(посвящается Максиму 1974-….гг)
Мальчик сидит скрючившись над тарелкой еды, уже не дымящейся, остывшей, старой, много раз прокипяченной. Мальчик теряет волосы. С макушки. Они облетают, нежно звеня, соприкасаясь с поверхностью газовой плиты. Вчера с ним были ещё мальчики. Шумные, толковые. И толковость их всё возрастала и возрастала. Они думали (их разум был коллективным, единым целым, хипповским, даже, эх — БИТНИЧЕСКИМ), что пьют винцо, а пили собственную кровь, лимфу, слёзы, пот, сопли, мочу и сперму, тысячу раз прогнанную через огромный перегоночный аппарат. Но им было хорошо и какая разница им была что пить, главное — КАК.
Но после случилось ужасно обидное — Один из них поскользнулся на крошечном кусочке говна какого-то бродячего животного и неловко упал, разделив свою голову пополам не очень прямым (как всегда в таких делах) углом. Было много крови. Это было очень красиво и даже как-то романтично. Остальные даже сперва подумали, что упавший шутит (они уже были на очень высокой ступени доверчивости, а тот, кто упал был мастер пошутить, доставляя всем массу удовольствия). Но упавший не вставал. Даже наоборот — стал как-то уж неромантично и не по-хипарски отходить, издавая звуки изо всех отверстий своего не особенно развитого тельца. Все обиделись на него и оставили на углу, а сами зашли за угол и забыли о нём…
Вот Мальчик сидит на кухне. Бесцветный на бесцветьи. Пустой в пустоте. Вот он слышит звук, издаваемый лопатой по натоптанному и вновь запорошенному снегу…
И вспомнил он, что кто-то некрасиво умер совсем недавно. У него в прихожей. Кто вот только? Кажется кто-то близкий и родной. Может..? Нет, кажется не он… Или..? Да нет, вроде… Эх, отчего это всегда, так?
Фаза отстранённости от самого себя проходит и начинается следующая — фаза жалости к самому себе… Но никого вокруг нет и фаза эта как-то теряет привлекательность, меркнет и сходит на нет… И вдруг Мальчик вспоминает — кто именно умер. Золотое воспоминание. Оно несёт в себе повод. Повод выпить, за того, кто, вероятно, уже зрит небо в алмазах… И, нахмурив брови, глубоко и горестно вздохнув, Мальчик находит нечто, имеющее осязаемую цену и отправляется на обмен…
И вот не дойдя совсем немного до самого Святого, что может быть в «этом прогнившем, проданном, но всё-таки ужжжасно романтичном мире», Мальчик падает навзничь и умирает — красиво и романтично — так околевают голодные коты, которые, будучи слепыми котятами, приручались сердобольными тётями, а чуть позже бросались ими же на произвол судьбы…
И вот стоят в птичьем магазинчике клетки. И в каждой клетке — птичка… Птички разные — щеглы, канарейки, чижи и весьма дорогие попугаи… И сам Император, звеня колокольцами своей шапочки заходит сюда и смотрит на птиц долгим узким зрачком нежно и мудро…
Иногда Он выпускает кого-нибудь из клетки… И птичка летит к высокому резному потолку… Она даже поёт… Император манит её обратно, но всё, и продавец птиц и редкие (весьма зажиточные) покупатели знают, чем всё это закончится… Ведь дверь за этим редким гостем закрыта. Птичке некуда лететь. Но она вырвалась из клетки и обратно не хочет… Её поймают в сачок и посадят в клетку силой… А если сачок её не достанет, то обязательно достанет нечто другое, что ударит ей в грудь, пробьёт насквозь и опрокинет на спинку, под ноги улыбающемуся Императору…
3-4 марта 1998 г.
