Максиму и Федору посвящается…
ДВОРНИКИ
Прохор был странным человеком. Иногда он совершал совершенно нетипичные для него поступки. Скорее это были типичные поступки Кондрата, а не Прохора. Кондрат, завидя свой типичный поступок, торчащий из кармана Прохора, очень обижался, а иногда и негодовал. Прохор старался скрывать от Кондрата поступки, выполненные в кондратовском стиле, но часто они были большого размера, и спрятать их было трудно. Однажды Кондрат, купив две бутылки “Анжуйского горького”, неспешно направлялся в ближайший палисад, где у него была назначена встреча с Прохором. Внезапно из палисада раздался рык. Кондрат насторожился. Настороженность его выразилась в той быстроте, с коей он выхватил из кармана бутылку “Анжуйского” и залпом ее выпил. Держа вторую бутылку “Анжуйского” наготове, он осторожно направился к кустам. Смело раздвинув кусты, Кондрат обнаружил Прохора, лежащего на траве. Выражение лица его было печальным.
— Прохор! Ты ли это?
— Нет. Это меня дворник укусил. Может это уже и не я совсем. Кондратушка, что делать-то? Заболею теперь, вдруг он ядовитый?
— А-а… Это с ними бывает. Это он здесь рычал?
— Нет, это я. Применял седьмое средство Сидхарты.
— А что дворник?
— А что с ним может быть? Упал и умер. Вон валяется.
С этими словами Прохор поднялся и подошел к лежащему невдалеке дворнику. Кондрат тоже приблизился и недоверчиво посмотрел на оскаленную пасть дворника.
— Не, Прохор, этот не ядовитый.
— Ты думаешь? — оживился Прохор.
— Так смотри: куртка на нем оранжевая — это раз. Не бывало еще ни разу, чтоб на Невском дворники в оранжевых куртках ядовитыми были. Потом смотри: это мужик. Мужики никогда не ядовиты, так только, временная потеря сознания. Вот нарвался бы на бабу — тогда хана. Это два.- Кондрат неспешно загибал пальцы. — Да и старый он уже — выдохся совсем. Небось, сам и помер — на такого и рычать-то не надо было. На вот, если сомневаешься, еще — противоядие, хе-хе.
Прохор, окончательно успокоившись, с видимым удовольствием разом выхлебал полбутылки портвейна и с удовольствием рыгнул.
— Х-хорошо… Слушай, а это что — последняя?
— Ну почему же? Ничто не может удержать меня от подвигов. Пошли в “Былину”.
— Слушай, а ты уверен?
— В чем?
— Сам понимаешь… “Былина” — она ведь… Ну, в общем, хорошим-то это никогда не кончалось.
— Прохор! Я тебя уважаю, конечно, — но сам ты посуди: как же можно нам “Былины” избежать-то? И потом — когда мы этого не осознавали, когда мы хоть на секунду сомневались, что все кончится, мягко говоря, неблагополучно, вспомни? И ни разу, НИ РАЗУ еще ничему не научились.
— Да-а-а уж. Это точно. Ну пошли. — Прохор обреченно вздохнул.
— А ты не вздыхай, Проша, не вздыхай так тяжко. Да поглядывай по сторонам — не всех же дворников в округе ты угробил своим рыком.
Друзья с удовлетворением отправились в сторону улицы Плеханова. Обогнув Казанский собор, они бросились наперерез троллейбусу, громко распевая народную песню “The end”. Каково же было их удивление, когда за углом они обнаружили своих старых знакомых — Лукерью и Серафиму. Юные девы стояли, небрежно попирая ногами ящик с пивом. Друзей они демонстративно не замечали.
Кондрат, приосанившись, громко завопил:
— Здорово, барышни! Погодка-то нынче! Как на грех так и шепчет: займи и выпей!
— Привет, костлявые. Не спились еще? — Серафима лениво оторвала свой взгляд от проезжавшего мимо 600-го Мерседеса. Загадочная призывная улыбка на ее лице быстро сменилась на брезгливое выражение.
Прохор с Кондратом переглянулись.
— Это почему же мы костлявые? — обиженно проворчал Прохор. — Я вот только что матерого дворника завалил. И вообще, только мы хотели, можно сказать, совершенно бескорыстно пригласить вас на рюмочку бургундского, как вдруг такое отношение. Невежливо это с вашей стороны и даже, я бы заметил, нетактично.
— Ты бы лучше себе помповое ружье купил, придурок, — смягчаясь, улыбнулась Серафима. — Сколько можно на дворников рычать, дзенбуддист хренов. Ну, пошли на рюмку. Куда хоть зовете-то?
— Конечно, в “Марко Поло”, — Кондрат удовлетворенно улыбнулся.
— Кондрат, ты что, обалдел? — закричали все хором. Девы кричали не очень настойчиво, зато Прохор завопил истерично. — Ты хоть знаешь, сколько там стоит один бутерброд!
— Спокойно, танцуют все! — С этими словами Кондрат ухватил дев под руки, кивнул Прохору на ящик пива и устремился вперед.
— Э-э, постойте! Я вам что — Геракл? Кто вас туда пустит-то, в таком виде, да еще с пивом!
Кондрат, остановившись, недоуменно поглядел на себя.
— М-да… Не при костюмах мы теперь, ну что тут поделаешь.
На Кондрате было надето нечто вроде длинной туники. Он всегда говорил, что это самый удобный вид одежды — тепло, удобно и стирать можно раз в год. Год как раз подходил к концу.
— Ну что. Тогда как обычно. — Лукерья взяла инициативу в свои руки. Удобно пристроив иницитиву у себя на плече, она обернулась и поманила за собой приунывших Прохора и Кондрата. — За мной, неудачники. И что вы за мужики такие — одно название…
Спустя три дня компанию можно было встретить почти здесь же, на Малой Конюшенной. Разительные перемены произошли с Прохором и Кондратом — их лица осунулись, покрылись каким-то серым налетом и потеряли былую живость. Туника Кондрата прорвалась в нескольких местах и еще более настойчиво взывала к стирке.
Бережно поддерживая Кондрата под руку, Прохор вяло оглядывался в поисках свободной скамейки. Несмотря на ранний час все скамейки на аллее были заняты — кто-то спал, кто-то оживленно пил пиво (на этих скамьях взгляд Прохора задерживался особенно долго, и в глазах при этом появлялось тоскливое выражение), кто-то просто читал. Наконец, подвинув двух пионеров, Прохор отпустил Кондрата (тот плавно перетек в сидячее положение) и облегченно сел рядом.
— Что, дружок, похмелье? — ехидно произнес пионер. — Эндрюс Ансвер вернет вас к жизни!
— Молчал бы уж, — не открывая глаз пробормотал Кондрат. — Где это мы?
— В тибетском монастыре, — прокашлявшись, невесело пошутил Прохор.
— Да? — Кондрат было оживился. Но потом, посмотрев вокруг, опять погрузился в себя.
Судя по его кривящемуся временами лицу, он явно предавался воспоминаниям о событиях, предшествующих появлению на Конюшенной.
— Ну, где девы-то, — не вытерпел наконец Прохор. — Их за смертью посылать…
Внезапно на аллее возникло движение. Все повскакали со своих скамеек, пионеров как ветром сдуло. Из-за поворота показались бегущие дворники, причем ни на одном из них не было оранжевой куртки. На аллее началась паника. Только Кондрат и Прохор остались недвижимы.
— Смотри, Прохор, вот смерть наша пришла…
— Скорей бы уж…
Дворники приближались с каждой секундой. Мимо скамьи с Прохором и Кондратом промчалась Лукерья, крикнув на бегу:
— Вставайте, козлы, бухарики — жить надоело?
— Надоело ли нам жить… ?- задумался, подперев по своему обыкновению голову ногой, Прохор.
Лукерья, не дослушав, помчалась дальше.
Внезапно с диким визгом тормозов с Невского влетел на аллею Мерседес. Развернувшись к дворникам сверкающим серебром и никелем правым бортом, машина застыла. Поползли вниз тонированные стекла. Прохор, резко толкнув Кондрата, рухнул на землю. Знакомый звук выстрелов помповых ружей произвел смятение в рядах дворников. Многие попадали на землю, корчась в судорогах. Немногочисленные оставшиеся обратились в бегство.
Поднявшиеся Прохор и Кондрат смотрели в сторону Мерседеса. Рядом с открытой дверью стояли Лукерья и Серафима, заглядывая внутрь. Беседа с доблестными спасителями была недолгой. Не обернувшись в сторону скамьи, девы уселись на заднее сиденье. Дверь захлопнулась. Машина, развернувшись на месте, исчезла в веренице таких же, заполнявших Невский.
Прохор с Кондратом грустно переглянулись.
— Ну и что, я вот рычать умею… — неуверенно произнес Прохор.
— Пошли уж, Шварценейгер.
Прохор с Кондратом медленно двинулись в сторону “Былины”. Начинался новый трудовой будень.
ВИХРИ
Революционный Петроград, ноябрь 1917 года. Смольный, кабинет комиссара по особо важным делам товарища … . За большим дубовым столом сидит Прохор и что-то быстро пишет на листе мятой бумаги. На столе стоит телефон и стакан с морковным чаем. Телефон звонит, Прохор снимает трубку.
— Комиссар по особо важным делам слушает.
На протяжении пяти минут Прохор слушает то, что ему говорят с того конца провода, лицо его мрачнеет.
— Пошлите рабочих-путиловцев, — наконец говорит он. — Ну так пошлите еще. То есть как нету? Да вы понимаете, что вы говорите? Республика в опасности, а вы тут со своими самоходными баржами. Это черт знает что такое! — Прохор с силой бросает трубку.
— Пелагея! — кричит он.
Входит молодая девушка в красной косынке. У нее через плечо висит винтовка Мосина и маузер на бедре.
— Пелагея, пригласите ко мне, пожалуйста, ходоков и заварите, пожалуйста, свежего чаю. Морковь у нас еще осталась?
— А то как же, Прохор Игнатьевич, вчерась лужские мужики две подводы пригнали, сейчас заварю.
Входят ходоки, от них сильно и неприятно пахнет. Прохор морщится, ходоки ломают шапки и чешут бороды.
— Проходите, товарищи, садитесь, — Прохор указывает рукой на единственный свободный стул. Ходоки мнутся. — Вы откуда будете?
— Костромские мы, батюшка. По железному делу, стало быть, мы.
— Кузнецы, значит, — оживляется Прохор. — Это очень хорошо, товарищи. Кузнецы сейчас нашей молодой советской республике ой как нужны.
— Да не, не кузнецы мы.
— Нет? — Прохор слегка смутился. — Ну, так… Что у вас? — сказал он после некоторой паузы.
Вперед вышел согбенный старец с большой покладистой бородой.
— Мы, ваше благородие, руду ищем.
— А, стало быть, вы, товарищи, геологи? Ну что ж, очень хорошо. Эта профессия, товарищи, для нас тоже имеет теперь архиважное значение.
— Ну, не то, чтоб геологи мы, — потупился старец. — Семейное это у нас, всей деревней с лозой ходим, руду ищем.
— Что вы говорите, как это? — заинтересовался Прохор и наклонил голову набок.
— Ну, ходим, стало быть, с лозой, где она закружит, там мы прислушиваемся. Руда, она ведь как мать-землица, свой характер имеет.
— Очень, очень интересно, — Прохор закивал.
Внезапно неброская боковая дверь кабинета приоткрылась, из нее медленно пошатываясь вышел Кондрат. Лицо у него было опухшим, гимнастерка расстегнута. Кабинет наполнился запахом перегара.
— Кто это? — спросил Кондрат Прохора на ухо, косясь красными глазами на мужиков.
— Ходоки, — проворчал Прохор, недовольно глядя на Кондрата.
— Чего им надо?
— Товарищи прибыли из Костромской губернии, у них важный вопрос по горному делу. — громко ответил Прохор, улыбаясь ходокам.
— Гони ты их в жопу, — прохрипел Кондрат. — От них воняет, как от Валаамских монахов.
Наступила неловкая пауза. Прохор смотрел на ходоков, ходоки на Кондрата, Кондрат на Прохора. Молчание прервал Кондрат.
— Чего уставились! — крикнул он ходокам грозно. — Валите в жопу отсюда в свою Кострому!
Ходоки загудели и начали медленно пятиться из кабинета.
Кондрат сел за стол, обхватив голову руками, и тяжело вздохнул.
Вошла Пелагея с морковным чаем.
— Эй, Глашка, открой окно. Навоняли — сил нет, — Кондрат отхлебнул чаю и поморщился. — Тьфу, дрянь.
Прохор тем временем нервно ходил взад-вперед по комнате, заложив руки за спину. Наконец он не выдержал.
— Послушай, — обратился он к Кондрату. — Ты отдаешь себе отчет в своих действиях? Мы же с тобой в Смольном, в штабе революции, а не на квартире в Озерках! От наших действий зависит сейчас судьба молодой советской республики. Надо же держать себя в руках!
Кондрат виновато вздохнул.
— Да ладно тебе, что теперь — обосраться, что ли?
Зазвонил телефон.
— Это, видимо, Ленин, — сказал Прохор. — Говори с ним сам.
Кондрат снял трубку и громко икнул.
— Председатель ревтребунала слушает. Да, Владимир Ильич, вчера еще. Да, и тех тоже. Хорошо, и телеграфистов? Хорошо, после обеда и их тоже. Что? Немедленно? Хорошо, Владимир Ильич, расстреляем немедленно. Хорошо, Владимир Ильич, и младший комсостав тоже. Хорошо, до свидания, Владимир Ильич.
— Совсем старик взбесился, этак скоро никого не останется, с кем будем работать?
Внезапно дверь с грохотом распахнулась, и в кабинет вбежал красноармеец в забрызганной грязью шинели и с окровавленной повязкой на голове.
— Юденич! — прокричал он, ловя ртом воздух как рыба, выброшенная на берег.
— Где? — Кондрат перестал икать. Прохор поперхнулся чаем.
— Там! — красноармеец сделал страшные глаза и показал рукой в окно.
Кондрат вскочил, подбежал к окну и по пояс высунулся в него.
Через несколько секунд он вылез обратно и грозно двинулся на красноармейца.
— Че ты врешь, контра, панику наводишь! Вот я тебя щас!
Тут в беседу вступил Прохор.
— Тише, товарищи, тише. Вы, товарищ, — обратился он к красноармейцу. — Объясните все по порядку: где вы видели Юденича, что вы можете сообщить о нем по существу.
Красноармеец ничего не отвечал и только испуганно вращал красными от бессонницы глазами.
— Глашенька, налейте товарищу чаю.
Красноармеец выпил стакан залпом, отдышался и заговорил.
— Скачу из Колпино, трех лошадей загнал. Комиссар убит, командарм тяжело ранен, у солдат вши.
Зазвонил телефон. Прохор снял трубку.
— Да. Да. Нет. Нет. Да. Я же сказал, да. Нет, конечно нет.
Прохор повесил трубку.
— Вчера казаки и всякая контра с ними, — красноармеец сжал кулаки, по его грязному лицу потекли слезы, оставляя светлые следы. — У нас цистерна с техническим спиртом к бронепоезду была прицеплена, орудие протирать. Так они, гады, проделали в ей ночью дырку и… Ненавижу, сволочи!.. Я им этого никогда не прощу…- Красноармеец зарыдал.
— Успокойтесь, товарищ, успокойтесь, не надо, — Прохор по-отечески погладил его по голове.
— Ладно, парень, не реви, — прохрипел Кондрат. — Мы им, гадам, еще отомстим, они нам за все заплатят. Эхх! — он с силой ударил кулаком по столу.
За окном послышался шум, крики:
— Какие, на хрен, орудия!
— Давай на Обуховский, комиссар приказал!
— Я бы твоему комиссару в задницу эти орудия вставил!
— С дороги, отвороти вбок!
— Давай, вытягивай его, мать твою!
Прохор прикрыл окно.
Красноармеец тем временем выпил второй стакан чаю и медленно приходил в себя.
В коридоре послышались шаги, дверь открылась, в кабинет вошел Ленин.
— Зд’авствуйте, товаищи, — сказал Ильич и протянул Прохору с Кондратом руку.
— Здравствуйте, Владимир Ильич, — сказали Прохор и Кондрат и одновременно протянули свои руки для рукопожатия.
Ленин долго смотрел на протянутые ему две руки и никак не мог решиться, какую из них ему пожать первую. В конце концов он убрал руку за спину, запрокинул голову и сказал задумчиво:
— Нет, ну нада же, каков чеовечище! Какой матеый чеовечище!
— Кто? — спросил Кондрат и глупо вытянул лицо.
— Гойкий, товаищи. Новый, по-настоящему новый чеовек, — Ильич заходил по комнате взад-вперед. — Я сейчас ‘азговаивал с матосами. Вы можете себе п’едставить, тоаищи, они все понимают, пьямо как собаки. Мы постоим потины на всех купных еках. В каждой к’естьянской избе будет гоеть ампочка.
Ильич остановился, засунул руки в подмышки и наклонился над онемевшим от восторга и удивления красноармейцем:
— Вот вы, товаищ, вы кто будете?
— Я-то, — смущенно замялся красноармеец.
— Ну да, вы, вы. Я же с вами азговаиваю.
— Это, Владимир Ильич, солдат, — вмешался в разговор Прохор. — Солдат Красной Армии. Прямо, так сказать, из окопов.
— А, то-то я г’яжу, у него ужье, — обрадовался Ильич. — Ну-ка, товаищ соудат, покажите мне ваше ужье.
Красноармеец смущенно снял с плеча и протянул Ленину винтовку. Ленин осмотрел винтовку, заглянул ей в ствол, прицелился в Прохора, потом в окно и отдал ее обратно солдату.
— Хоошее ужье у вас, товаищ. А вот скажите, аньше надо было бояться чеовека с ужьем?
— Ну… это… так ведь…
— Павийно, надо. А тепей, тепей надо бояться чеовека с ужьем?
— Ну так ведь теперь…
— Нет, уважаемый, тепей не надо бойше бояться чеовека с ужьем.
Ленин развернулся и, не попрощавшись, быстро вышел из кабинета и пошел по коридору. В открытую дверь была видна кепка, торчавшая у него из заднего кармана брюк. Кондрат покрутил вслед удаляющейся фигуре у виска пальцем.
— Совсем старик чокнулся, не мудрено, что его через несколько лет в Горки упекут.
— Ну ладно, потише ты, мы тут не одни, — проворчал Прохор, показывая глазами на ничего не понимающего солдата. — Ну что ж, а вы, товарищ солдат, выпейте еще чаю и отправляйтесь, пожалуй, обратно на фронт. И передайте там всем, что Юденича мы разобьем, обязательно разобьем.
— Ага, — кивнул солдат, и, схватив винтовку, побежал по коридору, громко крича:
— Я Ленина видел! Я Ленина виде-е-ел! Я-а-а…
Прохор вытер рукой пот со лба.
— Да, ну и денек выдался.
— Да, ничего себе, — согласился Кондрат и, оглядевшись, вынул из-под стола ящик “Балтики № 4”.
— Эй, Глашка, — позвал он.
— Я здесь, Кондрат Потапыч, — Пелагея в углу кабинета протирала красной косынкой три граненых стакана.
— Глашенька, заприте, пожалуйста, входную дверь и присаживайтесь, — сказал Прохор довольно улыбаясь и потирая руки.
