18 февраля 1993 года исполнилось ровно пять лет со дня трагической гибели замечательного русского поэта и музыканта Александра Башлачева
Если честно, то я наверняка забыл бы про эту дату — ежедневное безумие, именуемое у меня «работой», скоро приведет к тому, что даже фамилию свою я смогу правильно назвать, только сверившись с предусмотрительно засунутым в потайной карман паспортом (впрочем, не оправдываюсь) — наверняка забыл бы, если бы не Володя Быстров, мой давний коллега по «РИО“ первого созыва и еще более давний почитатель Саши Башлачева. Когда он 17-го вечером позвонил, предложив сходить на Ковалевское, я, грешным делом, решил, что он малость обсчитался: какие же пять лет? Не может быть! Как-то все время казалось, что печальные события февраля восемьдесят восьмого были совсем недавно, не прошло и… Впрочем, все верно. Время не ждет и властно требует предъявить билет в будущее, в то время как мы с судорожной угодливостью безбилетника шарим по карманам, тщетно надеясь отыскать там оправдательный документ своей медлительности. Вероятно, у всех, кто имел счастье слышать и видеть сашины выступления, было какое-то мистическое чувство причастности к истории: с первых его аккордов, с первого неуверенного — как бы на ощупь- перебора струн становилось ясно, что происходящее — не просто не случайно, но, как бы это сформулировать, напрямую транслируется в Вечность. Не могу сказать, что мы так уж часто встречались, но каждая из этих встреч отпечаталась так, будто относится к числу самых главных воспоминаний жизни.
Он не стремился быть центром компании, не делал ни малейших попыток как-то специально привлечь к себе внимание окружающих — он просто присутствовал и это само по себе придавало происходящему какой-то иной, более глубокий, что ли, смысл.
Когда его не стало, основной темой разговоров о нем было даже не желание ответить на безответный по определению вопрос «почему ?», а мысль о том, что написанное им, спетое, выстраданное не должно пропасть втуне, сохраниться лишь в нашей памяти и исчезнуть вместе с нами. И было много слов, и о-очень много умных размышлений, и дельных предложений, и совсем уж утопических прожектов… А потом были впечатляющие по своим масштабам концерты, на которых «все звезды14 хорошо говорили и так же хорошо пели — еще по-настоящему «все вместе», может быть, даже в самый последний раз, поскольку пролегли уже трещинки, еще не видные глазу, но глубокие и необратимо-прогрессирующие, в цоколе нашего собранного по камешку здания с гордой вывеской Русский Рок-н-ролл… И публика бодро скакала под фасонные гимны «буревестников перестройки» и тащилась от привалившей удачи — весь рок-н-ролльный иконостас за один вечер — и спрашивала безымянная девчушка из стоячего партера у своего соседа: «А что, этот, как его, Башлачев сам-то сегодня петь будет?»…
ДАВЕЧА в одной компании столкнулся с неким социально активным юнкером из Литинститута (разрази меня гром, если я понимаю, как можно учить людей на писателей, поэтов, или там драматургов. Лев Толстой с Пушкиным Литинститутов не кончали, а, поди ж ты, в учебниках присутствуют — впрочем, я опять отвлекся). Так вот, с юнкером этим я ввязался в тупой и бессмысленный по сути спор о сущности поэзии (вот что водка-то с людьми делает!) и как-то постепенно перешел на примеры из Башлачева, назвав его наиболее значительным из современных русских поэтов. Мой оппонент считал СашБаша эпигоном уж и не помню кого — чуть ли не Высоцкого — а на роль »самого-самого“ предлагал кандидатуру Бродского. Я, конечно, Литинститутов не кончал и не могу по-достоинству оценить революционный (вероятно) вклад Бродского в какую-нибудь теорию рифмы или методологию метафоры («александриты, там, то-се», — как говаривал один герои Стругацких), и, особенно говоря, совсем не умаляю того, что он сделал, хотя читать, наверное, не буду никогда (по мне лучше Пушкина вообще поэтов не бывает) — просто досадно стало, что вот сидит вооруженный новейшими теориями балбес и ни черта в Поэзии (именно с большой буквы) не понимает, и что Поэзия для него — это вроде фигурного катания: очки за технику, очки за артистизм — и ни слова о Душе, никаких разговоров о Жизни и Смерти (разве что как несколько цифр по обе стороны дефиса), и никакими силами ему не объяснить Как Это Было и Что Это Есть. Вот я и думаю, что, видно, сплоховали мы: не смогли донести то, что СашБаш нам передал — разлили, расплескали в пустых и досужих разговорах по кулуарам стадионных супершоу.
ВООБЩЕ говоря, не все обстоит так уж печально.
По крайней мере в том, что касается сашиного аудионаследия, сделано немало. Первую пластинку, еще в 1989-м, сделал (довольно неожиданно для многих) звукооператор нелюбимой независимой рок-критикой (и «РИО» в том числе) Рок- Лабораториии Саша Агеев. Семь песен, включая давшую пластинке имя «Время колокольчиков» и 12-минутную былину «Ванюша», достаточно представительно отражали основные направления сашбашевского творчества.
Примерно через год Кира Кувырдин на «Апреле» сделал «Третью столицу» — почти полное воспроизведение одного из двух магнитоальбомов, в середине 80-х сделанных главным башлачевским летописцем (а позднее «летовописцем») Сережей Фирсовым на студии Алеши Вишни.Потом был загадочный для меня макси-сингл (или мини-альбом) на «Русском Диске», единственный отсутствующий у меня в коллекции, и, наконец, монументальный триптих, изданный на рубеже нынешнего года «Филями»: это двадцать песен, записанных 22 января 1986 года в Театре на Таганке во время концерта Башлачева перед труппой театра, в ту пору работавшей с А Васильевым над спектаклем «Серсо».
В лучших традициях аудиодокументалистики, «Таганский концерт» включает не только сами песни, но и Сашины ремарки между ними, комментарии, ощущение аудитории и вообще дух Времени и Места… Пожалуй, для того, чтобы сегодня узнать Башлачева — никогда не слышав его в прошлом — лучше всего прослушать именно этот альбом.
Разумеется, это далеко не все, что было записано и, уж тем более, не все, что успел сочинить СашБаш, но, повторю, оставить о нем какое-то впечатление по изданным пластинкам Хуже, с моей точки зрения, обстоит дело с сохранением его поэтического наследия как такового. Кажется, помимо скромной книжечки «Посошок», опубликованной в питерском издательстве ЛИРА Ал. Ник. Житинским в 1990 году и включающей около сорока его стихотворений, не было сделано ничего — я сознательно не говорю о многочисленных и бессмысленных по сути компиляциях типа «Золотых веков русского рока» и иже были с ними: в большинстве случаев рукой издателей-компиляторов двигало блудливо-тщеславное желание сбочку прилепиться к Великим и на их горбу въехать в рай. Хотя и против этих «антологий» я не имею ничего: пускай их — может, кому поможет. Хуже другое: до сих пор я не встречал ни одной сколько-нибудь серьезной и основательной попытки проанализировать поэтический мир и строй башлачевского творчества. А ведь его стих-несмотря на всю его воздушную легкость-сложен, многослоен, насыщен метафорами и аллюзиями, часто построен на целой цепочке прихотливых и неожиданных ассоциаций, извлечении внутреннего, глубинного, корневого смысла того или иного слова. «Видишь ли, — пытался пояснить он мне в сентябре 1987, — я на уровне синтаксиса как- то уже перестал мыслить, я мыслю (если это можно так назвать) на уровне морфологии: корней, суффиксов, приставок. Все происходит из корня. Понимаешь?… Я мыслю на уровне морфем, а ты меня на уровне синтаксиса спрашиваешь…» (Как-то раз он на полном серьезе предложил мне печатать его стихи- тексты не обычным порядком, а без ? разбивки на отдельные строфы и даже слова!)
Увы и ах! — до сих пор о сашиной поэзии не сказано ни одного профессионально литературоведческого слова (впрочем, может, мне такие работы просто на глаза не попадались — если не так, рад был бы ошибиться): наши восторги — это все же чистой воды дилетантство. Хотелось бы сразиться с литинститутским юнкером его же собственным оружием.
ИЛЬЯ СМИРНОВ-лучший, на мой взгляд, московский журналист и блестящий историк- как-то выдвинул тезис о том, что сашина смерть совпала (и была знаком) с окончанием периода, которому он дал бы название «времени колокольчиков»- наивновосторженной и болезненно-честной эпохи нашей юности, или, что вернее, юности нашего поколения. Но ведь юность преходяща и ее окончание — не конец жизни. Действительно, «поколение дворников и сторожей»
(по удачному определению БГ) выросло и диссипировалось, расслоилось и в массе своей лишилось своего радикализма и бескомпромиссности — не думаю, что это плохо. В конце концов, каждое поколение должно вырастить своих детей и передать им свою веру, идеалы, знания — ну, а уж они будут бунтовать по-своему. «Время колокольчиков» закончилось гораздо раньше ухода Саши Башлачева: я бы даже сказал, что оно закончилось его появлением на нашем музыкально-поэтическом горизонте в 1985 году. Позволю себе процитировать еще одного безмерно уважаемого мною поэта Арсения Тарковского: «Я верю: гений приходит для того, чтобы затворить ворота за своей эпохой. Пушкин усвоил то, что было до него — усвоил и закрыл двери на замок». Так и СашБаш пришел для того, чтобы закрыть на замок время юности русского рока, оставив ему один путь — взрослеть и мужать, трезветь и умнеть — короче, становиться взрослым. И не надо поэтому бояться разговоров о гастролях, тиражах, гонорарах, не стоит подкусывать за конформизм и терпимость вчерашних киноборцев и радикалов — это уж извините за трюизм, — жизнь и надо воспринимать ее с должным чувством юмора. И потом: кому как, а мне не хотелось бы, чтобы БГ, Шевчук или
И ВОТ этот день пролетел, проскользнул между пальцев — как и сотни других до него — и опять ничего не изменилось, и не произошло чуда — да и какие, к лешему, чудеса в наше время, и все- таки, я очень рад, что удалось вот так остановиться, задержать скольжение жизни, оглянуться, вспом- нить, помянуть… Удалось подвести — хочется верить — еще не окончательные, но предварительные итоги и, наверное, сделать некие выводы. Собрать перекати-камни, заброшенные в разные нагороженные Бог весть зачем огороды в пылу жарких закулисных баталий. Собрать — и сохранить.
«Пускай эта ночь
сошьет мне лиловый мундир —
Я стану
Хранителем Времени Сбора Камней»
Андрей БУРЛАКА
