Дверь в её комнату — как дверь в другой мир, вернее, во множество миров, фантастичных и реальных одновременно. Её картины — зеркала, отражающие жизнь иных измерений, своеобразный «путевой дневник» странника по просторам подсознания, сгустки космической энергии, кусочки единого вселенского информационного поля…
Окраина Питера. Купчино. Витебский проспект.
Сейчас отсюда вылетит птичка. Раз, раз. Я родилась на 55 широте, долгота 82 с половиной, в городе Новосибирске, а точнее — в тридцати километрах от него, в Академгородке. Рисовать начала в полтора года, и после этого со мной родители, конечно, не знали забот. Хотя появились новые проблемы по перевоспитанию такого кадра, что им удавалось с большим-большим трудом, а то и вовсе не удавалось.
Первую концептуальную акцию в своей жизни я провела в детском саду, когда мне было 4 года. Подали нам как-то раз на полдник после сна Дневного чай, а к чаю вместо печенья или конфет целую такую советскую стеклянную вазу чищеной морковки. Естественно, это вызвало у нас бурю негодования, но воспитательница настоятельно; потребовала, чтобы всё было съедено к её приходу, и, хлопнув дверью, ушла на планёрку. После чего мы долго сидели грустные над этой морковкой, над этим чаем – чай, слава Богу, был с сахаром, а морковка всё-таки не сладкая. Тогда мой друг Илюша разлил на скатерть чай. Я, не долго думая, взяла морковку и давай растирать это пятно морковкой, получилось такое замечательное оранжевое солнышко. Приговаривала какое-то заклинание типа «басум-басум» или «басям-басям», точно уже не помню, но что-то было такое. И этот шаманский ритуал настолько заразил моего друга Илюшу, что он тоже взял морковку и стал помогать мне растирать это пятно. Потом чая нам показалось мало, я из своей чашки добавила, Илюша — из своей, потом двое наших соседей — мальчик с девочкой, вполне приличные, тоже этим делом заразились. В результате в центре стола получилось огромное оранжевое пятно, но этого нам показалось опять-таки мало, и мы решили весь стол закрасить оранжевым цветом морковным. Вскоре группа была полностью охвачена этим забавным занятием, и скатерти из белый — вышитых, чуть ли не ришелье — быстро превратились в оранжевые. Дети были очень рады, но тут вбежала нянечка, схватилась за голову, и они с воспитательницей потом долго думали, как эти скатерти отстирать и что с ними делать.
Училась… училась я, конечно, сначала сама у себя, потом в художественной студии там же, в Академгородке, там был замечательный совершенно преподаватель — Николай Иванович Семёнов — он мне очень много дал, и это единственная у меня была отрада, потому что никогда у меня не было друзей в школе — в основном все друзья, которые у меня были в детстве — это были друзья или из двора, или из художки, взаимопонимания с другими ребятами я никак не могла найти, я была очень замкнутой. Будучи в школе, я только в художке могла раскрыться как личность и как художник. А после школы я пыталась поступать в училище памяти 1905 года в Москве, готовилась, но потом случилась такая неприятность, что училище было закрыто для иногородних, и мне пришлось думать, куда же дальше стопы свои направить. Ну, с горя приехала обратно б Новосибирск, поступила в НСПТУ — торговое училище. К счастью, там, кроме меня, был ещё один цветочек под названием Димка Пай, с которым мы впоследствии стали очень близкими друзьями и художниками-соратниками, достаточно смелыми, чтобы устраивать выставки и акции в андроповский период.
Это было довольно занятное время. Одну из самых крупных акций мы провели в центральном парке города Новосибирска у фонтана, в самоволку выставив прямо на лавочках свои сюрреалистические произведения, причём у Димки была картина, называлась она «Аксендюки» — это нечто среднее между индюком и человеком, существа с индюшачьими мордами и человеческими, простите, задницами. А у меня была такая чисто суровая вещь, моя первая серьёзная сюровая вещь, которую я сделала, когда мне было лет восемнадцать — это просто такая задница, стоящая на куриной ноге в гнезде с яйцами, а вокруг неё летают крылатые задницы с глазами, несущие этой заднице—матке какую-то снедь — жучка какого-то, одна — мышку, другая — ещё что- то… Потом ещё одна вещь — «Циркуляция», несколько агрессивная по своей сути, привлекала очень многих людей. Но всё же центральной была эта самая задница, а у Димки — эти самые «Аксендюки». Помнится, проходила мимо такая дама, разодетая, расфуфыренная, претенциозная, в мехах — это было лето, но прохладно, и она вдруг спрашивает: «А скажите пожалуйста, девушка (ещё не зная, что я автор, думая, что я кого-то представляю), вот эти картины — они проходили худсовет?» Я отвечаю с таким умным, серьёзным видом: «Да, конечно, вот в четверг проходили». «А когда?» «Ну, где-то часа в три». Она говорит: «Надо же! Ужасная гадость! Как они могли такое пропустить?» Потом ещё бабушка с внуком возмущалась, говорила, что у нас какие-то сексуальные патологии, и вообще пыталась нас обвинить во всех смертных грехах. Конечно, находились люди, которым это нравилось, в особый восторг пришли чехи из Луна-Парка. Вот, мол, в Советской стране какие люди есть!
Конец акции положил милиционер, которого привела бабушка и который сказал, что, дескать, если вы отсюда всё не уберёте, то мы тут всё разгромим, уничтожим, а вас арестуем… Это напомнило выставку мёртвого искусства при фюрере — там, правда, работы без художников сжигались. А судя по выражению лица этого милиционера, наши работы хотели сжечь вместе с художниками. Но до милиционера, кстати, ещё подсел один дядька, такой искусствовед в штатском, и по-отечески так с нами, душевно поговорил: «Ребятки, вы знаете, что это делать нехорошо? Понимаете, что это сюрреализм чистой воды, а вы знаете, как к этому относится наша партия и правительство?» Ну, Димка, конечно, воспрял духом, такой гордый, что, мол, сюрреализм, а я изобразила растерянную примерную девочку Нашу, которая не знает, что такое сюрреализм, такой самородок, просто рисующий, что на душе. Да ну, это всё было давно и неправда, даже не верится, как будто кто-то из диссидентов мне это рассказывал..?
В элитную новосибирскую тусовку я попала как раз благодаря Димке, и там познакомилась и с Юркой Наумовым, и со многими другими интересными людьми. Так вот, вокруг Димки сплотились очень интересные люди — там у нас в Академгородке есть физматшкола, где учились такие кадры, как Серж Летов — брат Егора Летова — это имя о чём-то говорит и делает соответствующую рекламу физматшколе нашей, и ещё очень много людей, которые впоследствии в нашем Новосибирском Университете учились, они все были сдвинуты на идее расширения сознания, и пытались воплотить это разными способами: кто философией, кто на практике, кто-то посредством медитаций, кто-то посредством творчества, но эта идея нас всех объединяла. И, естественно, были всевозможные варианты её изучения: в частности, меня очень интересовали рисунки душевнобольных и наркоманов. Кстати, и в сюрреализме были такие практики типа автоматического письма и метода свободных ассоциаций, мы пытались в своём узком кругу такие эксперименты проводить. Наша тусовка базировалась как бы на трёх направлениях: первое — передали нам эстафету наши братья — диссиденты; мы с ними непосредственно не общались, но дух, сам дух диссидентства восприняли в полной мере. Другая часть нашей тусовки — это сюрреалисты, это конец 70-х, начало 80-х, когда поднялась такая волна, воодушевлённая творчеством Сальвадора Дали и других сюрреалистов, в частности, Макса Эрнста, Ива Танги. И было ещё одно направление — это, конечно, практические исследования, подразумевающие личное творчество каждого. И ещё было такое явление, как пилигримы. Я имела к ним прямое отношение, потому что в этой тусовке вплотную я не вращалась, просто иногда приходила и черпала оттуда вдохновение, и, естественно, им тоже давала какой-то толчок в развитии. Ещё одним заезжим пилигримом был Юрка Наумов, который иногда устраивал сейшена у Пая на квартире. Мы жили в других городах — в Москве, в Питере, но периодически приезжали и принимали участие в жизни данного конгломерата. У Юрки есть вещи, замешанные на этой идеологии, у меня была работа — «Психоделический гриб» — конечно, это вещь в известной степени пророческая, хотя раньше я слышала, что есть такие грибки, которые влияют на сознание — давно уже, ещё до нашей эры они использовались.
В 84 году, по окончании НСПТУ — кстати, я окончила его с красным дипломом, чему все были очень рады — и мама, и папа, и преподаватели, и я. конечно — поехала я в Питер и поступила в высшее художественное училище имени Мухиной. Ну я, конечно, ожидала большего — что здесь будет ещё больше интересных и загадочных людей, тем более среди художников — но, к сожалению, с каждым разом приходило разочарование, то есть люди, как правило, были целиком зациклены на дизайне или им вовсе просто надо было получить образование престижное. Но на людей мне всё равно везёт, и я встретила там мою замечательную подругу — Свету Перчик, которая тоже экспериментировала, очень интересные идеи у неё были, и вот мы с ней сошлись, нас объединил обоюдный интерес к смерти. И мы с ней эту тему раскручивали и вместе воплощали в своём творчестве.
Меня всегда интересовал сам этот переход, причём я с детства интуитивно чувствовала, что жизнь на этом не обрывается, и всё продолжается. Эта тема меня просто завораживала, правда, конечно, в детстве я всегда это скрывала, подавляла, чтобы меня не заподозрили в каких-то патологиях, некрофильских приколах. Было такое мистическое ощущение от кладбища, что, в принципе, люди там присутствуют, иногда приходят, возвращаются на свои могилы те, кто давно ушёл. И до сегодняшнего дня это продолжается, просто не на грубом таком плане, то есть человек умер, ему заказали гроб и так далее, а на тонких планах, выход в другие измерения-.. Но, в принципе, сейчас я замечаю такое, что граница между мирами становится всё более и более тонкой. Раньше быть пророком было гораздо круче, чем сейчас, то есть раньше надо было генерировать в себе огромную массу энергии, чтобы получить какие-то видения. А сейчас мало-мальски чувствующий человек может туда проникнуть.
Информация — это, скорее, как следствие. Прежде всего — утончается граница, я прямо это ощущаю. Даже за эти десять лет, причём это не только мой личный опыт, но и вообще всеобщее состояние, я это замечено даже в людях, которые мистикой никогда не интересовались, они иногда выдают такие вещи, что за голову берёшься. То есть сейчас происходит великое объединение. Я думаю, что скоро совсем рядовые, обычные люди смогут общаться с умершими, никакой мистики, никакой патологии и ничего сверхъестественного в этом нет. Я считаю, что это нормально, и то, что мы не можем с ними общаться, скорее эго ненормально, потому что на самом деле миры не различаются, на самом деле он один, целый — и Земля, и все планеты, просто мы это не осознаём, и сейчас вот этот поток информации — он другого рода, не ментальный, и он не прекращается, а усиливается и нарастает. И с людьми, которые закрывают это в себе, могут какие- то катаклизмы происходить, жизнь сама человека толкает, чтобы он проник, чтобы узнал.
Что касается того, чем я занимаюсь сейчас… Этот перелом произошёл уже достаточно давно — десять лет назад, я не могу чётко определить, чем это было вызвано, конечно, на это повлияли многие факты, в первую очередь информация — в том числе и литературная. Я поняла, что то, что люди могут достигать, принимая наркотики, можно достигнуть и не прибегая к этому. И так случилось. Путём раскручивания определённого состояния я стала улавливать какие-то образы и стала пытаться их разглядеть. Позже, прочитав Кастанеду, я поняла, что мир, с которым я работаю — мир нагуаля, то есть нечто, что невозможно назвать словами, но тем не менее оно в нас присутствует, и мы — то ли в силу времени, то ли в силу каких-то внутренних преград, то ли в силу страха — просто не хотим замечать, не замечаем и не можем замечать — в том состоянии, в котором мы обычно находимся. И я поняла, что человек может это увидеть. Я начинала с того, что просто созерцала постобраз от солнца или от лампочки: скажем, когда смотришь на яркое солнце и закрываешь глаза, там начинают появляться круги — разных цветов и размеров, такие кругообразные формы — иногда с лучиками, иногда нет, очень интересно. Потом ещё такой эксперимент проводила: закрываешь глаза, надавливаешь пальцами на них, и тоже появляются какие-то загадочные вещи (сеточки). И я пыталась понять — что это, отчего это, как это происходит. На эту тему, конечно, можно говорить очень и очень долго, но факт тот, что с этого всё начиналось, то есть я отошла от такого чисто ментального сюрреализма, ото всех этих значений, символов, и решила перейти к вещам более тонкого порядка. С помощью творчества я научилась входить в стихии — огня, воды, земли и воздуха. Я просто эти стихии стала в себе осознавать, и это выливалось в работах. Потом появилось увлечение астрологией, йогой. Но моё искусство направлено не на то, чтобы кого-то поразить, а прежде всего
на стремление понять себя и окружающий мир — как правило, сам становишься лучше, когда работаешь. Мои картины — это мои учителя. Моя цель — учиться у них.
Насекомые — это тоже у меня с детства, такое к ним трепетное отношение, потому что они настолько отличаются от всего, что вокруг — если, допустим, человек мало-мало сравним с обезьяной, летучая мышь, допустим, с птицей, с птеродактилем, ящерица — с динозавром, то есть почти все живые существа можно с кем-то соотнести, даже переход существует от животного к растению — вот, росянка, которая стрекозу может съесть, это тоже явление мистическое, но всё-таки они с чем-то соотносятся, то насекомые — это как бы отдельный конгломерат, ну и также некоторые странные подводные организмы, всякие дафнии, наутилус — совершенно загадочное существо, практически ровесник Земли — эти наутилусы существовали с того времени, как зародилась жизнь на Земле, сколько миллиардов лет уже. Насекомые — это вообще что-то совершенно поразительное, у меня такое ощущение, что это пришельцы, просто они уже так обжились здесь… В детстве у меня было такое впечатление, что где-то существует конгломерат насекомых, которые обладают разумом, просто люди не могут этого понять, что у них своя цивилизация, даже свой строй, общественно-экономические формации свои. И потом уже чисто дизайнерское, то есть меня интересует просто тектоника их формообразования, если брать формальные какие-то вещи, меня поражает их конструкция, то, насколько она чётко там прочитывается. Такая жёсткая, красивая структура. Конечно, многим людям они кажутся безобразными, страшными, а я смотрю структуру и просто балдею — насколько это всё выстроено. Хотя я замечаю, когда путешествую по разным мирам, что, в какие бы миры не попадала, — все они строятся по одним и тем же законам, что один, что другой, какими бы они не являлись мистическими, даже по законам формообразования, если брать формальную сторону. Разница только в том, что они разные ступени иерархии занимают, находятся в разной среде, и в зависимости от этого принимают ту или иную форму. А законы везде одни и те же.
По сути дела, моё искусство — это музыка в красках. Астрологически это объясняется тем, что у меня очень сильный Нептун в гороскопе, и с музыкантами у меня поэтому больше взаимопонимания, чем с художниками. Художнику может просто что-то нравиться, что-то не нравиться, а музыканты — они обычно как-то понимают, что я имею в виду, врубаются. Поэтому у меня среди художников мало друзей, наверное, только один друг — Светка Перчик — единственный человек, которому интересны такие вещи. А среди музыкантов, даже которых я знаю совсем немного, таких людей гораздо больше, иногда буквально только познакомимся, он сразу понимает, что к чему и над чем я работаю. А художники — они, к сожалению, слишком большую роль придают каким-то эстетическим изыскам: форме, цвету, ментальным изыскам.
С оформлением компакта Калугина — это было очень забавно. Серёга сказал: вот, мол, я уже нашёл художника, а потом вспомнил про тебя, что ты, вроде как, лучше сможешь въехать в тему. А мне очень близко его творчество, такие мистические различные сдвиги. Вообще мы служим одной идее, но в разном выражении — он как музыкант, я как художник. А по сути это… не одно и то же, но одно направление, очень близкие, сходные вещи. Я тогда знала несколько его песен, «Танец Казановы» мне очень нравился, и последняя, про ондатра, так что я сразу представила, что буду делать на эту тему. Потом «Луну над Кармелем» — помедитировав, через некоторое время тоже сделала, причём я считаю, что на этом компакте она у меня лучше всех получилась, такая очень лаконичная и гармоничная вещь.
И тут мне как-то Серёга звонит из Москвы: «Слушай, я тут одну песню написал новую, ты её не слышала ещё, попробуй врубиться, называется «Восхождение Чёрной Луны», может, тебе что-то удастся. » Я говорю: «Знаешь, Серёга, что такое, странно — что я не делаю, у меня одни свастики получаются к твоим вещам.» Он: «Так это я тебя напряг на свастики эти.» «Нет, ты мне ничего не говорил, только — попробуй въехать, я и въехала. » Он говорит: «Слушай, так я и хотел, думаю — вот, забыл Ольге сказать, чтобы она мне сделала свастики, только чтобы они не конкретные были, а так — завуалированные. » Значит, это связь сработала, астральный INTERNET такой.
«Восхождение Чёрной Луны» я сделала по определённой схеме, единственная вещь, которая не захвачена в свастику — это «Танец Казановы», чтобы дать зрителю разрядку некоторую. А в «Восхождении. . . » совершенно чёткая вышла свастика, ну, как знак зурвана — одна свастика даёт развитие, а другая затягивает в кармическую яму, так вот, там свастика.., вторая. Причём вблизи это смотрится как такой цветочек с завитушками, а издалека — очень конкретная фашисткая свастика. Серёга был в восторге, говорил: «Надо же, стопроцентное попадание.» Там как раз такие слова: «Чёрной свастикой в небе орёл повис… »
В графике — немножко другие темы, там больше такая формальная работа была, нежели с другими силами. Конечно, и в графике с этими силами всё равно общаешься, просто там идёт определённая моноидея, на которую всё накручивается, нет такой полифоничности, как в живописных вещах. . .
P.S. К сожалению, возможности нашего журнала не позволяют представить живописные вещи Ольги, но для тех, кто имеет возможность забраться в INTERNET, даём адрес:
http://www.geocities.com/SoHo/Lofts/6174
Там же — адрес Сергея Калугина: www.music.ru
Интервью: С.С.
Март 1996 — май 1997