ИДИОТ. ВЕРМИШЕЛЬ — это как бы проирландская музыка, прокельтская…
П: — Так а что сказать-то?.. Нет, ты знаешь, на самом деле, получилось так, что мне просто интересно это играть — и все. Интересно, я чувствую, что я там что-то могу сделать — и она очень чистая, искренняя, по музыкальному интересная… Вот поэтому я ее и играю. У меня одно время было такое, знаешь, не убеждение, — я думал, что… Вот есть проект ДО100ЕВСКИЙ ИДИОТ — он для меня имеет первостепенное значение, я Сереже [Щуракову] так и сказал об этом, после чего, кстати, мы с ним и расстались — они вернули себе старого барабанщика, который ушел от них, — он пришел опять к ним. Бывает, он не может иногда — и они меня просят, но я теперь понимаю, на самом деле, каких-то там первостепенных нету, я просто вынужден, скажем, заниматься ДО100ЕВСКИМ сейчас, потому что я раньше начал этим заниматься. Это проект, который рассчитан, так будем говорить, на успех. Знаешь, как в бизнесе, вот так вот постепенно: первая ступень — вторая — третья — четвертая — пятая… Ну, не в плохом смысле бизнесе, нет, — если это было бы не интересно, я бы этим и не занимался. Я прежде всего, конечно же, до сих пор человек, который занимается прежде всего тем, что мне интересно. Если мне это не интересно — ну, наверное, сейчас бы, в моей ситуации, я бы занялся там каким-то проектом, скажем, стал бы зарабатывать, решать финансовые какие-то свои проблемы, — на сегодняшний день, кстати, только; я понимаю, что быть музыкантом — это единицы только могут позволить себе это. У меня есть еще один, кстати, проект — именно попсовый, коммерческий, я начал в нем участвовать два месяца назад. Получилось так, что мы сыграли всего один концерт, я думал, что это будет просто для зарабатывания денег, — такая финансовая отдушина. А получилось так, что я начал играть с ними, с этими ребятами — это знаешь кто, это певица такая, дочка Александра Морозова, Саша Морозова такая. Ну, они меня пригласили, мы собрались на репетицию, попробовали — и тут вдруг я начал… Я вижу — у них идей практически ноль, таких слабых, в общем, вокруг себя она собрала людей, — и я почувствовал, что во многом я взял все в свои руки. И мне это понравилось, то есть я там начал воплощать свои идеи, а ребята там молодые музыканты, — ну, я вижу, что они меня слушают, — значит, мне приятно было просто, я думал одно, а получилось так, что на первый план вылезло опять-таки творчество. Я там начал переделывать сашины песни, чтобы как-то привести их в соответствие с моими, наверное, представлениями о поп-музыке, — все-таки, не дойти, не опуститься до такой какой-то совковой пошлости, вот… Что-то удалось. А в принципе, все равно эти песни, знаешь, они — в них есть… Она молодой человек совсем, ей, по-моему, двадцать три года всего, — все равно от папы, ты знаешь, совковость есть. Тот, кто ей писал аранжировки ее песен, которые она ставила — все равно попахивают очень первым каналом телевидения, ОРТ… Ну, вот так вот все. Это — о моих проектах… Наверное, я ответил на вопрос — то, что для меня, наверное, кельтская музыка, проект ДО100ЕВСКИЙ, который играет хорошо отрепетированный авангард индастриела — в общем-то, мне и то интересно, и это интересно. Важно только то, что если я уже полтора года занимаюсь ДО100ЕВСКИМ — я вынужден там, мы договоримся о каких-то условиях, между собой и мы это должны выполнять, для того, чтобы что-то получалось в бизнесе, нужно вот планировать и выполнять поэтапно. Может, даже это и неплохо — именно поэтому у меня, может быть, есть какая-то обоснованная надежда на то, что этот проект состоится, и мы сможем существовать как группа. Играть концерты, записывать альбомы — и еще получать за это деньги. То есть — то, что хочет каждый музыкант.
М: — Как будет называться новый альбом?
П: — Я не могу сказать, не могу сказать рабочее название его, потому что сам его не знаю. Но оно явно есть — просто я не помню. Как-то я так не задумывался даже над этим. Могу сказать, что этот альбом будет очень любопытный. Он будет очень необычный, то есть, на “99-й год нам будет, чем удивить, у нас будет свое лицо… Вот и все про этот альбом.
М: — На барабанах давно сидишь?
П: — Да, я сижу уже… больше двадцати лет я занимаюсь этим. Поэтому я знаю, что это такое. Знаю в этом толк… [О музыке, звучащей “за кадром.] Потрясающая мелодия, красивая — помнишь, мы вчера играли?
М: — Да, замечательный был концерт… А ВЕРМИШЕЛЬ — она часто всплывает?
П: — Ты знаешь, довольно часто… Хотя — я не знаю, часто это или нет: для этого города, если ты выступаешь хотя бы два раза в месяц — это уже часто. В Москву они ездят, в основном, в Центральном Доме Художника выступают…
М: — Что у тебя главное в жизни?
П: — Самое главное, наверное, это чтобы быть… востребованным. Вот это — самое главное, пожалуй. А все уже отсюда, все остальное — это и счастье, и все прочее… Добавлю просто: быть востребованным в том, что я делаю, в этой области.
М: — Я полагаю, что тебя, в принципе, можно назвать профессиональным барабанщиком?
П: — Да, я только этим и занимаюсь. Конечно, да. Просто — обидно, что, наверное, я принадлежу к уже не первому поколению таких людей, которые, в конце концов… Ну, я еще здесь как-то держусь, а многие просто великолепные музыканты уехали уже давно. Я знаю об их судьбе и, по крайней мере, у них там нет такого беспредела, как здесь. Они там более востребованы — просто там другие социальные условия. А здесь, конечно, это — полный беспредел и бред.
М: — Можно ли назвать ту ситуацию, которая сейчас существует, полным отсутствием культуры?
П: — Нет, я думаю, что нет, конечно, нет. Есть же такие ребята, как вот VERMICELLI ORCНESTRA,- поэтому нельзя так сказать. Они всегда были и будут, и будут творить независимо от того, платят им деньги или не платят. Другое дело, что уровень, наверное, определяется тем, что народ выбирает все-таки то, что показывают по первому каналу, хотя, слава богу, сейчас меньше стали показывать, я смотрю — все меньше и меньше… Я не знаю, с чем это связано, с повышением уровня культуры народа или… Наверное, я думаю, или денег у них меньше стало, у этих попсовиков, — поэтому, наверное… Да нет, есть какой-то уровень культуры… Все просто: наверное, как-то по углам все разбросаны, они не могут просто объединиться — это их беда. Вот в Голландии, кстати, — я провел там какое-то время, ездил туда зарабатывать деньги, выживать, потому что здесь это нереально было, — играл на улицах, у нас был квартет, мы играли джазовую музыку, высшего класса просто музыканты, — и там народ платит за это, если ты хорошо играешь — они понимают это и платят тебе.
М: — То есть, этим реально можно зарабатывать?
П: — И вот там, в Голландии, у меня, конечно, были знакомые, контакты, и я знаю, что там музыканты, — по крайней мере, я точно знаю, что у джазовых музыкантов там есть свой профсоюз, и у них в клубах есть определенные ставки, которые артист, выходя на сцену, получает. То есть, они что сделали — объединились в этот профсоюз и выживают таким образом. Даже, наверное, отлично живут. Не без проблем, конечно, но все-таки есть какое-то объединение, которое помогает. А здесь, ты знаешь, здесь наоборот все как-то — все по разным углам, каждый сам за себя, и это плохо. Нет такого, как раньше — был рок-клуб… Рок-клуб теперь отслужил. Но это было социальное, скорей, объединение — а в Голландии это вызвано экономическими причинами. Там — защита интересов, чтоб такого безобразия не было, как здесь.
М: — В Москве есть такое объединение “За Анонимное и Бесплатное Искусство”. Люди, насколько я понимаю, устраивают бесплатные концерты, причем не в залах, а на разных заброшенных заводах, в подвалах. И довольно сильные концерты…
П: — Миша, ты разговариваешь с человеком, который настолько… Я сейчас говорю с позиций человека, который… У нас, может быть, хотят слушать — но, во-первых, халявить все привыкли, бесплатно ходить, а, во-вторых, у нас за культуру не принято платить. Не я первый это сказал. Я такой же живой человек, как и все, мне надо что-то поесть, — почему я должен идти платить кому-то за какую-то услугу, чтобы мне что-то сделали, а на концерт идти заплатить — это считается чем-то таким низким…
М: — А надежды на будущее есть?
П: — Только на себя… Если опять-таки получится все с ДО100ЕВСКИМ — будет здорово, если нет — тогда я уже просто начинаю себя продавать как очень хороший специалист подороже — и все. Я думаю, что это мне удастся сделать. Были предложения, я их пока что отвергаю, думаю — посмотрим, как будет продвигаться проект ДО100ЕВСКИЙ,- наверное, все будет зависеть от этого. Если опять-таки в этой стране чего-нибудь не произойдет. В августе нам сделали предложение сыграть концерт в Германии, и мы хотим сделать презентацию вот этого нового альбома… В общем, этим занимаемся мы сами, у нас нет спонсоров, мы сами себе спонсоры во всем — начиная от аппаратуры и заканчивая вкладыванием денег в рекламу концертов, которые у нас иногда случаются. Частично делаем мы рекламу, частично — тот клуб, который нас приглашает. То есть, сами бегаем вешаем афиши, паримся над всем этим.
М: — Насколько я понимаю, у вас шоу, и придется в Германии актеров местных приглашать?
П: — Да, конечно, будем местных приглашать, потому что все это можно объяснить… Там шоу с костюмами — так что, наверное, повезем костюмы с собой…
М: — Какого характера шоу?
П: — Это демонстрация костюмов. Необычные, прикольные костюмы, и идея такая — актерам объясняется, что, в принципе, хотелось бы, никаких ограничений нет, — то есть, они сами, у кого на сколько хватает фантазии, делают всякие движения, танцуют — кто как чувствует. Все это добавлено видеорядом, то есть там проецируется на экраны — но это уже специально сделанное шоу, картинки всякие необычные… Самое главное, в любом случае, это мне кажется интересным, — каждый концерт, который мы играли, не остался незамеченным. Кому-то нравилось, кому-то не нравилось, но безразличных не было никого.
М: — А кто там еще кроме тебя участвует?
П: — Вообще, в принципе, когда говорится об этой группе — имен и фамилий не называется. Все равно все и так знают, кто где играет, кто на чем играет в этой группе. Кому надо — они узнают. А вообще — эта группа анонимная. Кроме меня в этой группе участвуют басист и клавишник. Были в Москве, ездили в Финляндию — эта группа, насколько я понимаю, шуму наделала. Больше шуму, чем сыграла концертов. В прессе, по крайней мере, это было — я видел материалы, ребята показывали мне такую папку, — много было написано о них.
М: — Вам нравится группа THE RESIDENTS?
П: — А при чем здесь ТНЕ RESIDENTS?
М: — У них же тоже анонимность такая…
П: — А… Ну, я не знал об этом… Нет, наверное, это просто идея такая и все, то есть, в группе ДО100ЕВСКИЙ может участвовать кто угодно, понимаешь? Сегодня — ты, завтра — я… То есть, состав может меняться, а сама идея — она остается. А идея эта — создание какого-то нового культурного пласта. Я еще не могу понять, в чем это будет заключаться — наверное, все очень просто: попытка сделать что-то необычное, вот и все. Может быть, это не ново — но вот сочетание этих не-новостей может дать какую-то окраску, может быть, иллюзию чего-то нового. В конце концов, сделать свое лицо — необычное и узнаваемое. Вот, как VERMICELLI ORCНESTRA: свое лицо они имеют, сразу можно определить, что это — VERMICELLI ORCНESTRA.
М: — А в Питере ты живешь с детства?
П: — Да, с самого рождения.
М: — Что тебе запомнилось лучше всего из детства?
П: — Э-э-э… Да, странный вопрос. Из детства… Мне запомнилось, как я сидел в школе, это был, наверное, шестой класс. Как я начал играть, вообще, приобщился к этому миру. У нас в школе должен был состояться новогодний бал для старшеклассников. Приехала группа, которая должна была играть на этом вечере. Они привезли аппаратуру — у нас как раз не было урока, и нас учитель попросил помочь отнести все это дело… Лет с тринадцати я уже начал что-то отстукивать, на книжках, — отбирал там разного размера, звук… Тут приехала группа — конечно, мне интересно все это было… Ну, я попросил у барабанщика разрешения приходить на репетиции, мы договорились… Был страшный мороз, я пришел в этот дом культуры, где они репетировали, и прождал их часа два на морозе, было так холодно, — я подумал, что они меня обманули, расплакался… Но они все-таки пришли, извинялись там передо мной… И вот таким образом, присутствуя на репетициях, я попал в этот мир. То есть, эта группа дала мне толчок… Ну, и дальше поехало… Я приходил на репетиции, потом их барабанщика забрали в армию, я сел за барабаны и играл с этими ребятами. Группа называлась — тогда были очень модными всякие английские названия — называлась SIMMERS, такой русский вариант с русским акцентом, это значит — ГРЕШНИКИ. Хорошая была группа. Мы играли, как все тогда, западную музыку, рок-стандарты… После этого уже пошло-пошло-поехало, в каких только группах я не играл. Из наиболее известных, по порядку: ПИКНИК, потом была тогда известная группа МАНИЯ, в те времена, группа тогда еще Ленинградского университета, а потом был АКВАРИУМ. Конечно, все мы знали и Майка, и Витю. То есть, я играл иногда с ЗООПАРКОМ, даже записал пару песен с Цоем, с КИНО… Это уже не детство… Но все равно, тогда мне было… двадцать два, наверное, двадцать три… Это вот про детство…
М: — Есть определенный мир питерского рок-н-ролла, который ты знаешь изнутри. Вот когда ты читаешь книжки об АКВАРИУМЕ, о КИНО, о ЗООПАРКЕ — насколько все это соответствует?..
П: — Ну, какие-то факты соответствуют, конечно, — но всегда вокруг известной группы существует такое мифическое облако… Я читал только одну книжку — об АКВАРИУМЕ. Не могу судить по поводу каких-то там исторических фактов, — наверное, они правдивы, но… Да нет, они безусловно правдивы, то есть, ничего такого мифического… Если вот сесть и посмотреть хронологию, да, биографию: в таком-то году было это, в таком-то — то, — да, конечно, все это безусловно совпадет. Просто миф и что-то таинственное — это не в книгах, это на концертах, это вокруг группы на концертах, в разговорах… А что — книжка? Книжка просто передает события какие-то — и все…
М: — То, что было — это исторический факт, а то, как это было на самом деле… Я, например, прочел эту книжку — может быть, ту же книжку, “ХХ лет АКВАРИУМУ”,- создалось впечатление такой группы… Йогов, что ли, с одной стороны, а с другой стороны — мое впечатление, что АКВАРИУМА как такового просто не было, Боб как бы набирал себе людей просто…
П: — Нет, был именно АКВАРИУМ, для меня АКВАРИУМ закончился в “87-ом году как группа. Дальше это был уже не АКВАРИУМ… Да, наверное, в этом смысле ты прав… Это была именно группа, не проект, потому что все жили этим. Все жили одной жизнью, ходили друг к другу в гости — кстати, об этом написано было…
М: — Ну, в основном, как я понимаю, к Гаккелю?
П: — Ну, к Гаккелю и к Бобу. Я у них вообще чуть ли не каждый вечер бывал после работы. Это была группа, действительно, у нас был общий интерес и мы занимались только этим, насколько я знаю. По крайней мере, я ощущал, что я — в группе. Мне было интересно, я звонил постоянно, общался со своими ребятами, из группы… А потом — да, после “87 года было хуже и хуже… Может быть, не хуже — просто — по-другому. Я тут не берусь как бы осуждать кого-то, — просто, было по-другому, и все. Мне до сих пор нравится то, что Боб делает. Я как-то слышал песню — мне так понравилось… По радио. Я подсел на эту радиостанцию “Эхо Москвы”, — ну, и вот, там какой-то новый хит был Бори… Мне интересно, что он делает…
М: — Ты часто злишься по жизни?…
П: — М-м-м.. Не знаю. Расстраиваюсь, так скажем. Я научился принимать многие вещи просто. Я спокойно могу относиться ко многим вещам, то есть… Я думаю так: если возникает какая-то ситуация — ее надо спокойно решать, даже если и тяжело, и ты не можешь ее решить, — а что толку, если ты… Бывает, конечно, что злюсь — это свойственно любому человеку, но вообще — стараюсь не злиться.
М: — Питерский рок для меня больше с поэзией ассоциируется, чем с музыкой, то есть, на мой взгляд, в Москве меньше… Насколько для тебя поэзия важна, то есть, — вообще для тебя поэзия важна?
П: — Сто процентов, вообще, — настолько важна. Если, будем говорить так, она мне не важна — я либо вообще не принимаю участия в таких проектах, либо принимаю… стараюсь… если они не настолько мне противны, если они как вот эта Саша Морозова, — а с другой стороны, я понимаю: молодая девчонка, она поет о своем, о девичьем, — ну, и пусть себе поет, то есть, я не против этого… А вообще, конечно, поэзия — это очень важно. Рок-культура, я считаю, это прежде всего — поэзия. А музыкальный инструмент — это просто инструмент, которым ты подкрепляешь это дело…
М: — Там, где ты участвовал — что вот по поэтической мощности тебя больше всего устраивало? В смысле стихов, можно ли сказать, что АКВАРИУМ — это был самый супер, или ПИКНИК тебе больше нравится?
П: — Нет, конечно, АКВАРИУМ!.. Загадочность привлекала меня всегда: “чего-то он там такое поет, Борис Борисыч?” — вот… Вообще, настоящее — это когда ты живешь этим. Если ты живешь этим — это всегда видно, и тогда это становится настоящим. Как Олег Заславский, которого я тебе ставил, — он просто настоящий, он просто так живет… Я тебе поставил просто кусочек — но его песни, ты знаешь, — это его жизнь. Он вот такой вот парень, выросший на кухне, то, что называется питерским роком…
М: — А поэзия в чистом виде, — ну, например, там, в виде Рембо, французских поэтов, — то, что называется “книжной поэзией?
П: — Нет… Может быть, когда я буду старым, у меня появятся время и потребность… Я сейчас пока еще не испытываю потребности именно в этом — чтобы взять и открыть книжку поэта какого-нибудь. Иногда она у меня возникает, но я не могу сказать, что я человек, который регулярно прочитывает литературу. Не знаю, оправдание это или не оправдание — но как-то я… У меня есть круг людей, с которыми я общаюсь, с которыми мне интересно… От Олега я столько получаю, что, наверное, мне хватает… Я читаю литературу иногда, — но так, чтобы регулярно, постоянно, знать, — спросить если меня — я, наверное, на многие вопросы не отвечу по поводу того, знаю ли я того или иного поэта. Не могу сказать, что я силен. Но знаю, что скоро — день рождения Пушкина. [Смеется.]
М: — А есть какая-то книга жизненная, то есть, ты ее прочитал — бам! — вставляет? Книги, которые вставляют?
П: — Я недавно прочел книгу про дзен-буддизм. Вон, она у меня в туалете лежит. Я когда хожу в туалет, регулярно это пособие открываю, читаю. Удивляюсь. Удивляюсь тому, что нахожу там подтверждение каким-то вещам. Я просто никогда об этом не читал, само собой получилось у меня. Видимо, есть два способа получения знаний, информации: один через книги, а другой — через общение, жизненным путем.
М: — Может быть, высокомерно прозвучит, но для меня АКВАРИУМ на определенном этапе стал очень четкой и ясной группой, на определенном этапе я для себя решил, о чем поет Боб. Может быть, на уровне ощущений мне все стало ясно. А один мой приятель как-то сказал, что сказать, например, что ты понимаешь, что там Б.Г. написал — это то же самое, что сказать, что я понимаю картину Сальвадора Дали. На что я ему ответил, что Дали — он, собственно, тоже ничего такого не рисовал, то есть, там все понятно. Проблема понимания вещей — насколько она для тебя стоит, насколько ты понимаешь то, что вы там играли?
П: — Я думаю, что это была просто красивая музыка… Те песни — они были каким-то эстетским городским романсом, который тогда играл акустический АКВАРИУМ. Потом Боря писал песни, которые мне были просто близки, как какие-то петербургские песни. И браться там судить о текстах я не буду. Передо мной, кстати, никогда не стояло этой проблемы, — задумываться, что вот это значит, а что вот это значит. Я просто играл — и все. Я так же пропевал эти песни во время концертов. Наверное, для меня это было совершенно обычным. Если бы меня спросили, о чем эти песни — я бы, наверное, не смог бы ответить [Смеется]. Я мог бы ответить: “Про любовь и про смерть,” — потому что все песни, в общем-то, про любовь и про смерть. Даже политические.
М: — Насколько я понимаю, ты в АКВАРИУМ попал где-то в “82-ом, да?
П: — Ну, может быть, чуть пораньше — в “81-ом.
М: — Дело в том, что мне очень нравится в АКВАРИУМЕ так называемый “панковский период”, очень мощный такой… Ну, период “Табу”.
П: — “В поле ягода навсегда”?
М: — Да, или, скажем, “В этой игре что-то не так”.
П: — Да, это супер, конечно. “Табу” — вообще, наверное, один из лучших альбомов.
М: — Я к чему — АКВАРИУМУ удается быть очень многогранной группой. То есть, каждый альбом — он во многом отличался от предыдущего. Сейчас вот, например, группа стала легко предсказуемой. Я даже сказал бы, что не только АКВАРИУМ. Сейчас все группы предсказуемые. Если взять ту же АГАТУ КРИСТИ или ДДТ — понятно все. Как в карточных пасьянсах — элементарно можно сказать: следующий альбом будет такой-то.
П: — Кстати, мне кажется, что группа ДО100ЕВСКИЙ такая вот непредсказуемая. Необычная… Что-то я отвлекся. Ну?..
М: — Ну, и рассказывай.
П: — О чем?.. По поводу непредсказуемости?.. Сегодня одно пришло в голову, завтра — другое. Отсюда вот, наверное, непредсказуемость… Ты говоришь о непредсказуемости тогдашних альбомов, да? Что один мог быть такой, другой — такой? Но ведь это же от людей зависит, правда? В основном, безусловно, от Бори. Боб — он кто был? Он был генератор идей, и вокруг него люди, которые ему помогали очень сильно. Которые были — семья. АКВАРИУМ был — семья, было такое понятие. Да, “АКВАРИУМ — это образ жизни”. Было такое, действительно. Подсказывали всякие необычные вещи — на ходу что-то, — наверное, в этом и заключается непредсказуемость. То есть, она создается людьми. А почему ДДТ предсказуема — надо у него спросить, у Юры. Я, кстати, ничего против этой группы не имею, очень уважаемая мной группа… А моя любимая группа — как же она называется-то? [Смех.] Э-э-э… Они играют трип-хоп… PORTISHEAD!..
М: — Я когда прошлый раз приезжал, ты участвовал в таком джангловом проекте. То есть, таком — более современном…
П: — Кто, я участвовал?.. Да, действительно… У меня и записи есть…
М: — И чем все дело кончилось?
П: — Тем, что я продал свои электронные инструменты, которые у меня были. И понял, что джангловую музыку нужно… Знаешь, у меня все банально просто. Не хватило необходимой техники — записывающей, воспроизводящей — все уперлось только в это… А еще, самое главное, — люди. Потому что для того, чтобы что-то написать, чтобы это был джангл — это и был джангл, но идея такая была — вживую это сделать. Барабаны были живые, и все было нормально — но одними барабанами не сделаешь. Я не могу одновременно играть на десяти инструментах. Если б мог — конечно, я бы это сделал. С удовольствием. Но технически… В голове у меня мысли-то были. Я представление имею об этой музыке, о джангле — на самом деле, все это — джаз. Только в очень быстрых темпах. Если пустить все медленно — будет джазовая музыка… Джангл очень мне нравится. Интересная музыка… Дело закончилось тем, что все умерло само по себе. Такую музыку полно играют… Заниматься серьезно джанглом — возможности нужны. Мне интересно было бы, если б у меня были возможности. Технические. Хотя, опять-таки, в группе ДО100ЕВСКИЙ есть такие возможности, и сейчас появляются. Кстати, у нас в альбоме будут какие-то вещи джангловые…
М: — Я хотел тебя спросить об отношении к живописи.
П: — К живописи? А что?..
М: — Ты рисуешь?
П: — Нет. Нет-нет-нет, я не занимаюсь этим. У меня был период, когда я пробовал сочинять песни, — именно поэтому я могу понять поэтов. У меня был период, когда свои жизненные проблемы я отражал в текстах. Я немножечко поучаствовал в этом. Я даже сделал программу своих песен с музыкантами из группы ЗАПОВЕДНИК. Мы даже успешно играли концерты в стиле эйсид-джаз. Но там такое было разочарование у меня — песни, которые я написал, — они совершенно никак не вязались с джазовой музыкой. Это, кстати, тоже очень важно. Поэзия и то, какой стиль ты выбираешь в музыке, подкладывая, соединяя поэзию с музыкой. Я написал все эти песни под гитару, а потом, когда начал их делать с ребятами, они говорят: нет, это какой-то рок, а мы не рок-группа. Ну, я так обломался, конечно. Мне даже пришлось делать перевод всех этих песен на английский язык. Ну, и получился какой-то эйсид-джаз. Потому что группа играла все-таки джазовую музыку, они джазовые музыканты. Отличие джазового музыканта от рок-музыканта очень простое: для меня джазовый музыкант — это человек, видящий красоту, видящий музыку довольно узко, даже не узко, а он видит ее только как музыкант, то есть — количество сыгранных нот, красивая гармония, — для него есть такие понятия. А рок-музыкант — это скорее больше стиль его жизни. Джазовый музыкант может быть обычным человеком, хорошим семьянином. Рок-музыкант — он живет другой жизнью, чем джазовый музыкант. Настоящий рок-музыкант — он, все-таки, живет больше в группе, группа — это как семья, чего у джазовых музыкантов не бывает… Я играл в своей жизни очень много джазовой музыки, но знаю очень мало джазовых музыкантов, которые составляли бы маленький такой свой коллектив, свою семью. Они приходили, играли вместе — это неплохо тоже… Различие между рок-музыкантом и джазовым музыкантом — оно вот в этом для меня, в основном. Для джазового музыканта прежде всего не поэзия, не текст и музыка — они играют мелодии, и все…
М: — Но есть еще такое мнение, что рок-н-ролл — это музыка такая, чисто алкогольная, что ли. А джаз — это как бы несколько иное. В биографии у Чарли Паркера написано, что он был героинщиком. Есть мнение, что рок-н-ролл без торча совершенно невозможен — то есть, это алкогольные напитки, или еще что-то…
П: — Не знаю, потому что я в полной мере никогда не страдал ни тем, ни другим, — ни алкоголизмом, там, ни наркотики не употреблял. Хотя… Вот DOORS взять — Моррисон тоже был подсевший. Но подсевший, опять-таки, по каким причинам? Может быть, жизнь у него была такая. Я считаю, что рок-н-ролл — это… это… это жизнь… это тексты, которые ты поешь об этой жизни — вот это вот рок-н-ролл. Если это от наркотиков — пускай это будет от наркотиков. Негры пели свои блюзы о том, как им хреново живется, или как мама ушла от папы, который напился, родила его неизвестно от кого, — тоже жизнь, правильно?.. Во многом рок-н-ролл — это активная социальная позиция, это очень активная социальная музыка. Джаз — не социальная прогрессивная музыка, это просто музыкальная культура… во многом сейчас. Рок-н-ролл — это во многом люди, которые хотят выразить свой протест. А джаз — какой там протест? Никакого протеста там нет. Играешь себе, кайфуешь от количества сыгранных нот и виртуозных пассажей — и все.
М: — По поводу протеста, как ты считаешь? Вот у нас сейчас песен конкретно политических — ну, в общем, даже и социальных — я не знаю, собственно. То есть, темы одни: любовь… и все…
П: — Знаешь, я тебе скажу так: песни, наверное, есть — просто ты их не слышишь. Вот Олег, которого я тебе ставил, — он пишет социальные песни. Они очень близки тем же людям, которые были, скажем, двадцать лет назад. Все о той же жизни. Поэтому всегда эти люди были неизвестными, И, так будем говорить, — в подполье. То же самое, наверняка, происходит и сейчас. Есть такие люди, я уверен, — и много таких ребят, которые пишут вот такие песни. Их просто не показывают — и все, о них никто не знает.
М: — Ну, например, SEX PISTOLS спели “God Save The Queen”. Ты, например, можешь себе представить, что какая-то наша группа спела такую элементарную вещь, как “Боже, Храни Президента”?
П: — Ты знаешь, я слышал про господина президента песню — такая жлобская совершенно песня. Есть такие типчики, поют. Да, это про Горбачева еще была песня…
М: — А вот по поводу музыки. Насколько для тебя вообще важно влияние какое-то поп-культуры? Ну, появляется что-то там, на Западе, — и перенимается здесь. То есть, там протест-то нормальный, сам по себе, но у нас все это получается гораздо хуже, и, опять же, параллели возникают — вот АГАТА КРИСТИ и CURE, — там все ясно, вплоть до имиджа. Другое дело — почему все это так воспринимается. Скажем так: для меня АКВАРИУМ — он был ценней, чем, опять же не в обиду Б.Г. будет сказано, — я, послушав его, потом почитал, что он слушает, начал это слушать и очень много параллелей там обнаружил, если не отходить от мелодий. Но, тем не менее, Б.Г. большое спасибо — потому, что иначе бы я все это не услышал. Можно сказать, что Б.Г. был популяризатором музыки абсолютно неизвестной и которую здесь никто не знал… Ну, а тут наоборот — кто THE CURE не знает? И когда группа делает то же самое на полном серьезе, а народ, опять же, все это очень серьезно воспринимает… Для меня это стеб, я могу это воспринять лишь как стеб…
М: — Ну, не знаю… Для меня влияние — да, конечно, влияние есть, потому что если я слышал что-то, — я ж не виноват, что я услышал западную группу. Я слушаю и, конечно, что-то впитываю в себя. Но только то, что мне нужно. То есть, я не копирую. Я давно, кстати, уже перестал слушать музыку, — и влияние… Так скажем — у меня в музыке было влияние какое-то — я собрал, наверное, за свою деятельность музыкальную каких-то определенных людей, которых я слушаю, группы, — но чтобы популяризировать это — нет, этого нет… Однажды я играл с группой ЗАПОВЕДНИК, мы играли музыку Майлза Девиса, — но современного Майлза Девиса, — не знаю, мы не ставили себе целью популяризировать ее, нам просто нравилась эта музыка, и мы ее играли. Не знаю, может быть, это и называется “влиянием”. Вообще, для меня нет уже такого понятия, как “влияние”. То есть, если мне интересно играть в таком стиле — я играю в таком стиле. Я даже не думаю о том, кто играл в таком стиле. Просто время движется, время идет — и что-то появляется новое, интересное, — иногда это доходит до меня… А вообще, сам я, наверное, больше полагаюсь на себя. То есть, когда я что-то придумываю, создаю, — у меня все меньше и меньше такого желания возникает ассоциации с кем-то. То есть, я не ассоциирую то, что я делаю, с чем-то, что кто-то уже делал. То есть, стараюсь быть… или даже не стараюсь, а так получается, что, может быть, индивидуально. Мне говорили, что моя игра очень индивидуальна. Кстати, не один человек говорил, что меня можно узнать. Ну, это хорошо, — наверное, приятно, что ты немножко не повторяешь всех. Хотя, казалось бы, те же самые ноты играешь, те же самые ритмы… Но что-то добавляешь свое.
М: — Кто из барабанщиков любимый, и вообще — есть ли такой?
П: — Любимый?.. Да нет, такого нет. Я уже кому-то одному… Я уже забыл, кто у меня любимый барабанщик — давно это было. Лет десять назад я мог бы ответить на этот вопрос. Скажем, мне нравилось, как Тони Миллерс играл — был такой джазовый барабанщик. Пати Рич мне нравился. Из рок-барабанщиков только в последнее время начал понимать, что пресловутый Ринго Старр мне очень нравится. Очень нравится, как он это делает. Супер!.. Ну, массу, массу, массу, наверное, можно было бы назвать людей… У DOORS очень хороший барабанщик. Да и вообще, столько много хороших музыкантов… Интересных. Интересные люди всегда нравятся, а их много в этом мире… Хотя, и не так уж много…
М: — Ну, ты вот, например — интересный человек…
П: — Короче, городок полный.
М: — То есть, для тебя слово “городок” является заменителем слова “пиздец”?
П: — Ну, да… В любом случае, когда что-то плохо…
М: — В этом смысле — отношение к инвективной лексике? Я заметил, что в Питере люди очень стесняются ругаться. О моем родном городе я бы не сказал, что это так. Ну, это нормально для языка. Там слово “мама” и слово “хуй” — они равноценны, очень часто встречаются.
П: — У меня тоже бывает… Это у меня зависит… Я могу, иногда высказываюсь красным словцом, — но как-то это не мой язык. Это безусловно бывает, но мне это не приятно. Так, иногда сказать “пиздец” — по-хорошему это я так говорю. Ну, конечно, если в каких-то местах ты будешь ругаться матом — кому это приятно? Никому. Может быть, среди бандитов это нормальный какой-то язык… Даже среди музыкантов… Я тут как-то недавно посетил концерт группы РЫБЫ КОСЯКОМ. Я сидел за сценой перед их выступлением в клубе “Лесопилка”, и там гитарист так матерился — мне аж тошно стало. Я сам там иногда… Ну, бывает… Но когда это постоянно слышишь — это какой-то ужас. Просто очень неприятно.
М: — А что для тебя самое приятное в жизни?
П: — Когда ты делаешь что-нибудь… Гладить, например… Мне очень нравится гладить. Я когда глажу, получаю такое удовольствие, мне это так приятно!.. В смысле, глажение белья. Сам процесс глажения мне очень нравится. Все становится ровненькое такое, и ты тут же видишь результат своего труда. И это очень успокаивает еще… Мне приятно что-то сделать своими руками. Я много чего могу сделать на самом деле своими руками — я отремонтировал всю сантехнику у себя в доме, всякие такие штуки могу делать… Так вот… Очень нравится играть на инструменте. Каждый раз, когда я играю, я открываю для себя что-нибудь новенькое.
М: — У тебя какое-то образование есть? Вообще — высшее, музыкальное?..
П: — Нет, я не закончил музучилище. Я учился в музучилище Мусоргского, два курса. Я был оттуда изгнан за аквариумские концерты. Мы ездили в Москву на концерт, у нас там был скандальный очень концерт, и после этого — я уже потом узнал, у меня там приятель работал настройщиком, он присутствовал при каком-то педсовете и сказал потом мне, что меня из-за этого концерта турнули. Это было, по-моему, или в 85-ом, или в 86-ом году… В 85-ом.
М: — Это уже во время перестройки, да?
П: — Нет, тогда еще Горбачева не было. Значит, это был 85-ый год. Еще совок был такой, вообще…
М: — А во всяких институтах не пробовал учиться?
П: — Нет, я не пробовал. У меня была мысль такая — я хотел… Я довольно неплохо знаю английский язык, я сам его изучал, потом в Америке год я довольно плотно общался, и у меня всегда был интерес к языку. Я думал поступить в Университет и что-то вот с этим иметь дело — с языками. Очень интересна была лингвистика. Но так и не получилось — я потом пробовал устроиться на работу, даже в качестве переводчика работал иногда, но крайне редко. Но музыка все-таки перевесила. Времени для того, чтобы учиться чему-то новому у меня мало осталось, время я уже распределяю. Мне в этом году будет 38 уже. Это, конечно, много. Поэтому, сам понимаешь, идти учиться еще куда-то, переучиваться… Можно было бы, но как-то… Не знаю, мне кажется, я доволен тем, что я умею делать. Я хочу делать то, что я привык делать. Другое дело, что время — но времена не выбирают. Так вот — несу свой крест. Но надеюсь, надеюсь, что все будет хорошо, что все получится, что я еще успею записать много чего, научиться играть на двойной педали — давно купил, все времени нет как следует заняться этим. Я хотел бы играть на двойной бочке, но двойная бочка в перевозке неудобна… Кстати, когда я купил двойную педаль, я сразу же понял, что это не то, это не двойная бочка. Есть какие-то технические вещи — лучше пользоваться двумя педалями или двумя большими барабанами… Ну что, еще что-нибудь обсудим?..
М: — Твое отношение к таким — не то, что живым, а назовем так — национальным барабанам, тамтамам, что называется, этническим инструментам? Ты пробовал на таких инструментах играть?
П: — Да… У меня есть электронная перкуссия. Я люблю перкуссию, но ее и возить не удобно, и собирать надо по всему свету. Поэтому я купил себе такую… как она называется правильно?.. Короче, я называю ее “доска” — она действительно похожа на доску. В ней есть определенное количество звуков. И там перкуссия со всего света просто собрана. Я просто подбираю эту перкуссию под определенное настроение, в определенном порядке выстраиваю, создаю ударно-перкуссионные установки — и играю. Я называю это “электронная перкуссия”, потому что сам звук там — это сэмплы, которые выходят в усилитель, и сам звук идет уже в динамике. Я играю звуками этих вот перкуссионных инструментов. Это очень интересно, офигенно просто. Мне очень нравится… Кстати, я в VERMICELLY ORCНESTRA, тут у них был концерт, и я играл с ними. У них есть свой барабанщик, свой перкуссионист, а я играл на этой электронной перкуссии — говорят, что было очень хорошо. Так что — да, мое отношение к перкуссии самое положительное, это очень мощная вещь. У меня есть секвенсор, такая драм-машина, я просто ее использую как секвенсор. Я ее соединяю со своей этой midi-доской и проигрываю секвенции звуками, которые я выстраиваю в своей доске. Всякие перкуссионные секвенции, я тебе сейчас покажу, как я это делаю. Я просто это запускаю — и играю на живых барабанах. Я играю на установке, и плюс у меня еще вот эти секвенции с потрясающими звуками. Конечно, технология — она помогает вообще. Музыкальная индустрия хорошо сейчас развита, и вот можно позволить себе такое. Я могу забивать в эти секвенции то, что я хочу, играть их так, как я хочу. Ну ладно, об этом все всё знают.
М: — Еще вопрос такой: какие твои любимые цветы? Как к цветам вообще относишься?
П: — Мои любимые цветы? Нет, у меня нет любимых цветов. Как-то так моя жизнь сложилась, что я никогда цветы почему-то не дарил, редко как-то… Поэтому к цветам я… Они мне нравятся, мне нравится природа, — но чтобы у меня был какой-то конкретный любимый цветок — нет, у меня такого нет. Не могу сказать…
М: — Такой вопрос на закуску: отношение, влияние архитектуры на музыку, то есть насколько то, что ты живешь в таком городе, на тебя влияет, и влияет ли вообще? С одной стороны, Питер — это город в величайшей степени красивый, с другой стороны — в величайшей степени ободранный. Пройдя по каналу Грибоедова, я прочувствовал Достоевского, очень-очень сильно. То есть, все эти желтые дома — центр Питера, по сути, один сплошной желтый дом. Так вот идешь и вспоминаешь Федора Михайловича…
П: — Нет, у меня такого нету. По крайней мере, в музыке нет. Я прихожу на концерт, я весь в музыке, я играю… Я просто забываю обо всем, закрываю глаза — и уже живу совершенно другой жизнью… Другое дело, что это отражают, скажем, тот же самый Олег Заславский, — у него есть одна песня, где он описывает наш город. Он подчеркивает его красоту… Архитектура на меня не влияет наверное потому, что я стараюсь не бывать в таких местах, и жизнь моя так складывается, что мне просто нечего там делать — в этих вот спальных районах… Нет, не могу сказать, что архитектура на меня как-то влияет… Хотя — если бы я жил в каком-нибудь дерьме там, в спальном районе, я бы себя просто плохо бы чувствовал. Я когда бываю в таких местах — они очень депрессивные. В любом городе есть такие дома.
М: — Есть ли город, в котором бы ты хотел жить? Город мечты?
П: — М-м-м… Да, наверное, я хотел бы жить… Есть такой город… Это где светло, где постоянно солнце… Где-нибудь на юге. Хотел бы жить… Где-нибудь в Испании — мне говорили, Испания очень простая страна, там простые люди, там еще не все испорчено капитализмом… Я хотел бы поселиться где-нибудь не в городе, я бы хотел поселиться в каком-нибудь месте, где нет машин. Где есть лес, вода… Где нет людей, на самом деле. Потому что как-то это… Я думаю, что смог бы так жить. Иногда хочется уйти от всего и просто жить ближе к земле, хотя я никогда не думал… Думал — как так, у людей там огороды… А сейчас все больше и больше тянет к лесу куда-нибудь уехать… В основном, меня здесь держит… Если бы я смог себе обеспечить как-то старость, — я, наверное, так и сделал бы. Я просто ушел бы от дел, купил себе какой-нибудь домик, надеюсь, и просто поселюсь там и осуществлю свою мечту таким образом, поселюсь в каком-нибудь теплом месте… Если получится. Я уже наелся всеми этими концертами, поездками — это все было в больших количествах. Другие интересы уже возникают. Я получаю большое удовольствие от нахождения в лесу как можно дольше… Может быть, это возраст, хотя я еще, конечно, молод. Но — вторая половина жизни у меня уже в полный рост началась… Поставить себе барабаны в доме, и для себя барабанить… Вот так вот… Ну что, все?.. Давай, я тебе кое-что поставлю…
Питер, 30 мая 1999 г