АЛИСА (Константин КИНЧЕВ, Петр САМОЙЛОВ, Игорь ЧУМЫЧКИН, Андрей ШАТАЛИН, Михаил НЕФЕДОВ, Андрей КОРОЛЕВ) — концерты в «Юбилейном» 9—11 февраля 1993 г.
АЛИСА. «Для Тех, Кто Свалился с Луны». Альбом.
Пусть всегда будет Солнце, пусть всегда будет Костя, пусть лет через тридцать мы, бабушки и дедушки, основательно подштопав наши красные шарфы, увы. побитые молью, отправимся туда, где нас ждут и для нас поют.
Правда, в дело замешалась Луна; что ж, это ничего, ведь и ее свет от Солнца.
Как обрадовался наш добрый, умный народ, когда ТВ выдало клип Деденева по песне Юрия Шевчука «Осень», где в парке, словно три богатыря, гуляли с видом умудренным и веселым Шевчук, Кинчев и Бутусов. Среди эфирных миражей и страшноватых биороботов, вдруг — трое по-настоящему талантливых, по-настоящему поющих, по-настоящему живущих…
Помню, Курехин все насмешничал: дескать, наш рок не рок, а авторская песня под электрогитару. Человек для жанра или жанр для человека? Возьмем и объявим о существовании такого жанра: «русская песня», там все прекрасно и разместятся. А неужели, занимаясь творчеством, надо вытягиваться в струнку и непременно чему-то соответствовать, ай-ай, три с половиной сноба скажут: это у вас не рок.
Стремительно развивающийся Костин дух по-прежнему волен и смел, ни на что не оглядывается. И — «не скудеет дар».
Он сочинил и спел «Плач», «Плач-да по всей Руси». Вы слышали «Плач»? А, не слышали. И вообще — что? — не любите АЛИСУ. Да. И тут становится что-то так скучно-скучно, и я отхожу себе в сторонку, мысленно напевая про себя, воскрешая ту интонацию. «Плач, плач, да наливай скорей…» Тревожной и сладкой болью отзывается душа: тут и хмельной задор, и веселье сквозь слезы, и опыт великого страдания — не за себя одного, за все, за всех. Вот оно, певческое счастье, когда в одном слове
1. ВОКРУГ ДА ОКОЛО
Где же еще встретишь родную милицию— только на концертах АЛИСЫ. Как человек, сознательно вышедшй из исторического времени, я почти не встречаюсь с государством. Однако как развилась демократия. Впервые за восемь лет посещения концертов АЛИСЫ, у меня при входе потребовали показать внутренность сумочки, моей кроткой дамской сумочки! «А как насчет прав человека?» — прошептала я. Насчет прав человека все стало понятно, когда я понаблюдала церемониал вхождения в «Юбилейный».
Густо шел подросток — настоящий, со следами первого бритья и бспокойством в теле. Охранники были немногим старше. Картина того, как они долго и подробно обшаривали своими ручищами подростковые ножки и мышки, выглядела дико непристойно.
Определенно наши воины скучают.
2. АРТИСТ ИЛИ ПРОПОВЕДНИК?
В декабре он меня испугал несколько: кажется, то было в телевизионной «Програ-ме «А». Сидит Костя и говорит задумчиво, что-де он крестился, соблюдает посты и православие чтит, со всеми обрядами. Помню, у меня была одна подруга, и на нее внезапно сошла благодать — она и так была небольшого ума, а от благодати ей совсем поплохело. Нет, если серьезно: не повторится ли у Кости эффект Льва Толстого, не погубит ли проповедник — артиста? Частное лицо, К. Е. Панфилов, пускай не ест ветчины по средам и не желает жены ближнего по пятницам, милое дело. Как говорится, еше одной овцой прибыло. Но «Костя», наш возллюбленный образ, который мы носим с собою по дорогам жизни, всегда был певцом свободы, всякой свободы: личной, социальной, духовной. Проповеди читают в церкви. На сцене люди поют, как жили и до чего додумались.
Однако великолепное артистическое чутье его не подвело: что-то не заметила я в новых песнях (скажем, в «Черной метке») особых следов крещения. Его мироощущением по-прежнему остается мистицизм, мистицизм неопределенного рода, но исключительно сильно прожитый и прочувствованный, мистицизм как личное общение с запредельным бытием, как способность к диалогу с Творением, а может статься, и с Творцом.
3. МИСТЕРИЯ О ЧЕЛОВЕКЕ?
Полагая русский рок, русскую песню способом духовного строительства. Кинчев ведет дело АЛИСЫ строго и серьезно, с пониманием сверхзадачи и даже сверх-сверхзадачи. Серьезен он был и на этот раз.
Новая программа АЛИСЫ, исполненная в «Юбилейном», имела драматическим стержнем взаимоотношения голоса и могучих гитар (Самойлов, Шаталин, Чумыч-кин). Каждый из гитаристов предъявил свое мастерство в отдельном соло, что Совершенно небходимо им по темпераменту, приводящему иногда к немотивированной экспрессии (сошлюсь на исполнение «Кибитки» 9 февраля — там ведь’ч^е нужна сила, там нужна легкая нежность, соответствующая Духу Воздуха, которому посвящена песня).
Кинчев спел более двадцати песен, искусно мешая новые композции с известными. Как только он появился, в черном плаще, интересно бледный, с прелестной, действительно «лунной» песенкой о «маленьком, забытом всеми театре», и сделал первые магические пассы руками, опять подумалось с театроведческой тоской: ну куда смотрят режиссеры? Божьей милостью артист, без всякого сценического зажима, гибкий, легкий-легонький, грациозный, с идеальным чувством ритма, точнее ритмов, музыкальных и поэтических, что, впрочем, одно и то же.
Многие наши певцы страдают лже-экспрессией — особой формой нетворческого напряжения. Это приводит к тому, что вся материя песни выдается с равномерной силой, каждое слово выпевается с одинаковой энергией, будто берут за грудки и трясут, или из пулемета расстреливают. Кинчев всегда выстраивает иерархию ритмов. ощущений, слов, песен: что-то поет с особой силой, а что-то пробрасывает, на чем-то останавливается, а что-то пробегает слегка. Получается живая пульсация или, если использовать выражение известного театрального мыслителя. Калмановского, «музыка талантливого проживания жизни». Не одно равномерно вбиваемое в мозг настроение, а в пределах одной песни переходы-переливы.
Отлично удалась «Черная метка» — песня ночная, лукавая, полная лунной тревоги, странного недружелюбия, нехорошего веселья, но и с ясным осознанием себя, пусть и в смутный час. Прекрасно прозвучал «Воздух» — вот целая эпоха сменилась, сменилось качество «стены», давящей на певца, изменился смысл его знаменитого требования «Мне нужен воздух!», изменился он сам. Избавившись от «тоталитарного рэпа», певец очутился наедине с загадкой мироздания, и требование воздуха — уже не мечта о социальной свободе, но желание гордого духа подходящей ему
среды обитания.
«Плач»… об этой песне спокойно говорить не могу. Постараюсь объяснить, в русле искусствоведческого метода под названием «дисциплинированная лирика», почему именно настроение «Плача» я выделяю из всей обширной мистерии, завершенной обрядом молитвы Солнцу (сам концерт завершился несколькими рок-н-роллами, по традиции).
На сцене страдал и радовался «Костя» — сценический образ огромной степени обобщения — человек, мужчина, воин, борец, предводитель армии, явно стремящийся целиком отвести своих воинов в войско Михаила-архангела, чтобы продолжить, а может, и закончить великую и вечную битву света и тьмы. Быта нет. Истории нет. Есть самые основные опоры мирового бытия: первородные стихии (воздух, вода, огонь, земля), времена года, времена суток. Мы видим мир будто с высоты птичьего полета, когда неразличимы теплые подробности милой жизни, детали, взаимоотношения. Зато ясна целокупность мироустройства, направление движения людских и нелюдских потоков. «Где-то» и «кто-то» — любимые словечки К. К.
Человека смущают, морочат, искушают, уводят от дела. В своей душе он с тревогой обнаруживает, кроме любви к свету, немалые запасы тьмы. Он стихиен, жаден до жизни, его тянет плясать в огне и лететь в луче, но в плоскости земного бытия это оборачивается постыдным саморазрушением —«я сердце выблевывал в унитаз, я отдавал душу траве». Он хочет отвечать за всю полноту жизни, обнять собою всю родную землю, избавить дружественных людей от соблазнов и страхов — а сам то и дело срывается в ночь, в тоску, бредящую то гордостью, то смутной виной, то бесцельным разгулом. Он слишком артистичен для религии, слишком чувствителен для воина, слишком благороден для демократии, слишком артистократ для товарищества, слишком анархист для Михаила-архангела… Он любимец Солнца, но не сын света. Его тема — преодоление, вечный путь, борьба, боль и миг радости, купленной страданием.
И вот когда он поет «Плач» — все счастливо соединяется в едином, чисто лирическом стоне. В этой песне Костя не «символический челоек», «человек вообще», он поет о себе, о русском мальчике, который не так просто стал мужчиной, которого носит по русским дорогам проживать все русские ужасы и восторги, и он падает и встает. Опять идет. Искра божья горит,
не гаснет, но опыт боли и опыт страдания давят, мешают свободе полета.
Несмотря на некоторое однообразие поэтического словаря, по-прежнему немного равных Кинчеву по оттенкам артистического переживания, по силе передачи настроения, по высокой и строгой серьезности творимого им художественного мира.
4. ПЛАСТИНКА
Она приятно оформлена — цветасто, с юмором — и украсит нашу коллекцию. Творческих побед насчитываю три: «Театр», «Кибитка», «Плач». В мистериальном плане удалась композиция «Пасынок звезд». Смысл «Республики» и «Камикадзе» остался мне недоступен. Как редкое нынче для сегодняшнего Кости прямое общение с историческим временем, интересна песня «Смутные дни».
У АЛИСЫ есть несколько цепочек из песен, близких по ритму, мелодии, они продолжают как бы одна другую. (Скажем, «Аэробика — «Солнце за нас» — «Для тех, кто свалился с луны»: или «Воздух» — «Осеннее солнце» — «Лодка»). «Смутные дни» — из цепочки, которая воспроизводит призыв к своему поколению, к «нам», предлагая немедленно ввязаться в битву. Всегда то были бодрые, боевые вещи, провоцирующие на социальную активность. Костя сочинил и впечатал в массы немало формул движения, указаний действия («Мы начинаем движение вспять», «Время менять имена» и т. д.). И вдруг резко меняется направление призыва. Рефрен «Смутных дней» — многократно повторенное заклинание «Остановите нас!», «Дети смотрят в глаза новой войне — Остановите нас!» Кто остановит нас? Опять-таки Михаил-архангел? Небесное войско? Или двенадцать русских домохозяек, что каждый вечер шепчут охранную молитву?
5. НЕУЖЕЛИ СЛЫШАТ?
Не знаю, как это объяснить, но складывается впечатление, что Косте на самом деле удалось вступить в диалог с мирозданием. Утром 9 февраля на Петроградской стороне разразилась небываЛАя гроза, с громом и градом, после чего на небе воцарилось и три дня сияло огромное, веселое и дружелюбное солнце.
Материя бытия, которая может быть такой тяжкой, каменной, неповоротливой, словно просветлела, полегчала и отозвалась. что ли?
О, неужели!
Татьяна МОСКВИНА.
«Смена», № 35—36.