23 марта Масахару Нонака, 58-петний менеджер токийской фирмы, торгующей клюшками для гольфа, выразил недовольство реконструкцией компании. Во время административного совещания он снял пиджак, развязал галстук, стащил сорочку и совершил харакири ножом для рыбы.
Все, кто читал «Чапаев и Пустота» (а много ли осталось тех, кто этого еще не сделал), узнают в этой истории ту лучшую главу романа, где действие происходит в московском офисе одной японской фирмы. В этой же книге утверждалось, что все мы живем во вселенной коварного Котовского. Судя по тому, как оживают эпизоды «Чапаева”, мы потихоньку перебираемся во вселенную, придуманную его автором. Во всяком случае, когда я прислал вырезку о несчастном менеджере Пелевину, гостящему сейчас в Америке, тот нисколько не удивился. «Литература, — утверждал он на интернетовской пресс-конференции, — в большой степени программирует жизнь, во всяком случае жизнь того, кто ее пишет». Среди прочего отсюда следует, что автор легче всего поддается влиянию собственной литературы.
Жертвой этого правила стала книга «Generation П». Современный лубок, поэтику которого Пелевин так искусно применял в своих целях, наконец отомстил автору.
Пелевин всегда работал на пограничной территории, разделяющей непримиримых противников — литературу и массовую литературу. Осваивая эту зону, он превратил ее в ничейную землю, на которой действуют законы обеих враждующих сторон. Пелевин пишет для всех, но понимают его по-разному. Прикрываясь
общедоступностью популярных жанров, он насыщает их неприхотливые формы потаенным, эзотерическим содержанием.
Впрочем, основной тезис всех его книг не принадлежит автору — скорее, говоря по-пелевински, автор принадлежит ему. Речь идет об универсальной для современной культуры проблеме исчезнувшей реальности. Решая ее, всякая серьезная книга норовит сегодня стать репортажем для бездны. Автор делает читателя свидетелем череды кризисов. Сперва он демонстрирует исчезновение «Объективной реальности», которая оказывается артефактом, сконструированным языком и культурой. Затем на глазах пораженных зрителей автор растворяет в воздухе и субъект познания — собственно личность, которая после Маркеса и Фрейда стала восприниматься игрой классовых сил или подсознательных вожделений. Заведя нас в эту гносеологическую пропасть, художник оставляет читателя наедине с пустотой.
Ее-то Пелевин и сделал фамилией героя своего дзен-буддийского боевика «Чапаев и Пустота». Буддизм в нем — не экзотическая система авторских взглядов, а неизбежный вывод из наблюдения над современностью. Однако изысканная прелесть этого романа не в «месседже», а в «медиуме». Заслуга автора в том, что путь от одной пустоты к другой он проложил по изъезженному пространству. Роман заиграл от того, что содержание — буддийскую сутру — Пелевин опрокинул в форму чапаевского мифа.
По этой же выкройке сшита и новая книга Пелевина. На этот раз объектом медитации на пустоте служит телевизор. Еще четверть века назад американский художник-концептуалист Нам Джун Пайк, усадив перед голубым экраном Будду, выделил метафизический аспект этого странного аппарата. С одной стороны, телевизор формирует нашу личность, с другой — он показывает только то, чего мы хотим. Попав в систему отражений, реальность нашего бытия сходит на нет. Телевизор, машина вычитания, производящая пустоту, просто напрашивается на роман с Пелевиным.
«Generation П», как все пелевинские книги, рассказывает о манипуляции сознанием, результат которой должен доказать его, сознания, полное отсутствие. Как всегда у Пелевина, этот космический ноль надет на общеизвестных
фольклорных персонажей. Если в «Жизни насекомых» ими были герои басни “Стрекоза и муравей», если в «Чапаеве» он использовал Василия Ивановича и Петьку, то «Generation П» эксплуатирует нового русского. «Фигура, которая отражена в фольклоре, — объясняет свой выбор Пелевин в интервью журналу «Эксперт», — это подобие полевого командира времен Гражданской. Начальник всей реальности в зоне прямой видимости, чья тачанка мало отличается от шестисотого «Мерседеса».
Меня интересует фольклорный тип, клонирующий себя в реальной жизни, а не настоящие богачи, о которых я мало что знаю». Оправданность этого выбора внушает сомнения. Новый русский не справляется с навязанной ему мифологической ролью. Для фольклорного героя он слишком юн, прост и пуст, чтобы в нем нашли выражение те глубокие слои отечественной ментальности, с которыми привык работать Пелевин. Новый русский из «Generation П» напоминает гоголевского «иностранца Федорова». В нем нет ни советской самобытности, ни космополитической универсальности.
Составленный из американских «слоганов» и русского мата гибрид художественно нежизнеспособен. Мифический слой романа слишком тонок. Он не выдерживает напора бульварного жанра, который пытался использовать Пелевин. На этот раз жанр использовал его. Соблазненный и покинутый лубок взбунтовался. Форма захватила содержание — боевик изнасиловал идею.
Первым признаком неудачи стал язык. Пелевина часто и несправедливо ругали за неумение писать красиво. Это, конечно, глупость. Его стиль требует одного — предельной точности. Лучшим пелевинским сочинениям свойственен перфекционизм телефоннрй книги. Язык Пелевина функционален до полной прозрачности — мы его не замечаем, пока он выполняет свою роль, перевозя нас от одной страницы к другой. Но не обращать внимание можно только на правильный язык. Каждое лишнее или «приблизительное” слово привело бы к таким же последствиям, как перевранная цифра в телефонном номере — сообщение не находит адресата. «Generation П» написан привычно скупо, но непривычно небрежно. Когда автор хочет что-то похвалить, будь то “толстая ручка» или “узкие лацканы», он пишет «невероятно». Всякий раз, когда ему не хватает эпитетов, он обходится без них — «какое-то невыносимо тяжелое знание», “какое-то восхитительное обещание как бы обрывалось в небе».
От распада языка пострадала вся конструкция романа — его структура не выдерживает замысла. Хотя сюжету с хрустом выламывают руки, он отказывается тащить читателя к необязательной развязке. Вся книга заросла лесом отдельных деталей-каламбуров. Иногда получается смешно: ракетно-ядерный крейсер «Идиот», заложенный по случаю 150-летия со дня рождения Достоевского. Иногда — не очень: «Мал, да уд ал».
Дело, впрочем, не в сомнительности острот, а в том, что они — как изюм в булке. Их цель — улучшить продукт, не меняя его качества. Книге не хватает проработанной глубины фона: эмаль на жести. Поэтому даже смешные выдумки торчат, как колонны, на которые нечему опираться. Между тем сам же Пелевин и приучил нас к тому, что его романами руководит принцип Витгенштейна: если какая-то деталь машины не работает, значит, она не деталь машины.
Беда в том, что в «Generation ГГ слишком много лишнего и слишком мало необходимого. Роман не органичен — он не родился, а составился. Одна часть напоминает инструкцию к видеоигре, другая — триллер, третью составляет трактат, пересказывающий ленинским языком Махлюэна и Маркузе.
Когда-то в парижской «Русской мысли» работал желчный старец Сергей Рафальский. Он любил начинать рецензию словами: «Я не знаю, сколько лет автору. Если молод, посоветую ему Пушкина с Лермонтовым. Если стар, пусть пишет, как хочет”.
Пелевин за десять лет бешеной работы чуть ли не в одиночку развернул отечественную словесность лицом к XXI веку. Он вернул книгу брезгливо отвалившемуся от нее читателю и завладел интернетовской молодежью, обозлил
отечественных критиков и привлек внимание сонного Запада, написал три тома сочинений и все еще не добрался до сорока. «Generation П» — его первая осечка. Этот написанный по инерции роман — повод для остановки. Следующую книгу следует писать лишь тогда, когда она обещает стать непохожей на предыдущие.
Александр ГЕНИС («Общая газета ”).