Если кто не знает, Славка Чистяков — из городка Конаково, что где-то между Москвой и Тверью — это такой человек, который пишет песни. Не «музыкант», не «поэт» — просто человек, который пишет песни. Очень хорошие песни. И, может быть, чуть больше, чем песни.
Сбудется ли это — нет,
Кончится ли это — нет,
Только лишь два слова — нет,
А я пою о том, что — да…
«Бронекартон» — запись, сделанная Я-Хой на квартирнике 2 октября — своеобразный «The best» написанного Славкой за 6 — 7 лет, в которые вошли служба в армии, игра во множестве конаковских групп и ещё много всякого-разного — интересного и не очень. Хроника взросления — переход от первых шести песен — рваных, бардачных и удивительных, в которых куча образов, вываленных как попало, обрамлена чуть ли не первым попавшимся набором аккордов, но — близость к Башлачёву (по плотности информации на единицу текста и музыки, по образности, совсем другой, нежели у Баша, не хуже, нет, не хуже, но — другой, помноженной уже не на боль-любовь-жалость к миру, а на сам этот мир — ведь то, что ЛЮБИШЬ, стараешься вместить в себя, не так ли?), некогда растерянно продекларированная КБ в «ЭНске», не кажется мне притянутой за уши. До стройных… нет, не так — практически идеально ВЫСТРОЕННЫХ вещей с раз и навсегда запоминающейся мелодикой и потенциалом хитов гораздо более чем местного значения — «Инфузория», «Трамплин», «Солдат», «Ничего», «Весна», «За То, Что…», «Радоваца»…
Если говорить о Славкином творчестве ВООБЩЕ, то первое, что я хочу отметить — это его БЕЗУСЛОВНУЮ самобытность (самое бытие?). Я долго думала, с кем бы его можно было сравнить (единственное, что пришло в голову — это то, что голос у Славки напоминает одновременно Высоцкого, Башлачёва и Чернецкого — вы представляете?), да так и не придумала — ни один из ныне живущих или уже отбывших в мир иной творцов не оставил своего ощутимого следа на этой кассете, если только Летов — чуть-чуть-чуть — в рефрене «За то, что померещилось кому-то из наших». Ага, ещё «солдатская» тема! Нет, чур меня, чур, это всё — фигня. Хотя бы потому, что Летов не служил в армии, а Славка — служил.
Каждому поколению — свои рок-герои? Славка вполне мог бы быть одним из них. Вот только было бы поколение…
Не меня ли это ищут вдали,
Не огня ли это надо тебе?
Нет, не сердце распустилось в пыли,
Да и дверцу не открыл я судьбе.
И чья это слава затмила мне солнце,
И чьё это право — взрывать моё сердце?
И, где бы я ни был, я слова и снова
Хочу только знать, что со мной остаётся…
Славка абсолютно самовольно обращается со словами, но это своеволие первотворца. Он создаёт свой язык, не согласуясь ни с какими правилами и канонами формальной лингвистики. И это не вызывает внутреннего протеста — эти события, описанные этим языком, до боли (до крика — то ли восторга, то ли отчаянья — ведь где-то там полюса неизбежно сходятся) достоверны. «Свежая песенка попахивает чудом» — разве это не главное (или единственно возможное) удивлённое признание себя как творца? Уже отсюда — всё остальное: не полудетские попытки заглянуть за грань всего-всего-всего, а БЫТИЕ-ЗА-этой-ГРАНЬЮ. И воздух ОТТУДА, прорываясь сквозь заслоны нашего неверия (чудесам неведомо, что их не бывает), прорываясь — болезненно и радостно, горько и свободно, даёт силу не только жить, но и «радоваться жизни», и любить жизнь, и любить смерть, как бы пафосно это не звучало. Солдат пойдёт в атаку, даже если он остался один из целой роты. Даже если он последний — из целой армии. Даже если надежды на победу — нет.
Потому что там, где кончается надежда, начинается весна.
С.С.
