Я хочу рассказать одну маленькую историю. Может быть, для постороннего человека ничем особым и не примечательную, но оставившую в моей душе тёплый след и мысль о том, что: «Невероятно, а ведь было же!..» Хочу запечатлеть, «засушить» этот день для икебаны воспоминаний.
Поскольку всё это случилось в действительности — около года назад, — то я опущу некоторые детали: скажем, имя и род занятия того человека, с которым мы встретились вот так неожиданно.
Итак, выдавая свою наивность, я всё же не перестаю удивляться тому, как тесен мир… Как много разных чудес , и случаются они в самых непроверенных на возможность их свершения местах.
Я сидела на приёме к врачу, а его — то ли не было, то ли он никак не мог этот приём начать… Прошёл час, другой… Торопиться мне было некуда, но потихоньку ожидание всё же начинало томить. Нервы сдавали, а настроение портилось. Да туг ещё проходившая мимо бабулька-уборщица «попросила» спустить ноги с сидения. «Не на площади Пушкина!» — почему-то съязвила она. Я, конечно, просьбу выполнила, но смотрела с тон минуты на всех откровенном волком.
Димка, двоюродный брат, прихваченный мною в сопровождающие, попытался меня разговорить:
— Ты бы сейчас чего хотела?
Думаю: чего бы я сейчас хотела…
Веревку и мыло. Настроение убийственное… Нервы ни к чёрту. . Вдруг осенило:
— Знаешь, мне бы хотелось прямо сейчас услышать одну песенку.
…да, немедленно! Перечеркнуть эту действительность, страх больницы и этот больничный коридор с рядом тусклых лиц у стенки (у меня самой на лице, наверно, вселенская тоска написана), потому что я больше не могу…
Братец этого недопонимает, но его хватает на то, чтоб поинтересоваться:
— И какую?
— Её поёт один человек. Джим Моррисон. Он умер ещё до нашего с тобой рождения.
Называется «В ожидании солнца».
Братец абсолютно не разбирается в музыке.
Мне отчаянно захотелось домой. Но домой — далеко, значит, надо сидеть и дожидаться, зря, что ли, приехали…
Давно ищу в магазинах кубик Рубика, но впустую. Мне кажется, есть параллель: между кубиком и моей, собранной из разрозненных частей, Вселенной. И то и другое эклектично.
Начинаю засыпать, но прежде прошу Димку не сидеть возле меня.
— Иди прогуляйся. Только не пропади.
— Чего я на улице не видел, — ершится он.
— Там солнышко, — с тоской говорю я. Солнышко… — принеси мне чего-нибудь: веточек, травинок…
Димка встаёт и уходит — от греха подальше. Я догадываюсь, что он сейчас пойдёт по ларькам искать новые плакаты Шварценеггера.
Я засыпаю, наплевав «на общественность»; проваливаюсь в какое-то забытьё, пытаясь всё же на чём-то сконцентрироваться, придумать сон.
И вдруг — голос… Я слышу голос, совсем рядом. Тихо-тихо напевающий:
«…Can’t you feel it now that spring has come,
that it s time to live in the scattered sun ?
Waiting for the sun,
Waiting for the sun…»
Сон дал трещину, как стекло от попавшего камня, и звенящими осколками осыпался. Я открыла глаза, не понимая, наяву это было или нет. И, испытав внутренний толчок, с удивлением уставилась на рядом сидевшего, не особо примечательного с виду молодого человека лет 25-27. Он же смотрел в сторону, будто он здесь ни причем; но потом — как бы случайно взглянул на меня, угадав, что «фокус удался».
Что бы тут мне надо было сделать? — Смущённо отвести глаза, сочтя все недоразумением?.. Поддаться какому-то другому условному рефлексу, выпестованному во мне обществом?.. Не знаю. Я не чувствовала на себе никаких обязательств и правил, и… это был тот редкий — потому, что очень важный — момент, когда я всецело была собой — может, дикой, странной в своей естественности…
Я продолжала с чуть ощутимым беспокойством всматриваться в эти серозелёные глаза, с не менее пристальным вниманием и любопытством следившие теперь за мной.
— Не надо, — вдруг вылилось моё беспокойство в отчуждение; мне захотелось спрятаться… — Не надо, я сама себе сейчас отвратительна.
Это правда… Я не могу никак сделать над собой усилие и надеть маску благоразумия. А так… приглядна ли сейчас эта моя растерянность и потерянность, и давящая до сих пор тоска на сердце…
Но… Скоро я забываю об этом. К тому же он спокоен, до сих пор не сказал ни слова, и продолжает смотреть на меня — словно в душу смотрит и ничего его там не удивляет.
— Кто ты? — раскручиваю я спираль происходящего.
Он долго думает, какие-то веселые чертики проскальзывают в его глазах; затем он снова становится серьезным и решает назваться.
-Я ***.
По мне пробегает горячая волна, я словно окончательно просыпаюсь и начинаю сознавать, что все это происходит на самом деле. На меня находит оживление и буря едва сдерживаемых в рамках приличия эмоций: я его узнаю! Мы не знакомы, но я знаю — кто он. А он знает, кто я… вероятно он тоже меня каким-то образом опознал (хотя я и не знаю — каким).
Вот это встреча!.. В странном для этого месте, но, в конце концов, все живые человеки…
И в сумятице нахлынувших на меня чувств я вдруг еще кое-что с отчетливой ясностью понимаю — и это становится доминантой и определяет невидимые конуры, границы: мы и дальше останемся незнакомы. Просто… так лучше; отсюда каждый отправится своей дорогой… Может быть, когда-нибудь другие совсем обстоятельства нас еше сведут, тогда и будет все по-другому… Не знаю. Но сейчас даже нет смысла о чем-то говорить. И поэтому я прошу.
— Можно? Спой еще что-нибудь…, — я сама не верю, что можно вот так попросить.
Он чуть смущенно улыбается, поправляет хвост своих волос, разминает ноги, усаживается снова, бормочет: «Ну и что бы тебе еще спеть…» Я пожимаю плечами: «Мне все равно…»
И наконец, то глядя на меня, то нет… тихонечко, чтобы не привлекать постороннего внимания…
«Он ревновал ее к дождю
и укрывал джинсовой курткой
ее июневые кудри,
а зонтик — прижимал к локтю…»
Я начинаю осторожно, в такт ритму, отщелкивать мелодию пальцами.
…Невероятно, но как все изменилось: больничный коридор уже не имел никакого значения, люди ходили, как будто в другой параллели…
Даже вернувшийся Димка не разрушает этой ставшей реальностью иллюзии.
Тут бы мне и поставить точку, как в незамысловатом фильме со счастливым концом, чтоб слышать и слышать тот
голос…
Да вот, собственно, и все, остальное не важно и не стоит того, чтоб запоминать. Но, так — на десерт: пока машина везла нас домой, я полдороги молчала, находясь… не знаю, на каком по счету небе, но явно на полтора метра выше земли. В какой-то момент — ну да, когда Димка меня стал уже откровенно трясти, — я удивленно воззрилась на него… Убедившись, что он спустил меня «с небес на землю», Димка что-то сунул мне в руки и вот тут уж позволил себе «оттянуться», обиженно отвернувшись от меня к окну. Меня стала покусывать совесть… Эх, братишка, миленький, как я могу передать тебе то, что сегодня было, так, чтоб ты мог это понять и прочувствовать?.. Ну, не дуйся, приедем домой, будем пить чай, я открою коробку конфет — ты сладкое лю-юбишь!.. Хорошо?.. И тут только я посмотрела на то, что он мне дал в руки: это был… кубик Рубика.
26 марта 2000 г Василиск.
( На самом деле, чудеса — вполне обычная штука; просто люди их часто не замечают и потому считают свою жизнь обыденной).
Офорт — ВОЛГА.