Буквально за пять минут до начала этого интервью Борис получил из-за рубежа известие, что по причинам финансовых затруднений фирмы грамзаписи он должен фирме 25 тысяч долларов, которые она и собирается снять с его счета. Поэтому вначале он был не особенно разговорчив. При беседе присутствовал Михаил «Фан» Васильев, три дня назад вернувшийся из США. У него были свои проблемы в тот вечер…
Михаил Васильев: — Вы понимаете, пошел я вчера в ресторан пообедать, было нас 6 человек. Пятерым — хоть бы что, а я отравился!
Борис Гребенщиков: —К другой пище привык… А ты водочки выпей!
Михаил Васильев: —Хм-м… Пожалуй…
Александр Старцев: — Борис, раз уж разговор начался с денег, расскажи про финансовую сторону проекта.
БГ: —Нет, про деньги — неинтересно…Ну, в контракте — 80 страниц, весь я его не читал, я знаю, что от определенных сумм по 50 процентов оттуда будут откусывать все промежуточные инстанции. Советские все же, как выяснилось, что-то имеют от этого. Американские — не имеют. Их образ мыслей не похож на наш. Ну, в общем, все это не очень интересно. То, что я хотел от этого проекта, я получил.
А. С. : — А что было за турне, кто записывался и играл на пластинке, кто был в турне и каковы впечатления от этого?
БГ: — Впечатления — что все это было безумно скучно. Играли мы по клубам — самым разным, от приличных до таких, которые похожи на средних размеров столовую. То есть люди там при этом выпивают, закусывают… описать это сложно… столики, перед сценой площадка, где кто хочет —танцует. В общем, все настолько скучно, что не хочется об этом говорить. Каждый может съездить туда и сам посмотреть. Это ошибка глубокая, что туда не съездить. Кто хочет — тот едет.
А. С. : — А жить там на что?
БГ: —А на что ты здесь живешь? Хочешь — там зарабатываешь деньги, не хочешь — можешь тусоваться, как здесь тусуешься. А в группе были клавишник Дональд Браун, он только что со Стингом отыграл, гитарист Дрю Зинг, сейшенмен нью-йоркский, ударник Тал Бергман, Саша Титов и я. Все вроде.
А. С. : — Вы играли там в основном «Радио Сайленс»?
БГ: — «Радио Сайленс», несколько русских вещей плюс несколько новых на английском.
А. С. : — Публика была англоязычная или эмигрантская?
БГ: — От двух до пяти процентов эмигрантов в каждом зале было.
А. С. : — А они приходили на вас или вообще?
БГ: — Реклама была, но они шли — «так, что-то играет, ну пойдем послушаем».
А. С. : — А кто снимал рекламный клип «Радио Сайленс»?
БГ: — Тот же парень, что снимал «Тревеллинг Вилбурис», который ставил ролик Харрисону. Там вообще весь процесс записи по «Радио…» сопровождался съемками, из чего получился часовой фильм, который в июне прокрутили по МТВ. Называется он «Долгий путь домой». Там запись, интервью, разговоры, жизнь… Однобокий такой фильм по ощущению, но в чем-то забавный, наверное.
Понимаешь, мне неинтересно про все это рассказывать, потому что это уже прошлое. Да и вряд ли кому-то здесь это надо.
А. С. : — Ну почему, я думаю, многим будет интересно, что делал АКВАРИУМ в Америке. Просто для тебя это уже стало, наверное, частью жизни.
БГ: — Неинтересной частью жизни. Понимаешь, там жить хорошо, но скучно.
М. В. : — Если едешь туда отдыхать, то это интересно, отлично, кайф. А если едешь работать, то надо работать, по-настоящему работать. То есть человек работает, приходит домой, смотрит телевизор и ложится спать.
БГ: — Мы там впервые в жизни, например, репетировали. Не как здесь, где репетиция — это… что-то еще, кроме отработки слаженности звучания, а круто репетировали. И это было, кстати, интересно. А играть — скучно. Потому что ощущение, что это бессмысленно. То есть здесь бывает тоже, что все поорут, разойдутся и все. А там немного по-другому, но еще хуже.
А. С. : — Макаревич говорил о своих впечатлениях, что вот сегодня тебе все улыбаются, жмут руку, удивляются, что ты из СССР, а завтра тебя все забудут.
БГ: — Это точно, сегодня ты герой, а завтра ты никто. И дело не в том, что советский, хоть чукча, к своим — точно также, еще и похуже. Вот мы были там на концерте ХУ. Люди вроде знаменитые, но… их не слушали. А ХУ делали вид, что им все это по фигу. Жако Пасториус, например, с голоду умер…
В общем, что-то там не то, и это что-то делает жизнь интересной, когда ты там гость, и очень неинтересной, когда ты гам живешь. А тем более — работаешь.
М. В. : — Нет, если ты там не работаешь, то вообще непонятно, зачем ты там живешь. Я знаю людей, у которых очень большие состояния, но они все равно работают.
А. С. : — Влияет ли на это, по-твоему, протестантское воспитание?
БГ: —Если исходить из того, что Бог — это проблема, то Америка самая атеистическая страна в мире. Там нет проблем: жрать — пожалуйста, кино новое, видео — все, что хочешь, выпить, в порноклуб…
М. В. : — Если вы случайно гомосексуалист — тоже пожалуйста. Я был на одной свадьбе, и там про парня сказали — «он еще не решил своих проблем». Он не решил еще, с кем ему спать — с девушкой или с мужчиной. Он не решил проблем. Я просто опух от этой фразы. Он не решил!
БГ: — Да, вот это, кстати, характерная фраза. То есть если ты чего-то хочешь, то все это к твоим услугам, а если тебе помимо этого надо что-то еще — извините, мы вас не понимаем. Нет, то есть если ты ищешь чего-то духовного, то пожалуйста — обратись к этим, этим и этим. Тебе дадут ответ. Конкретный, бескомпромиссный, прямой — и немедленно. Хочешь просветлиться? Завтра в два часа. Будешь просветлен. Если нет — деньги назад. Если нет денег — просветлят без денег, по телевидению или через благотворительность.
В общем, мы целиком ударились в «загадочную русскую душу». Пока мы не выпьем чаю, нам это не решить.
А. С. : — Вы собираетесь еще туда ехать?
БГ: — Нет.
А. С. : — Позволь, у тебя же контракт на несколько пластинок. Он разорван?
БГ: —Нет.
А. С. : — ?
БГ: — Нет, мы поедем. Мы не собираемся, но поедем. Здесь тоже можно устать от этой гражданской войны. Я не говорю, что здесь хорошо. Здесь страшно, грязно, неприятно, жутко неприятно…
М. В. : — Очереди в магазинах. Пища… Я вот тут недавно сходил в ресторан. Вшестером. Пятерым ничего, а я отравился. И вот пока не выпил водочки — ничего есть не мог. И почему ж я ее раньше-то не выпил? Ах да, очереди же…
БГ: — …Но при всем при том здесь есть что-то, что делает жизнь не бессмысленной…
М. В. : —Да, борьба за существование…
БГ: — …Потому что здесь ты говоришь слово и понимаешь, что в этом есть какой-то смысл, а там ты говоришь 10 000 слов и понимаешь, что все они зря. Потому что там это не нужно. Ничего никому не нужно. Я не говорю, что они плохие, а мы хорошие, просто нам испокон веков было что-то нужно.
Важный комментарий: дело в том, что там пить, как здесь — невозможно. Величайшие умы человечества, даже, я бы сказал, величайшие глотки человечества — там не пьют.
М. В. : — Дюша — не пил!
БГ: —Чтобы там выпить, надо искать или ирландца, или индейца. Индеец — он понимает толк в огненной воде. То есть толк — это сесть, выпить и поговорить.
А. С. : — Так, а все-таки, каковы дальнейшие планы?
БГ: — Так. Ладно. Вот я сейчас говорю совершенно серьезно, чего еще раньше не говорил. Дело в том, что возникло новое видение, возникло в феврале — что группа АКВАРИУМ, находящаяся уже некоторое время в глубокой жопе — это точный адрес,— так вот, мы не можем больше играть ту музыку и петь о том, что раньше имело смысл. Происходит это, во-первых, из-за отделения Гребенщикова от АКВАРИУМА, а во-вторых, Россия куда-то движется, и мы вместе с ней. Вот у режиссера Алексея Германа спросили недавно, что бы вы сделали, если бы вас избрали председателем Союза кинематографистов. Он ответил: «Я бы повесился».
Мы сделали все, что могли, мы кончили этап, и после этого мы можем заниматься алхимией, но в этом есть что-то нелепое — заниматься алхимией, когда за окнами стреляют. И чтобы дальше что-то делать, нам было необходимо через что-то пройти. А видение было такое — мы все стоим перед стеклянной стеной и стараемся через нее пройти. Не всей группой, а поодиночке. И когда мы пройдем и посмотрим, кто прошел, кто не прошел, тогда мы сможем что-то сделать дальше. Путешествие на Запад как-то меня изменило, Мишку, Дюшу даже, наверное.
Так что сейчас эпоха смутная, все живые, играть всем хочется… Но при этом ток через нас не идет. Или идет очень редко, на каких-то только песнях. А старые песни играть нельзя. Надоело. Мы на положении партизанской бригады — ушли из городов, потому что там делать нечего; жить в лесу — может быть, и хорошо, но непонятно, зачем.
Поэтому, чтобы понять, что нам делать дальше, АКВАРИУМ играет сейчас очень специально называющуюся музыку, которая является частью великого общечеловеческого движения «Конь в пальто».
А. С. : — А как музыка-то называется?
БГ: — … … …!
А. С. : — Да, так, пожалуй, мне не напечатать. Может, все-таки «фиг поймешь»?
БГ: — Вот, никогда, никогда не напишут всей правды об АКВАРИУМЕ! Еще мы записали музыку к фильму Соловьева «Черная роза», а еще собираемся записывать пластинку, здесь, на русском, под предварительным названием «Будни гражданской войны».
А. С. : — «Комиссар» туда войдет?
БГ : — Нет, «Комиссар» — на «Черной розе». Ну, а где будем записывать — непонятно, потому что с «Мелодией» после «Равноденствия» дел иметь не хочется.
А в чем еще моя печаль — это почему все вдруг так раскричались: «Русский рок»,«русский рок!» Что это за национализм такой? То есть неужели все настолько закомплексованы, что обязательно нужно выделиться, чтобы остальных ущемить? Причем я уверен, что в Москве мне бы так и сказали: «Да, закомплексованы!» Марина с Сережей и Ильей — они о русских тяжелого мнения. Они нелегкого мнения о России.
То есть что я хочу сказать. Все критики и многие рок-музыканты все время пытаются выделить наш рок в некую самостоятельную величину, способную соперничать с остальными величинами (иногда и вместе взятыми), совершенно не понимая того факта, что рок — это не «топ 20» в «Биллборде», что никто там не соперничает, что это не стахановское движение. Рок — это гора, в которой роют тоннели с разных сторон, с разной скоростью и по разной технологии, и не обязательно к центру. Это движение сквозь гущу навороченных за последние несколько тысяч лет артефактов к какому-то источнику, который теоретически есть и плодами которого мы сегодня пользуемся, но от которого мы отказались, сменив нормальное сознание на научное. Я не склонен вычленять рок-н-ролл из общей культуры, которая всегда существовала, продолжается и будет продолжаться, вне зависимости от того, участвуем мы в этом или нет.
Получилось так, что общечеловеческая культура была, потом она попала в музеи. Человечество ею питалось и как-то двигалось — вбок или вверх. Я хочу сказать, что творчество Шнитке, при всем моем уважении к нему — все-таки очень элитарно, и задумывается как элитарное. То же относится, скажем, к Филиппу Глассу. А рок-н-ролл — это возврат к корням.
А. С. : — У Юсфина есть такая мысль, что когда папуасы пляшут под свои тамтамы — это тоже рок.
БГ: —Не совсем. Они там у себя дома. Рок — это реакция подсознательного на объединение культур, происходящее в технологическую эпоху. Поэтому он из городов и идет. Возврат к мифологии на новом витке, потому что мифология не особенно менялась — архетипы, они как были, так и остаются. А критики не хотят признавать, что рок имеет дело в основном с архетипами.
Вот на конкурсе магнитоальбомов «Авроры» Саша Житинский давал мне слушать разные кассеты. Я послушал кассету лауреатов. И больше всего мне с этой кассеты понравилась АЛИСА. Потому что все остальное, при всем моем хорошем отношении к массе групп, звучало как самодеятельность. Никто из них не поет нормально, все поют со странным акцентом, все старательно выламываются, все старательно показывают, что это не они, что они показывают нелепость современного мира, и все удивительно похожи друг на друга. Все на что-то реагируют, все что-то пародируют, а где же у них истинное, настоящее? У АЛИСЫ тоже не полностью настоящее, они просто все это с наибольшим апломбом делают.
А. С. : —Ну, в Косте и настоящего немало.
БГ: —Я знаю. У него есть все, чтобы это стало настоящим. Просто там идет повторение прежних клише. Вот я послушал Янку Дягилеву — это да! Это первое после АДО что я услышал, что мне понравилось, что настоящее. Мне АДО нравятся, может, это не такого масштаба, как Шевчук, но все равно чистое. У них нет пафоса, как у Шевчука, который, подобно Маяковскому, завяз в революционной тематике.
Да и на Западе то же самое. Р. Е. М. едва ли не единственная группа, которая что-то делает, участвуя своими душами, своими телами в том, что делает. У большинства остальных это поза либо делание денег, даже у любимых мною КОКТО ТВИНЗ.
А бывают люди, которые даже сами не понимают, что они делают или делали. Я два часа провел в беседе с Грэмом Нэшем и доказывал ему, что ХОЛЛИЗ — это было круто, очень здорово и очень важно. А он говорил, что да, мол, были мальчишками, что-то лабали там… То есть человек прошел через это, абсолютно не заметив.
А. С. : — А что ты скажешь о последнем альбоме КИНО?
БГ: —Ну, я не скажу, что это гениальный альбом, мне кажется, что Цой вышел на новый этап постижения. Жаль, если этого не заметят.
А. С. : — А какие у тебя впечатления о Ленинграде после столь долгого отсутствия?
БГ: —Ты знаешь, я вот хожу по городу, и у меня впечатление, что он специально подготовлен к состоянию гражданской войны. Потому что в случае чего — никуда не проехать и не пройти — все перекопано, где можно и где не можно. Облака над городом и луна — как будто специально сняты с картин начала века. То есть декорации готовы. Я шел по улице Декабристов и не мог понять, в каком году я иду. Когда я был в Москве, я понял, что если сегодня ночью кто-то, скажем, общество «Память» решит провести акцию по уничтожению журнала «Огонек», то об этом никто ничего не узнает. А если узнают, то многие еще и вздохнут с облегчением. А я еще хочу жить, и чтоб моих детей не убивали. Единственное, что я могу сделать — это послать все и уехать в деревню, потому что там я вижу нормальную жизнь, в нее вписывается работа, музыка. Когда я играю песню, сидя под луной на Валдае, я чувствую, что это не зря; когда я играю песню на стадионе, меня не покидает ощущение, что я трачу время впустую.
А. С. : — А пять лет назад у тебя такого ощущения не было?
БГ: — Нет, не было. Во-первых, мы тогда не играли на стадионах, а это очень тяжелый момент, когда не видишь публики. И поэтому, я думаю, нам сейчас нужно вспомнить традицию домашних концертов. Это — возвращаясь к разговору о нынешней стадии АКВАРИУМА. Вот «Железнодорожная вода» почему стала тем, что она есть? Потому, что это — абсолютная правда, в поезде и написана, непосредственная. А «Иван-чай» — не абсолютная. Для меня-то она все равно — в полный рост, но это уже как бы комментарий, примечания в конце книги. Для тех, кому это интересно. Была история АКВАРИУМА, с «Синего альбома» по «Дети декабря», и комментарий — «Равноденствие».
Потому что АКВАРИУМ сделал все, что сделал. И с 1986 года нам делать нечего. Мы исполнили свою историческую миссию. Все нормальные группы расходятся. Севка это почувствовал раньше и ушел в 1984 году.
А. С. : —1984 год — «День серебра» — это, по-моему, пик.
БГ: —Да, это высшая точка. «Дети декабря» — это постскриптум. Мы собрали все, что мы делали, и… это АКВАРИУМ в миниатюре — от того и до того, от «Жажды» до «Когда я кончу заниматься всей этой смешной беготней». И все, Куссуль утонул, и все пошло по-другому.
А. С. : — Но вы не остановились.
БГ: — Но мы-то живые люди. Играть-то хочется. Можно стать садовником, но я лучше песни попишу. Перед собственной душой мы бессмертны в историческом плане. Как Дилан. После «Блонд он Блонд» он уже никому ничего не должен. Но он играет, пишет песни, и это его личное дело. И мы будем играть себе помаленьку.
А. С. : — А каковы сейчас изменения в составе, или это еще в процессе?
БГ: — В процессе. Одно можно сказать точно, что Саша Титов играть не будет, он занялся своими проектами. Записал саундтрек — совершенно отличный, и собирается играть в КЛУБЕ КАВАЛЕРА ГЛЮКА Алика Сакмарова.
А. С. : — Что, Фан опять за бас возмется?
БГ: —Почему нет? Время покажет.
М. В. : — Вот в одной группе барабанщик восемь лет не играл, потом зашел на репетицию — и снова играет.
БГ: — Я почему и говорю, что мы будем играть в стиле «Конь в пальто». Это как «мир искусств» раньше. Вот песня «Лой бек-а-нах» это отражает. Сам скоро услышишь. Или «Нью- йоркская наркотическая».
А. С. : — Может, споешь?
БГ: — Надо за гитарой сходить.
А. С. : — Эх, сторона кончается…
М. В. : — У каждой кассеты есть третья сторона. Это надо иметь в виду. Но вы все же послушайте: я три дня назад прилетел из Соединенных Штатов. И вот решил пойти поесть. В ресторан. Пошли мы вместе…
На этом кассета действительно кончилась. Видимо, оказалась недоброкачественной и третьей стороны у нее не было. Но первые две вполне записали то,что я с возможно минимальной обработкой (сознательно минимальной — мне казалось, так будет интересней) постарался перенести на бумагу.
Александр СТАРЦЕВ.
