Together we stand,
Divided we fall.
R. Waters, “Hey You”.
Ну что, мафон рабочий? Врубай!
Включив «Росстань», услышим сначала жуткий грохот, — слава Богу, недолгий, — а затем один из немногих членораздельных номеров альбома «Нерождённое время», в коем Ромычъ поведает нам о мире, где «нет боли, нет рок-н-ролла, нет ничего», но каким-то чудом сохранились: а) улица, на которой б) весна проходит в) эшафотом. Оставленным для кого? – А вот: «мы выйдем на улицу и будем стрелять всех поэтов», — грозно поводя зоркими очами, обещает Ромычъ. Жалко, видать, недостреленных Летовым непутёвых бумагомарателей, но что поделаешь – работа…
Прогулка по эшафоту боком вылезла несчастной весне – насколько удалось понять из второй песни (Эй, звукооператор! Special Thanks, безрукий двоечник!), — «годы зимние пришли», и горе наше неизбывно, хотя надежда есть: «дай Бог, будет солнце», — оптимистично тоскует Ромычъ. Присоединяйтесь, а то ещё не взойдёт, чего доброго, и останется последний Good Day Sunshine лишь в памяти народной. Кстати, куда смотрит лондонский ВААП или что там у них есть? Кто-нибудь там за битловскими авторскими правами следит или нет, мать вашу?
Итак, робко надеющиеся на солнце наш герой сотоварищи «ожидали рассвета, да выпала ночь», а потом всё же кончилась, заблистало утреннее солнце на куполах церквей и стало видно: «одинокий в поле воин всё шёл в даль, одинокий в поле воин воевал. Всё шёл и шёл, и пел о любви». Грешен, с раннего детства таких люблю. И пословицами его бьют, и примерами историческими стегают, и к здравому смыслу взывают, и основной инстинкт (для россиянина – стадность) пробудить пытаются – хуй! штанга! Идёт в даль – и хоть бы хны! Молодец! Для сопливого романтика одиночество воина было основополагающим критерием: я равно восхищался и красным разведчиком, и звёздно-полосатым ковбоем (место жительства – погранзона, отсюда – сопредельное демократическое ТВ), и бисерным индейцем. Даже злобным уголовником – «потому что он один, всегда один, а со мною вся моя страна». Именно за это я того, с кем страна, и саму страну не любил. А к тому, кто всегда один, проникся трепетным уважением, хотя бы за смелость противостоять тем двоим: мусорному совку и его стране. Отрекаясь от социума (Во завернул! Больше не буду.), одиночка стряхивает его прах со своих ног и оказывается по ту сторону добра и зла, а мы, кряхтя под грузом правил, с восхищением на него взираем, облизываясь.
Ах, детство, детство. Ускакали деревянные лошадки, и для меня, хрыча старого, внеморальных фигур не осталось: «Искал таких же, чтоб одному идти… Одинокие в поле воины шли по одному…» То есть найдёт он кого-нибудь, глянет с иствудовским прищуром – и дальше пойдёт в гордом одиночестве, ведь не нужны ему ни мы, многогрешные, ни, что куда более странно, такие же страдальцы «за обчество», тоскливо бредущие «по одному». Что ж, если вам никто не нужен – флаг вам в руки, Аники, но come надо по возможности together, если любовь для вас важнее, чем песни о ней, вроде № 6: «А как пропел – так проживи, ты разожги собой костры…» Я, ты, он, она не разжигаем, может быть. Так мы и не поём, — обязательств, стало быть, не принимаем. А господа ЧУЖИЕ поют, но трудно им разжечь костёр нагромождением беглых ног, безымянных туманов, мёртвых котов, рыбьих глаз, злых рук и подобных дырявых валенок, в обилии рассыпанных перед многострадальным слушателем. А Ромычъ всё не унимается, и уже вместо «недописанный альбом» из «Последней звезды» хочется вставить «непрописанный», потому как «носовой» вокал и скрежет гитарный – ДОСТАЛИ УЖЕ!
Чуваки, я не привередлив. Во время оно я слушал русский рок-н-ролл в записях такого качества, что не приведи вам Боже того же. Но я отвык! А привык за эти годы не к навороченным Hi-End центрам, а к элементарному качеству. Тиражируешь кассеты – значит, хочешь чтобы разошлись они по городам и весям и услышали их братья по разуму, а услышав — поняли. Так приложи к этому хоть какие-то усилия, кроме усилия по тиражированию своих песен. Нет, не хотят. Ограничиваются кратким: «О, сколько мы их знаем, этих песен», и далее: «Эти песни не задушишь, не убьёшь!» Вот в это верю. И Неуловимого Джо не задушили до сих пор. По той же причине.
Кстати, когда Ромычъ и Эн поняли, что они ЧУЖИЕ на этом празднике жизни и проблема самоидентификации таким образом была решена, могли они думать, что на далёком Урале одному дедушке, вслушивающемуся натужно в «Росстань» и пытающемуся врубиться в отношение «песни Ромыча – песни Эн», придёт в голову то же слово: «чужие»? Разницы-то: М и Ж. Стилистика будто та же: те же гитары, но не такие наэлектриченные; то же нанизывание метафор, но не такая гиблая рыхлость в текстах, и всё это девичьим, но твёрдым вокалом сплетённое, — бисерной россыпью не остаётся, а бусинка к бусинке. Словечко к словечку – в единый образ сливается.
Осень проходит, не заметишь – январь,
Ты развернёшься спиною к луне.
Белая дымка растает в глазах,
Ты повернёшься глазами ко мне.
Я приду – Ты увидишь свет!Дождь не заменит печали и грусть,
Снег заметает карниз, да и пусть,
Ночь не заменит сердце твоё,
Дунешь на свечку и взглянешь в окно.
Я приду – Ты заметишь дождь!Бисер рассыпан, кровь на снегу,
Снизу и сверху, дочка в бреду,
Сон не заменит боли в саду,
Ты не заметишь, а я уйду.
Я уйду, а ты закроешь глаза.Песня прольётся солнечным днём,
Крышку и доски скрепят гвоздём,
Вода закипит, заплачет струна,
Вот и темно, я снова одна.
Я уйду – Ты заметишь…Снег заблестит и свяжет глаза,
Ты не поверишь, что это слеза.
Снег заметёт крест за крестом,
Доски да гвозди – и дело с концом…
Но я приду!..Я вернусь, расскажу тебе о земле:
Что внутри, темно ли там мне;
Ты рассмеёшься и скажешь, что там
Есть небеса, тебе я их отдам.
Ты прислушайся к сердцу – стонет, поёт.
Слушай – душа рвётся в полёт.
Я уйду – Мы заметим дождь…
Я уйду – Мы заменим дождь…
Не уходи!
P.S. Эн собиралась записывать сольник. Скорее бы услышать.
Старый Дедушка Леннон.
