Макс проснулся. Это происходило с ним каждое утро и не предвещало ничего хорошего, кроме еще одного дня, начать который было тяжелее, чем
закончить. В постылые утренние минуты он с трогательной ненавистью
вспоминал своих родителей, которые как-то раз сделали ему большую
пакость — подарили жизнь. Хотя, вообще-то, ценить свое присутствие в этом мире его приучали с детства. В младших классах он вместе со всеми
маршировал под строевые песни типа: «Спасибо моим родителям за данную мне счастливую жизнь». А в старших классах даже как- то сделал доклад на тему «Место всех самоубийц — сумасшедший дом». То есть, можно даже сказать, что жизнь он любил. Правда, по утрам она, впрочем, как и собственная жена, нравилась ему меньше всего.
Пошарив руками вокруг кровати, он не нашел там ничего, кроме пола, который оказался намного ближе, чем Макс предполагал. Когда мозги пришли, наконец, в движение, Макс сообразил, что пол кажется таким близким, потому что он лежит на нем. Кровать находилась на расстоянии полуметра, отделенная железной решеткой — ее Лидка стала запирать на кодовый замок после того, как разочаровалась в нежности их супружеских отношений. Вздохнув и вспомнив реальность, которая медленным кинофильмом прокручивалась в мозгу, он принялся открывать глаза. Чтобы облегчить этот процесс, он уже давно обрезал себе начисто ресницы. Лидка тогда посоветовала ему сбрить и брови — модно, мол. Но они не мешали, и он их оставил. Плевать Макс хотел на моду! Первое, что Макс видел
каждое утро, открывая глаза, — это фотография нынешнего президента,
прилепленная на стене. Это была та маленькая радость, которая облегчала
наступление каждого нового дня… Утренний плевок попал президенту прямо в глаз, и тихая радость осветила лицо Макса. Такое попадание означало, что день будет удачным. Поднявшись, Макс почувствовал эйфорию от ощущения твердости пола под ногами. «Как мало надо человеку для айфа», — подумал он и вдохнул полной грудью. Но все-таки ощущалась некоторая
потребность в восстановлении душевного равновесия, необходимого для успешного начала трудового дня. Способ для этого Макс знал только один. Подойдя к окну, он напряг мускулы бедер и оттопырил мизинцы на ногах. Это считалось последним признаком крутости и было равносильно вызову. Затем, с помощью — левой ноги удерживаясь на тумбочке, Макс водрузил _ правую ногу на подоконник так, чтобы было видно и снизу и сверху. Подождав немного, он высунулся в окно. Тотчас сверху на его
голову хлынул поток горячей, липкой и доневозможности во нючей жидкости. Подвигав ушами,чтобы стряхнуть жириые отрепья, Макс сделал вид, что удивлен.
— Вы, что, гады, — нежно пропел он, — не можете помои ночью выливать, как все нормальные люди?!
Соседка сверху, в свою очередь, сделала вид, что жаждет извиниться.
— Конечно, можем, проворковала она, — но если вы такой умный, то
скажите, что бы мы тогда вам на голову вылили, особь запонтованная?!
— Да у него совести нет! — в голосе вступившего в беседу соседа звучали трагические нотки. Дрыхнет каждый день до обеда! У нас помоями к этому времени вся квартира
пропахнуть успевает! У ребенка уже аллергия на этот запах! А он! Хоть бы раз встал пораньше, для приличия! А еще сосед называется!
От такого внимания на душе у Макса потеплело. «Приятно, когда люди о тебе думают», — пришла ему в голову мысль. После такого разговора он был почти готов восхититься жизнью и живущими.
Из спальни Макс направился в душ. Затем минут пять стоял перед зеркалом, вычесывая ржавчину из волос. Следующим этапом его каждодневного жизненного пути была, естественно, кухня. На его приход Лидка никак не отреагировала. Она сидела за кухонным столом, перед зеркалом и тщательно раскрашивала новую маску из серии «Секси вумен», уже прикрепленную на лицо. Маска должна была изображать томность и периодическую задумчивость. «Должно быть, сегодня приезжают англичане», — сделал вывод Макс. Лидка работала переводчицей в торговой фирме, занимающейся скупкой заграничных использованных презервативов и переработкой их на неиспользованные отечественные. Поначалу Макс недоумевал, как Лидка может работать переводчицей, не зная ни одного иностранного языка. На его наивные вопросы она, снисходительно улыбаясь, отвечала, что ее все прекрасно понимают и без слов. Этого парадокса Макс не мог понять долго. Но, понаблюдав как-то с какой тщательностью Лидка выщипывает пинцетом волосы на ногах и подбирает новые дорогие маски, собираясь на работу, он сделал вывод, что для взаимопонимания с иностранцами, возможно, слова на самом деле не обязательны. Сначала это слегка расстроило Макса. Однако, пообщавшись лишний раз со своим напарником Андрюхой, он успокоился. У того жена работала фотомоделью, и по ней пускали слюнки все соседи мужского пола. Одно время даже Макс в ее присутствии ощущал странное напряжение в нижних конечностях. Но это прекратилось, когда Андрюха рассказал, сколько пластических операций сделала его красавица — жена, чтобы стать самой собой. Поменяв всю поверхность своей кожи, она -до сих пор боялась сгибать ноги и руки в суставах, чтобы предотвратить появление лишних складочек. А чтобы сохранить младенческую нежность кожи, она, по совету косметолога, открывала решетку, разделяющую супружескую спальню только раз в месяц. И раз в три месяца — не только для разговора. Андрюха сперва очень гордился женой и в общественном транспорте демонстративно клал голову ей на грудь. Так было до тех пор, пока он случайно не посетил агентство, где она работала, и не обнаружил, что девушки там отличаются лишь цветом волос и глаз, который они периодически меняют.
Вернулся оттуда Андрюха совершенно растерянный и в тот же вечер, заливаясь слезами, рассказывал друзьям, что так и не смог узнать свою Людку. С тех пор каждую ночь он сидел в подъезде и каждому, кто приходил к нему не с пустыми руками, по секрету рассказывал, что он даже не уверен, со своей ли женой живет второй год. История эта скоро стала пользоваться такой популярностью, что каждый вечер у Андрюхиного подъезда можно была видеть целую очередь любителей мелодрамы, сползавшихся сюда со всех районов города. Вскоре дело стало таким прибыльным, что Андрюха уволился с работы и всерьез стал подумывать, а не стать ли ему знаменитым писателем.
Впрочем, некоторые советовали ему податься на эстраду и писать тексты новых хитов на тематику любви, погубленной тяжелым бременем современности.
Окрыленный мечтами, Андрюха срочно начал учить рифмы, наиболее распространенные в популярных хитах, выщипал брови для придания лицу эротичности и, в конце концов, начал курс лечения у психолога, следуя правилам последней моды звезд. В общем, поэтому Макс очень сочувствовал своему бывшему напарнику и считал, что ему самому с женой еще повезло.
— Лидка, пожрать чего-нибудь есть? — безнадежно спросил Макс отражение в зеркале. Оно, конечно же, промолчало. Впрочем, Макс и сам знал, что жена второй месяц сидит на диете и питается исключительно салатом из кактусов и луковым соусом. О том, что у него и то и другое вызывает отвращение, она не думала. С досады плюнув прямо в пудреницу жены, Макс
направился к холодильнику. Открыв его, он вытащил вчерашний кефир и кусок прошлогоднего сыра, которым он обычно разгонял тараканов, мирно сидящих в хлебнице.
— Развелось вас, подлецов, как политиков! — приговаривал Макс, разгоняя очередную стаю, сидящую на остатках его любимого печенья.
В это время в кухню, ковыляя, вошла зареванная Ольгуня.
— Па-па! — пропищала она.
— Па-па!
Увидев ее замызганную мордочку, Макс почувствовал покалывание в кулаках. Дочь он любил и каждый раз, когда она плакала, чувствовал
потребность пару раз ударить кулаками по столу.
Что случилось, мой чумзик? — нежно спросил он, с размаху опуская кулаки на стол.
— Па-па! – Ольгуня заревела еще громче, потому что один из кулаков случайно угодил ей по затылку. — На-ши ка-че-ли сожгли-и!
Вот гады! — Макс осторожно оттащил дочь в сторону от опасного стола.
— Не плачь, чумзик! Я их всех самих на качели пущу!
— Можешь начать с себя! – Лидкино отражение счастливо улыбнулось. Это вы их вчера и спалили!
— Кто мы?! — Макс почувствовал некоторое беспокойство.
— Ну ты, Серега, Иван, еще кто-то… — отражение ехидно растянуло губы.
— А чего это мы? опускаясь рядом со стулом, ошарашено спросил Макс.
— Телевизор надо меньше смотреть! Там вчера диктор такой романтичный
выступал… Все про «жуткую старуху — разруху» рассказывал, которую
необходимо «сжечь светлым огнем наших сердец». Так, по-моему. Ну вот, вы наслушались и потащили на костер бабу Глашу!
— Сожгли?! — спросил Макс с надеждой, что хоть одно хорошее дело они сделали.
— Куда уж вам против бабы Глаши! Хорошо, что хоть живы остались ! — Лидка с тоской вздохнула.
Макс почувствовал, что потеет. Это было крайнее выражение стыда его
организмом. Когда рубашка промокла насквозь, он почувствовал облегчение: стыд был выражен до конца. Муки совести больше не грозили, но чтобы вернуть прежнее расположение духа, он вздохнул и произнес, обращаясь к потолку.
— Ничего, ничего. Мы новые качели построим! Когда-нибудь! И еще одни… И еще… И еще карусель построим! И песочницу новую! И еще что-нибудь… И еще…
От этих слов волна вдохновения снизошла на его душу. Сквозь белесый потолок он уже видел зеленый дворик с пестрыми скамеечками, огромной
песочницей и множеством разных качелей, между которыми носится счастливая Ольгуня. Яркая картина солнечного детского счастья наполнила Макса упоением и восторгом перед всем живым.
Мутными от слез глазами он обвел кухню, улыбнулся разбегающимся тараканам, сделав даже попытку погладить одного из них. Механически, одной рукой застегивая рубашку, другой он, в неожиданном приливе ласки, щипал Лидку за шею и шептал:
— Хорошо-то как жить! Жить-то как хорошо!.. Экстаз наступил как
обычно, через три минуты. Застонав, Макс представил себе всю планету,
застроенную одними огромными детскими площадками. Упиваясь диким наслаждением, он видел гигантские песочницы и бесконечные ряды сверкающих качелей, с которых улыбались румяные детские лица. Жадно глотая слюну,
он вращал в сознании карусели всех видов и форм, которые он построил своими собственными руками! Наконец, задыхаясь от кайфа, Макс свалился на пол и задрыгал ногами.
— Жить-то как х-х-х… прохрипел он.
Через пять минут Макс окончательно пришел в себя и поднялся на ноги. Вытерев грязные рукава рубашки о Лидкины бедра, он почувствовал себя человеком.
Допив остатки кефира, он сунул в рот оставшийся с ужина маринованный огурец и отправился на работу в прекрасном расположении духа, думая о том, что, может, ему и стоило для красоты выбрить и брови.
Аня ШЕХОВА.
Февраль 1999.