“I’m a spy in the house of love” Jim Morrison
25 ноября 1999 года я проснулся пораньше. Хотел встать пол — девятого, но как всегда долго боролся со сном и встал в девять. Без трех минут девять. Говорят, человеческие сутки больше 24 часов, поэтому утром так хочется спать, а вечером хочется напиться пива и рвануть куда-нибудь; не то в гости, не то куда подальше.
Я прост лея пораньше, потому что у меня сегодня курсы. Я хожу на ку рсы, чтобы получить права. Я имею в виду права на вождение железной коробочки. Мне уже 32. и без железной коробочки жить дальше как-то не очень прилично. Скоро, очевидно, ко всей непрестанной борьбе с проклятым бытом присоединится и перманентная починка железной коробочки.
Ну вот, выхожу я, стало — быть на канал Грибоедова и иду к Невскому. И тут я увидел его. Я сразу понял кто он. Он был одет в длинный серый плащ, на руках черные перчатки. Я стал следить за ним Он шел к Невскому — и я к Невскому. Я осторожно шел следом, не вытекая его из вида. Я вспоминал свою первую любовь. Она была ТОЛСТОЙ И молчаливой, очень молчаливой. Она почти ничего никогда не говорила. Если ей что-нибудь было надо, она все брала сама и никого ни о чем не просила. Как-то она молчала целую неделю подряд, а потом вдруг сказала; «Поехали за грибами…» Я собрался с духом и задушил ее.
Около метро он сел в маршрутку — я за ним, как раз моя маршрутка. Я старался не смотреть на него, но невольно заметил метаморфозу: теперь он был одет в толстую коричневую шубу, лицо его стало округлым, глазки маленькими Я трясся на заднем сиденье и вспоминал свою вторую любовь. Это была худощавая дама лет тридцати пяти. Она много курила и любила говорить о современном искусстве. Ее я сразу задушил.
Мы вместе вышли из маршрутки и направились в ДК «Гавань». Он был на голову выше меня, худой, сгорбленный в манерной кожаной курточке без подкладки. Он явно мерз. Мы сидели за соседними партами и учили дорожную разметку. Я вспоминал свою третью любовь. Это была ничем не примечательная барышня. Любила смотреть телевизор, исправно мыла вечером посуду и давала коту рыбу. Иногда мы играли в шахматы. Ее дед был в войну партизаном в Белоруссии, но она точно не знала, на чьей он был стороне. Я ее конечно же задушил. Я даже скучал по ней после этого некоторое время.
С курсов мы отправились на работу. Я уже привык, что его пути совпадают с моими. Теперь он был обыкновенным юношей лет двадцати — двадцати — пяти в дубленке. По дороге на работу, как вы уже наверное догадались, я вспоминал свою четвертую любовь. О! Это была редкая стерва. Она была садомазохисткой, совершенно не занималась бытом и вечно где-то шлялась. Однажды ночью она чуть не задушила меня. Но с ней было интересно, я дольше всех с ней прожил. А потом задушил.
Работником он оказался никудышным — вечно пропадает где-то, чуть не разбил витрину и всем рассказывал какие-то глупые анекдоты Моя пятая любовь сочиняла стихи. Стихи она сочиняла плохие, но много. Я задушил её осенью, в ноябре, когда у меня была депрессия.
Стоит ли говорить, что после работы он направился ко мне домой. Всю дорогу он что-то бормотал себе под нос. Я не слушал. Я вспоминал свою шестую любовь. Вспоминал и не мог вспомнить ничего определенного. Я точно помнил, что она была. Но какая она была — я не помнил. То мне казалось, что она была загадочной блондинкой, любившей секс и женские разговоры по телефону. То вдруг она представлялась мне толстоватой с карэ на голове, тащилась от блюза и все время пила коньяк. Нет, она носила военную форму, была бесконечно притягательна и воевала еще в Испании. А может быть, она была иностранка — американка или англичанка, но точно не француженка. Скорее всего, американка. Копила денежки на свой бизнес, но пристрастилась к порошку и сторчалась в 27 лет. Да хрен ее знает — кто она была! И была ли вообще, и было ли вообще что-нибудь. Ну нет, это меня уже понесло. Она наверняка была.
Пришли домой, сели за стол. Я напротив зеркала, он сбоку. Ой нет, перепутал. Он напротив зеркала, я сбоку. Открыли по бутылке пива. А для тех, кто не любит пиво: открыли бутылку коньяку. Включили музыку. Вы какую музыку любите на вечерней пьянке? Вот мы ее и включили. Стали беседовать.
Он мне все что-то стал говорить про источник вдохновения, про то, что мы все умрем. Про законы какие-то, про гравитацию. Говорил де, дабы соблазнить юную деву на самом деле куда важнее порой некий странный внутренний настрой, а не то чтобы одеколоном себя облить, побриться да одеться. Хотя одежда роль играет. Еще было начал уже про религию говорить. Тут я не вы держал. Встал, пошатываясь слегка, да так прямо ему в лицо и говорю
«Я знаю кто Вы. Вы — шпион?»
И смотрю на него в упор этак решительно.
А он отпираться не стал, сразу же почти ответил, что точно он шпион. Шпионом родился и помрет де шпионом.
-Да, — говорю я ему, — шпионом ты и помрешь. ..
Приблизился я к нему, взял за шею руками и начат душить. А он никак не реагирует, только смотрит на меня. И тут я понял, что это не он, а она,
И тут я влюбился. Влюбился или полюбил? Где граница между этими чувствами, есть наверное граница. Вот смотрю я ей в лицо, понимаю, что влюбился или полюбил, и не могу ослабить хватку. Так я заду шил свою седьмую любовь. Она сникла, взгляд потух и все такое соответственно.
Вот она лежит около стола посреди комнаты. Я пьяный в жопу стою и плачу тихо. Комок в горле. Смотрю на нее и вижу свою смерть. Это смерть моя была — а ведь я ее любил.
Игорь Мусолин
Ноябрь 1999 г.