О-о-ох! И вслушиваться нет нужды — все и так слышно даже на неприлично большом расстоянии от моего организма. Булькает в нем, переливается, растекаясь по рукавам и протокам вместе с притоками, дельтами, излучинами и множеством глубинных омутов, кровь моя… Другие жидкости, тоже склонные к течению, переливанию и извержению, я брать во внимание не хочу, пусть они сами по себе… Я беру во внимание кровь.
Кольни булавочкой в себя куда угодно, но лучше не так больно, и — «добро пожаловать! рад встрече! не извольте беспокоиться…» — это уже кровь мне отвечает. Дескать, потеку — повыделяюсь и свернусь себе калачиком в том месте, где вы себя булавочкой преднамеренно поранили. И — точно. Потекла, потекла, потом сформировалась в тонкую струйку, потом загустела, потемнела и свернулась. Можно сколупывать комок, и только маленькая точечка на коже будет еще некоторое время напоминать о краткой встрече…
( — э-э, да бы поэт?
— Ага. Поэт-кровосмеситель. Мешаю с кровью все подряд, а она по-прежнему красная…)
Но иногда, если уколоть себя как-то неловко… или кто-нибудь неосторожный пырнет чем-нибудь обоюдоострым… Он же не знает особенностей моего организма и ориентируется на зыбкие основы абстрактной народной анатомии — «на два пальца выше пупка». И тогда кровь притворяется фонтаном, как в Парке Культурного Отдыха, и буйно изливается на сырую (после дождя) или сухую (после недельной засухи) землю, которая в штатном расписании традиционных первобытно-общинных эпитетов неизменно трактуется как «матушка»…
И мне жалко мою кровь. В ней столько всего намешано, столькими людьми, столькими организациями, не говоря уже о целей охапке больших и малых народов, значение которых в деле формирования состава моей крови огромно! Славянская мудрая дремучесть как губка, аж со всхлипами и причмокиваниями, впитала в себя вольнолюбивую знойность властного рабства средневековых татарских кавалерийских войск. Героическая ликеро-водочная промышленность наших темно-светлых дней вкупе со своими жадными до сверхприбылей конкурентами из числа предприимчивого и умелого народонаселения навсегда, пожалуй, спасли мою кровь от закисания на жаре упорного мыслительного процесса, насытив плазму, тельца, шарики, кубики и прочие треугольнички крутым раствором С2Н5ОН. А министерство бытового и коммунального хозяйства, только благодаря которому я сейчас, когда на улице плюс пятнадцать по Цельсию, вынужден шалеть в четырех стенах при плюс тридцати пяти по тому же Цельсию, будь он неладен! Кровь так и кипит, так и кипит. А министерство энергетики, которое мимоходом презентовало маленькую порцию радиоактивного йода, зачерпнув целую пригоршню его из развалившейся атомной электростанции?! Правда, порция настолько маленькая, что даже ничего и не заметно, но дареному коню в зубы не смотрят, дорог не подарок, а внимание. Кому-то ведь отвесили более щедро. Может он больше заслужил…. Я вот только не знаю: бродит эта несчастная порция йода до сих пор в моей крови или она уже нашла себе более надежное пристанище где-нибудь в районе щитовидной железы? Или вдруг ликеро-водочная промышленность, которая как оказалось, всегда на страже радиоактивного здоровья трудящихся и даже тунеядствующих масс населения, уже обо всем за меня позаботилась и выдворила восвояси наглого агрессора-радионуклида? Ох, как много вопросов…
Большая химия… Нитраты, хлориды, нитриды, кислоты, щелочи, карбонаты, силикаты и почти полным списком вся таблица Дмитрия Ивановича Менделеева! Даже золото есть. А по самым последним данным в женщинах его раз в пять-шесть больше, чем в мужчинах. Я всегда говорил, что женщины — это золото. Не зря же я их так люблю!
А разнообразнейшие искусственные и натуральные соединения, безвредные и кайфовые, доставленные в кровь в таблеточной упаковке, а также посредством курения и вкалывания уже не булавочки, а тоненькой иголочки, прикрученной к полому цилиндру с поршнем?!
Спросят: «Ну и что?». Отвечу: «Как это — что?!» Ведь вот почему бурление, кипение, воспарение и выпадение в осадок! Вот почему присутствует постоянная тяга к чему-то такому, от чего что-то эдакое должно произойти, стоит только захотеть и не лениться. И вот почему моему первому попавшемуся недругу так патологически хочется выпустить из меня этот удивительный, не имеющий никаких мировых аналогов эликсир, чтобы я съежился, посерел, измельчал, больше мозолил глаза и, по возможности, сдох бы где-нибудь на помойке Большой Жизни.
…И только при активной помощи забурлившего эликсира я сегодня вдруг понял, что люблю ее. Нитраты, кислоты, спирты и алкалоиды, амины, морфины и проч., и проч., и проч. (даже радиоактивный йод по такому редкому случаю из щитовидки вылез!), особенно причудливо смешавшись, мгновенно достигли точки кипения максимально возможной готовности при виде ее обнаженной груди, а она продолжительно зевнула и сказала, что это невероятное и даже варварское насилие — приставать к смертельно уставшей женщине. И тогда вся критическая масса того, что в обиходном просторечьи именуется кровью, ломанулась обратно по всем венам и артериям и, добравшись до каких-то пока неведомых мировой науке центров в неизвестном уголке души или тела, учинила там цепную реакцию, и темный до того экран ошалевшего от бессонницы мозгового телевизора осветила одна надпись: ЛЮБОВЬ.
…И ничего не остается делать, как только садиться за стол и упорно что-то писать, ибо по всем жестким законам эволюции мужнина обязательно должен делать дело и, желательно, чтобы делал он это хорошо. Как, например, просто замечательно это делает павлин…
А я, к сожалению, умею только писать. И, может быть, читать…
Давным-давно пора появиться скептику и решительно взять слово.
Еще один павлин… Смотрю я на книжные полки — у меня там целое стадо таких павлинов. У некоторых уже только по одному перу в хвосте осталось, а все равно норовят распустить…
Вот товарищ Катаев, например, вполне серьезно уверял читающую общественность в том, что все писатели всю творческую жизнь «долюбливают свою первую любовь». «Долюбливают» и пишут, «долюбливают» и пишут… Пишут и «долюбливают», издавая в промежутках многотомные собрания сочинений…
И это «павлин» туда же…
Может тогда оно все так и было. Определение творчества по Катаеву. С тех времен вполне может статься. Эпохи почти все кряду романтические, поведение честное (за небольшими, но частыми исключениями), нравы ужасные, утренние рассветы тоскливые и больные, вечерние закаты веселые и пьяные….
А сейчас некоторые философы твердят об ускорении течения времени, о наступающем конце Истории. Вот-вот случится постисторическая эпоха… или уже есть, до Вечности — рукой подать, примерно к 2000-му году обещана.
Ныне и утром страшно, потому что днем слишком весело, и вечером слишком скучно, потому что ночью слишком поздно. И все смешалось в доме Облонских… Медитация и глюкогенные препараты, пророки и пороки, учения и мучения, а водка, несмотря на заветы отцов и старших братьев, прекрасно вмещается в желудок вместе с самим сладким портвейном.
Любовь — постфактум. Сначала — событие, потом — осознание и сразу же — усталость и полное понимание всех причин, и тут как тут — забвение… В самом лучшем случае — тоска по былому много-много дней спустя. Как следствие — деградация и профанация чувств. Обыкновенный в наше время факт половой дисгармонии раздувается в событие огромного значения и преподносится как самая настоящая любовь. И так везде. И только глупые павлины упрямо трясут своими облезлыми хвостами, вызывая раздражение у здравомыслящей публики нашего зоопарка.
* * *
А теперь пора дать слово представителю народа. На, возьми слово!
А что, и возьму и скажу, чего не сказать?! Один, понимаешь, все творческие начала всех наших писателей прикрутил к скрипящей койке, то есть, понимаешь, к концу, как какой-нибудь Фрейд… Другой с ним совсем не согласен, но наговорил такого, понимаешь, что уже ничего понять нельзя и жить тошно и неохота.
Вот всегда так — накрутят, навертят и сами потом не разберутся, сидят и воют, и другим тоска и отсутствие всякого смысла.
А надо проще. Женщина тебе нужна? Тогда не марай без толку бумагу, а люби ее, если можешь. Ей от твоих бумажек никакой пользы. Ты книжку ей подари, если писатель, посвящение на первой страничке черкни, автограф заковыристый… Тогда она тебя уважать будет, даже если ни черта в книжке разберет. А так, без книжки и без денег, без забитого места в жизни она в лучшем случае тебя пожалеет как какого-нибудь дурочка, по голове, понимаешь, погладит…
Может, и с собой положит, если очень пожалеет и если ты, понимаешь, от своих бумажек еще не совсем человеческий облик потерял, и есть пока надежда. А что, не npaв? Любовь, понимаешь, не вздохи в койке… Пойми, тебе шанс дали! Образумься. Будь мужиком, понимаешь, и не хватайся за журавлей в небе, а держи крепче синицу в койке… тьфу! в руках.
И вот я еще что скажу: жить надо, а не мудрить лукаво!
Итак, товарищи, мы выслушали все выступления по данному вопросу. Как будем голосовать? За какую резолюцию?
Писатель: В эпоху сложившегося отрыва собственного «Я» от коллективного «мы», в эпоху отчаянных попыток вернуть жизнь к истинным ценностям Добра и Любви…
Скептик: …полностью создавая все мерзости и безобразия, подстерегающие маленького и хрупкого человечка на каждом шагу по неразрывному кругу потерь и лишений…
Представитель народа: …жить надо, мужики!
Голос Сверху: Кто — «за»?
И через несколько секунд, удивление: Единогласно.
* * *
Остается только внести ясность: автор воздержался.
апр. — июнь 90.
