ДАВАЙТЕ ОБЪЯСНИМСЯ
Как и всякий артист, Александр Градский может не нравиться и своим репертуаром, и манерой исполнения, и вокальными данными. Речь может идти вовсе не о тонком вкусе слушателя, а о его пристрастиях, тяготении.
24 апреля в нашей газете опубликовано письмо В.Апаликова, в котором было высказано недовольство и манерой Александра Градского, и его репертуаром. Как показала почта редакции, эта точка зрения имеет и ярых сторонников, и активных противников. «Мне посчастливилось попасть на концерт Градского. Программа, которую представил певец на суд зрителей, отличалась содержательностью, интересным вокальным и инструментальным решением. Выступление певца захватило зал почти мгновенно — контакт был установлен». «Мечтала попасть на концерт Градского, до глубины души волновали его «Русские песни». А сейчас думаю, может быть, он не сердцем пел, а холодным, расчетливым умом? Мол, посмотрите, как я умею душевно петь, разве другой певец так сможет?» «Достать билеты на его концерт было трудно. Нам «повезло» — никогда еще не доводилось видеть столь откровенной халтуры». «Почему тов. Апаликов позволяет себе столь безапелляционно судить о репертуаре артиста? Не лучше ли попытаться понять артиста, а не примерять его творчество к своим собственным понятиям об искусстве». И т.д.
Как видите, даже в этих выдержках из писем такие полярные и, что заметно, возбужденные суждения. И объясняется это не просто импульсивностью авторов, но и явным интересом к творчеству Градского. Во всяком случае, даже самые «противостоящие» письма роднит одно — «билет на концерт достать было трудно».
Но есть и неясные вопросы. Конечно, лучший контакт со зрителем — выступление с эстрады. Но тут, думается, возникла и необходимость прямого разговора с лауреатом Международного конкурса Александром Градским. Мы показали ему редакционную почту.
— Начнем с самого простого и естественного вопроса, который задала читательница А. Проваторова: «Расскажите, как Градский стал музыкантом!»
— И ответ довольно прост. Сейчас мне 29 лет. Когда-то родители отдали меня в музыкальную школу, учился играть на скрипке. Потом окончил Институт имени Гнесиных, получил аттестацию оперного певца и исполнителя камерной музыки. Потом учился в консерватории по классу композиции. Считаю, что мне очень везло — у меня были прекрасные учителя. Самые светлые дни пребывания в консерватории у меня связаны с удивительным человеком Тихоном Николаевичем Хренниковым. Он необычайно тонко чувствует способности человека, его настроение, умеет мягко, но настойчиво и доказательно убеждать. У меня осталось ощущение радости общения не с маститым мэтром, а со старшим товарищем, который больше знает и может а, главное, хочет помочь. Этот человек необычайно широкого диапазона, у него такие разные ученики.
А какие учителя были в гнесинском! Любовь Владимировна Котельникова, Нина Александровна Вербова, Наталья Дмитриевна Шпиллер. С Ниной Александровной связана вся моя судьба певца. Это человек высочайшей культуры и бесконечной доброты. Учителя сделали меня певцом и, помимо всего прочего, научили трудиться.
— Тем не менее в письме Д. Винникова говорится: «Видимо, ему все легко дается. Вышел, спел, поехал дальше».
— Не могу сказать, что даже втайне я хотел бы, чтобы мне все «легко давалось». Если принять этот расплывчатый термин, результаты дает только изнурительный труд. Другое дело, что это «изнурение» приносит мне радость. И если слушатель не видит «работы», то это хорошо. Я считаю, что для музыканта, помимо школы, самое главное — самодисциплина и самообразование. Это относится к любой профессии. Я изучаю много книг, пособий по инструментовке, анализу форм, джазу.
Очень много я слушаю музыку — старинную, современную. Я считаю себя музыкантом, воспитанным в классическом стиле, — Бах, Бетховен, Шостакович, Прокофьев. Вне всякого сомнения, Моцарт. Ближе всех мне Шопен, хотя я не пианист и плохо владею этим инструментом.
Естественно, необходимо и общее развитие — литература, живопись, языки да просто сама окружающая жизнь, ее мудрость и глубина.
Шостакович, Прокофьев, Рахманинов — это были люди высокой культуры и огромной нравственной силы.
— Вы считаете себя воспитанником классической школы и вместе с тем вы создатель «рок-группы». В какой это взаимосвязи? Скажем, читательница И. Разумовская высоко ценит ваше творчество. Но у нее возникает этот естественный вопрос.
— Еще когда я учился в институте, некоторых моих знакомых удивляло, что днем я пою итальянские арии, а вечером занимаюсь рок-музыкой. Я и сейчас не вижу в этом раздвоения. Уже тогда в роке я стал употреблять приемы пения итальянского бельканто и выразительность слова, характерную для русской певческой школы. Мне это казалось не раздвоением, а взаимообогащением. Но наступил момент, когда надо было выбирать. После института меня пригласили несколько оперных театров. Но в 1973 году я начал работу над фильмом «Романс о влюбленных». Вот это была работа! После фильма я понял, что для выражения того, что чувствую, мне не хватит исполнения уже написанной до меня музыки, фильм сделал меня профессионалом. У меня при работе над ним было столько трудностей, что, преодолев их, невозможно было не стать профессионалом. Может быть, я ошибаюсь. Но тогда я в это поверил и поступил в консерваторию не факультет композиции.
То, что я делаю сейчас, — рок. Мне думается, общее развитие музыки — и симфонической, и джаза, и рока — идет к известному слиянию, взаимопроникновению. Гершвин писал симфонические произведения, а у Родиона Щедрина появляются элементы джазовой музыки и даже джазовой импровизации.
Уверен, что русская поэзия может внести нечто новое в современную музыку. Американский и английский рок при всей своей выразительности носит скорее философски-созерцательный характер. (Речь идет не о коммерческой музыке. Наверное, она тоже нужна как предмет развлечения, но надо четко разделять, что есть истинная ценность, а что — ширпотреб). Понимаете, автор произведения не может быть наблюдателем событий, он должен быть участником событий, переживающим начало. Русская поэзия способна обогатить музыку человеческим содержанием. Я пытаюсь развиваться в этом направлении. Есть, конечно, робость перед высокими стихами, на них сложно писать музыку, потому что в них уже есть своя музыка. Я пытаюсь прочитать их по-своему. Это может не соответствовать прочтению какого-то конкретного слушателя. Это естественно. Обидно другое — когда тебя не хотят понять.
Вот ведь вопрос вопросов: готов ли слушатель идти за исполнителем? Не просто получить то, что ему привычно. Надо идти на концерт с открытой душой. Исполнитель долго готовится к концерту. Слушатель тоже должен готовиться. Нельзя же рассуждать: стань таким, как я хочу, или (что ужасно) я откажусь тебя воспринимать. Исчезает соитие, я теряю человека.
— В нашей почте есть и другие претензии. Р. Соловьеву, например, смущают «внешние эффекты» исполнения. Недовольство вызывает и громкая манера пения. И коль скоро такое мнение есть и, видимо, его придерживается не один автор этого письма, то обойти его вниманием, думается, нецелесообразно.
— Почему громко? Этого требует новая музыка, новый стиль. Думаю, что со временем привыкнут и к громкости стиля рок. К тому же концерты проходят в огромных залах, где без большой мощности звучания зрители в дальних рядах могут ничего не услышать.
Кстати, громкость исполнения — это только акценты в кульминационных местах. Иногда нужен и шепот. Если «Испания» на стихи Николая Асеева звучит напряженно и громко, то «В полях под снегом и дождем» Роберта Бернса ни в коем случае не допускает включения высоких голосовых мощностей. Все зависит от задачи, которая ставится в том или ином произведении.
— В заключение вопрос: над чем работаете сейчас!
— Отредактирована и закончена опера «Стадион», записан цикл «Русские песни» с целью выпустить его на большой пластинке, сочинено несколько новых композиций, песен, написана музыка к двум художественным фильмам и двум мультфильмам, где я являюсь и автором текстов, и исполнителем. За последние два года я был на гастролях приблизительно в сорока городах страны. Пишу балет «Маугли» по сказке Киплинга (либретто Наталии Кончаловской). Заканчиваю музыкальный фильм для телевидения, где сам буду сниматься и петь.
В заключение хотел бы еще раз подчеркнуть — исполнителю, автору необходимо соучастие слушателя, желание и умение понять.