На улице было холодно и шел снег. А мы сидели на кухне, пили горячий чай, курили сигареты и беседовали на всякие разные темы. «Мы” — это хозяйка вышеупомянутой кухни, питерская журналистка Екатерина Борисова (далее в тексте — Е.Б.), постоянно забывавший вопросы корреспондент издания, каковое вы имеете держать в руках (С.С.) и хороший человек Я-ха (Я.), говоривший мало и по преимуществу в те моменты, когда диктофон был выключен.
Незначительно сокращенный вариант этой беседы предлагается вашему вниманию.
С.С.: Катя, до появления на радиостанции «Катюша» тебя знали в основном как питерского представителя газеты «ЭНск», и вообще как газетного журналиста. Как ты попала на радио?
Е.Б.: А очень по-дурацки, на самом деле. В конце лета 1994 года мне позвонил человек и спросил: «А не хочешь ли ты работать на радиостанции «Катюша»?» А у меня как раз тогда совсем недавно появилась «мыльница», и я только-только начала слушать всякие местные радиостанции, и в том числе пару раз ловила «Катюшу», то есть я имела представление о том, что есть такая станция. Я подумала: а почему бы и нет? Тем более, что объективная ситуация складывается так, что газетной информации не хватает, а радийная информация — чем она хороша? В газете всегда приходится очень долго и муторно подбирать слова, чтобы дать понять, какую музыку играет данный конкретный человек. А на радио — поставил кассету, и все слышат. Поэтому я с большим удовольствием откликнулась на это предложение, правда, выяснилось, что человек, который мне звонил, к радио «Катюша» имеет настолько косвенное отношение, что более косвенного и быть не может. И пошла я к начальству радийному, куда он меня потащил, взяла с собой своего друга Толика, потому что я считаю, что он очень талантливый человек. Он изложил свои взгляды, я изложила свои взгляды, и в результате образовались две передачи — моя «Редкая птица» и толикова «Коллекция», которой сейчас, к сожалению, не существует.
Надо сказать, что тогдашнее радийное начальство отнеслось достаточно скептически к той музыке, которую я стала крутить по радио. Мне говорили, что это — музыка грязных хиппи, которая никому не нужна. Но, надо сказать, к чести все того же бывшего радийного начальства, несмотря на то, что им эта музыка не нравилась, они мне мало того, что палки в колеса не ставили, но и всегда старались помогать. Нынешнее начальство тоже ко мне хорошо относится, чем это объясняется — я не знаю, потому что музыка действительно некоммерческая, а радио все-таки более-менее коммерческое предприятие. Но вот тем не менее до сих пор я там работаю и, дай Бог, еще Буду работать.
С.С.: Возможно, это интервью прочитают люди, которые ни разу в жизни не слушали твою передачу и не имеют о ней никакого понятия. Вот расскажи специально для них, что же такое из себя представляет «Редкая птица».
Е.Б.: Объективно говоря, это еженедельная передача на радио «Катюша», сорокапятиминутная, которую я делаю уже полтора года. Чем я там занимаюсь? Я бы не сказала — раскруткой, потому что не знаю, какой процент тех людей, которые звучат у меня на радио, становятся известны широкой массе. Но, по крайней мере, я стараюсь дать понять людям, что на свете существуют не только Кинчев, Шевчук, «Нирвана» и так далее, а какая-то еще очень хорошая музыка. В основном акустического плана — просто потому, что акустика мне как-то ближе по жизни. Плюс обзорные передачи по региональному року, которые, я считаю, тоже интересны, поскольку, несмотря на развитие радио, телевидения и всего прочего, обратная связь с провинцией у нас по-прежнему исключительно слабая, то это, я считаю, тоже нужно и важно, пусть люди знают, что не только в великом городе Питере что-то приличное существует. Это как бы цель. А насколько она достигается, это уж не мне судить.
С.С.: А тебе самой все, что звучит в твоей передаче, нравится? Или по каким-то причинам не очень?
Е.Б.: Ты знаешь, очень редко бывает так, что звучит в моей программе то, что мне не очень близко. Это в основном когда какие-то обзорные передачи по региональным группам, когда хочется представить весь спектр существующей там музыки, и тогда иногда звучат вещи, которые так я бы не особенно слушала. Но это только в таких случаях. В основном же звучит то, что мне так или иначе интересно, а иначе зачем, собственно? Тем, что мне не интересно, занимается куча другого народа.
С.С.: Ну если уж заговорили с том, что тебе нравится — личные твои музыкальные вкусы как-то можно осветить?
Е.Б.: В русской музыке или вообще?
C.C.: Поскольку передача о русской музыке, то, я думаю, стоит поговорить как раз о ней.
Е.Б.2 На самом деле то, что передача о русской музыке, меня определенным образом ограничивает, потому что мне, конечно, нравится куча хорошей западной музыки, но раз уж взялся за гуж…
Самым гениальным отечественным музыкантом я считаю Юру Наумова, это совершенно однозначно, это самый мой любимый музыкант. Можно назвать еще из известных людей: Егор Летов, Янка, «Калинов мост», «Разные люди», Олди. Башлачева очень уважаю, но я предпочитаю его как бы не слушать, а читать. Он на меня очень тяжело действует, когда я его слушаю. А из менее известных — ну, фактически все, кто у меня звучали в передаче, мне так или иначе нравятся, мне так или иначе дороги. Ну вот Кирилла Комарова могу выделить, Борю Чистого, Ольгу Арефьеву.
С.С.: Насчет Кирилла Комарова — насколько я знаю, ты способствовала всячески, и сейчас способствуешь известности и популярности оного в определенных кругах…
Е.Б.: Дело в том, что с Кириллом мы очень старые и очень близкие друзья, мне страшно нравится все, что он делает — не только потому, что он мой друг — так уж совпало, что он мой друг. А поскольку Кирилл — человек профессиональный во всех смыслах этого слова: он профессиональный музыкант, профессиональный поэт, он очень хорошо разбирается в студийной работе, он очень грамотно может играть концерты — как один, так и с группой. Поэтому, естественно, я считаю своим долгом всячески его рекомендовать и поддерживать как в сольном творчестве, так и в групповом.
С.С.: А у тебя среди музыкантов много друзей? И это влияет как- то на твое отношение к их музыке?
Е.Б.: Даже у самых моих близких друзей есть песни, которые мне не нравятся. Есть и у Киры песни, которые мне не нравятся.
С.С.: Какие?
Е.Б.: Не скажу. Это наши с ним разборки. Это естественно. Я не считаю, что любить человека — это принимать все, что он делает на «ура». Это значит понимать то, что он делает, даже если тебе это не нравится. Тебе это не нравится, но ты все равно врубаешься — почему он сделал так. А нравится или не нравится — это уж чисто мои дела, это не его дела.
Ну как… Близких друзей среди музыкантов у меня не очень много, прежде всего потому, что у меня вообще друзей не очень много. Знакомых у меня фигова гора, естественно, среди музыкантов. Вот есть, допустим, Саша Чернецкий, которого я не назову своим близким другом, но с которым у меня исключительно теплые отношения, он мне безумно нравится как человек. С Юрой Наумовым у меня отношения не столько близко-дружеские, скорее теплые и приятельские. Опять же я его считаю гениальным музыкантом.
С.С.: Если вернуться к журналистике: в основном, существует две концепции того, зачем человек этим занимается: это самовыражение и функция просветительства. Тебе какая ближе?
E.B. Ну, если говорить так гордо, очевидно, мне ближе функция просветительства. Мне доставляет безумное удовольствие рассказывать о каком-то изумительном музыканте, чтобы о нем все знали, и если получается какой-то резонанс… Вот, к примеру, два года назад я дала в «ЭНск» подборку текстов Кирилла Комарова и написала, чтобы присылали мне кассеты на запись совершенно бесплатно, чтобы я все это записывала. «ЭНск» уже год как не выходит — а это вообще номер двухлетней давности — до сих пор мне приходят заявки, кассеты, и я всем пишу с громадным удовольствием, потому что это здорово. То есть когда звонят после эфира и говорят, как это замечательно, какая это музыка, то это в кайф. Если мне говорят, какая я замечательная, мне это тоже очень нравится. Но на самом деле цель-то не в этом, цель в том, чтобы человек после передачи получил какую-то известность — хотя бы в узком кругу. Потому что, я считаю, если мне эта музыка нравится, то она может понравится еще кому-то. Естественно, просветительская деятельность — она…
С.С.: Благороднее?
Е.Б.: Ну, я не знаю, благородная ли она. Мне просто нравится этим заниматься. Но самовыражение, очевидно, присутствует, это не настолько явно, наверное, то есть я не пишу с целью самовыразиться, понимаешь. Но если я пишу так, как я пишу — очевидно, в этом какое-то самовыражение присутствует. В общем-та, это не ко мне вопрос. Это вопрос к тому, кто, может быть, меня знает чисто лично, и, кроме того, кто меня читает — вот он может разобраться, самовыразилась я в данной конкретной статье или нет. Хотя мне очень нравится эссеистика, очень нравится аналитика — вот в ”ЭНске» такие жанры для меня были более доступны, а в «Фуззе», где я сейчас работаю, несколько менее — пока, надеюсь.
С.С.: А как тебе «RF» с точки зрения твоего бывшего пребывания в «ЭНске»?
Е.Б.: С точки зрения моего бывшего пребывания в «ЭНске» «Фузз», конечно, хуже. То есть я не стану объяснять, как и зачем, кто читал и то, и другое, тот сам может сравнить и понять. Но я за последний год очень близко познакомилась с людьми, которые работают в «Фуззе”, они замечательные совершенно ребята, они искренне болеют за то, что они делают. К сожалению, ситуация ныне такова, не знаю, везде ли, но в журналистике — точно: если газета хочет остаться на плаву, если она хочет не умереть, она вынужденно идет на какие-то коммерческие компромиссы: там, скажем, обложка с Кинчевым, ее печатают просто чтобы номер разошелся. Это объективно, от этого никуда не денешься. Или там реклама штанов посреди номера. Это нормально, я понимаю, зачем им это нужно. То есть все, что сейчас делает ”Фузз» — это такой старательный компромисс между тем, что они хотят и тем, что они могут. Они стараются делать больше того, что они хотят — дай бог, чтобы у них когда-нибудь получилось делать полностью газету, какую они хотят, я буду только рада.
С.С.: Но клубная музыка, о которой они много пишут, тебе не близка? Та же «Tequilajazzz”?
Е.Б.: «Tequilajazzz» я уважаю чисто объективно. Я считаю, что это очень сильная команда, кроме всего прочего, мы с Женей Федоровым работали встык на радио, и я с ним немножко познакомилась, он очень классный человек.
Видишь, тут, очевидно, уместно сказать такую вещь: я все-таки считаю себя профессиональным журналистом, а, мне кажется, одно из качеств профессионального журналиста — это не только любить какую-то музыку, но и уметь оценить музыку, которую не любишь. То есть можно сказать, что вот то — говно и се — говно, а вот это — не говно, так вот это не есть профессионализм. Профессионализм — сказать, что это мне не нравится, но объективно это интересно. Вот к «Tequilajazzz” я примерно так отношусь.
А клубы? Я не особый ходец по клубам на самом деле, мне не очень атмосфера нравится. К тому же, на мой слух — может быть, это прозвучит дико для какого-нибудь знатока — все клубные команды играют одно и то же. Ну, я знаю, что клубы есть, там есть своя публика, там есть своя музыка. Слава богу, что они есть. Меня беспокоит факт, что вот акустику мою драгоценную в Питере играть практически негде.
С.С.: А вот квартирники, как ты считаешь: это — органичный способ существования для акустической музыки или все-таки вынужденный?
Е.Б.: Квартирник — это неорганичный способ существования для акустической музыки; для акустической музыки органичный способ существования — какие-то камерные залы мест на 200—300, с хорошим звуком. Но квартирник… Первое — это вынужденный момент, когда людям просто негде играть, потому что опять же у нас в Питере акустику играть практически негде. Вот вроде образовался клуб «Перевал», я еще там ни разу не была, но все хвалят — может быть, там будет хорошая акустическая точка. Но с другой стороны квартирник может быть рассматриваем как некий полигон для человека, который хочет играть акустику. Особенно, если человек после этого послушает себя в записи и сможет себя объективно оценить. И опять-таки смотря как его примет аудитория: если он человек умный, он поймет, где он недоработал. То есть некоторых людей дальше квартирника просто пускать нельзя, потому что они очень слабы и им еще нужно работать, работать и еще раз работать. Некоторые люди, естественно, давно уже выросли из квартирников и они играют там просто потому, что им негде играть. Как полигон квартирники должны остаться просто безусловно. Каждый начинающий музыкант сначала должен попробовать себя на своей семье, потом на друзьях, потом на некой аудитории, состоящей из друзей друзей друзей. А потом уже выходить на зал.
С.С.: Насколько я знаю, тебе часто присылают кассеты послушать. Если ты понимаешь, что это вообще никуда не пойдет, ты все-таки говоришь об этом?
Е.Б.: Да. Естественно.
С.С.: То есть никакого элемента утешения?
Е.Б.: Видишь, разные бывают люди. Когда мне абсолютно не нравится то, что человек делает, когда я считаю, что это очень слабо, очень ужасно, у меня есть такая хитрая фраза, которую я сейчас рассекречу. Я человеку всегда говорю гордо, что «твоя музыка не лезет в концепцию моей передачи». Причем концепцию я не объясняю, конечно, этому человеку, а у него — как правило, это человек начинающий, он относится ко мне как к некоему такому зубру, и у него просто наглости не хватает спрашивать: а в чем же, елки-палки, концепция, что я туда не лезу? Бывает, когда у человека есть определение способности, но он еще не дотягивает, опять же по молодости, в основном, своей. Тогда я человеку говорю: «Извини, чувак, у тебя есть потенциал, но того, что ты делаешь, еще недостаточно для того, чтобы мне звать тебя на радио». А бывали совершенно уникальные случаи, вот типа Юли Елисеевой, которая позвонила мне на радио, я ей, естественно, сказала “приходи», я всем так говорю, или «приходи», или «кассету присылай». Она пришла, попела мне минут пятнадцать, после чего я спросила, свободна ли она в ближайшее воскресенье, потому что мне страшно понравилось то, что она делает. Это абсолютно по-разному бывает. Но, видишь ли, благотворительностью я не занимаюсь. Если человек этого заслуживает, я для него сделаю все, что я могу. Я не считаю, что я очень много могу, но то, что я могу, я для него сделаю. А если человек, на мой взгляд, этого не заслуживает — так зачем плодить бездарности?
С.С.: Есть у тебя какие-нибудь запомнившиеся эфиры?
Е.Б.: Ну, эфиры запоминаются или от какого-нибудь исключительного кайфа, который от него получаешь, или от какой-нибудь исключительной дурацкости. Самый тяжелый мой эфир был с Олегом Мурром. Один из самых приятных, по крайней мере, из последних — с Андреем Машниным. Я свои эфиры конкретно не запоминаю, но я запоминаю, с какими людьми было хорошо.
С.С.: А что для тебя важно в человеке, чтобы сделать хороший эфир?
Е.6.: Ну, очевидно, найти какой-то контакт с ним, потому что у меня часто так бывает, что я зову на эфир людей, не особо мне знакомых. Услышала где-то, понравилось, и по своей несоизмеримой журналистской наглости позвала его на эфир. Но не всегда получается удачно. С некоторыми людьми вообще очень странно получается, то есть я с ними делаю эфир, потом ужасно бываю им недовольна, потому что контакта не вышло, а с людьми потом как-то завязываются дружеские отношения, и я думаю: елки-палки, если бы я с ним сейчас пошла на эфир, то было бы намного лучше, бывают такие редкие случаи, когда мне нравятся песни, а человек оказывается при ближайшем знакомстве… не мой совершенно. То есть, конечно, я с ним работаю, отрабатываю этот эфир, но именно отрабатываю. А когда возникает некая личная нотка при эфире, это очень приятно всегда и всегда удачно получается. Вот с Машниным так было, мы с ним громадное удовольствие оба получили от эфира и расстались большими друзьями.
С.С.: Я слышала такое мнение — от людей, воспитанных на творчестве Башлачева, Летова, Янки — что современные музыканты по сравнению вот с вышеназванными людьми менее искренни, менее… ну, менее болезненная у них музыка.
Е.Б.: Дело не в современных музыкантах, дело в изменившейся обстановке в стране. Я совершенно отрицаю свойство русской души — вообще для меня «русская душа» — понятие чуждое — сначала создавать трудности, а потом с кайфом с ними бороться. Но в былые годы эти трудности не создавал никто, они объективно были. Все прекрасно знают — какие, поэтому распространяться не стоит. И, очевидно, когда человека давят какие-то объективные факторы, когда он сидит в глубокой жопе чисто из-за строя государства, естественно, у него отчаянные вещи появляются. Это не значит, что сейчас людям стало жить лучше — сейчас давит не государство, сейчас давит денежный вопрос. Сейчас невозможно выйти в люди, записываясь дома на магнитофон, сейчас нужно записываться в студии ,чтобы свое творчество до кого-то донести. Сейчас другие проблемы совершенно. Но специально загонять себя в рамки глубокой жопы для того, чтобы все в твоем творчестве какую-то боль улавливали и от этого тащились… Это чисто вампирское отношение. Любить тоже можно по-разному, Я считаю, что любить — это радоваться, когда человеку хорошо, а не тащиться, когда ему плохо.
С.С.: У тебя в передаче звучат не только питерские и московские музыканты, но и провинциальные. Вот влияет ли как-нибудь местожительство человека на его творчество?
E.Б.: Это опять же смотря где человек живет. Есть столицы, есть крупные города, а есть просто всякие села и мелкие города, то есть очень много, конечно, зависит от того насколько человек удален от центра цивилизации, скажем так. С другой стороны я считаю, что провинциальные музыканты, они имеют очень богатый потенциал по одной банальной причине: им некому подражать в таком количестве. То есть у нас идет просто валом музыкальная информация, почему все у нас в клубах играют гранж и тому подобное потому что они все этого дела наслушались. Они не сами до этого дошли, они все это слышали сначала. А провинциальный музыкант он что, в основном слушает? Что у них звучит в киосках звукозаписи, что продается? Попса и металл. Если человек с умом, то он ни попсу, ни металл не слушает, он начинает искать что-то свое. Иной раз такие интересные вещи находит, что просто ой. Вообще провинция — это слово я употребляю как географическое понятие, а не как-то иначе — она, может быть, менее закомплексована в том, чтобы подражать кому-то, чтобы играть как кто-то. Вот в городе Пенза есть совершенно уникальная группа «Кенгуру», которая играет вообще как никто в жизни никогда не играет. Я просто не знаю, с нем их сравнить. Есть еще многие люди. В Ростове интересная тусовка, они тоже что-то свое делают. То есть возникают какие-то местные школы, какие-то местные саунды, какие-то местные традиции, которые иногда дают крайне любопытные результаты. В столицах все очень сильно нивелированно и подвержено влиянию моды. Поэтому провинцией мне в ряде случаев интереснее заниматься. Я с большим удовольствием езжу на всякие провинциальные фестивали, потому что там всегда есть шанс найти что-то совершенно уникальное..
С.С.: О некоторых людях ты писала, но на радио они как-то не звучали. Вот Слава Чистяков…
Е.Б.: А я могу сказать, почему я его не ставила на радио. Дело в том, что та запись, которая у меня есть — это очень сырой материал: домашняя запись, сделанная в полупьяном состоянии — она для радио просто не годится. В ней есть свой безусловный кайф, то есть я до сих пор ее с удовольствием слушаю, но для радио этот материал не годится просто по техническим параметрам. Я считаю, люди просто не въедут. Потому что я прежде всего вижу в этом материале гигантский совершенно потенциал, который еще недостаточно хорошо воплощен. Вот мне Славка обещал прислать свой новый альбом — на самом деле они осенью хотели в Питер приехать вместе с друзьями, но так почему-то и не доехали. Мне очень, очень интересно, я считаю, что если у него все пошло в том же направлении, это должно быть очень хорошо. Но вот это, кстати, недостаток маленьких городов: там сплошные гопники, сплошное бухло, вот это, кстати, очень мешает все.
Но вот такие вещи случаются: видишь, есть тот же самый Петрович в Москве, Рапитура, который на самом деле из квачей, из «Тайм-Аута», мне безумно нравятся его песни, но мало того, что он сам их особо не афиширует, так еще и запись диктофонная, тоже не особо поставишь. Ну, я ставила пару раз, и все. А так — даю частным порядком тем, кому это нужно…
Есть еще и такие клинические варианты — люди, чьи песни мне ужасно нравятся, они сами на радио не идут. Есть Алик Жернавский, группа «Графика» — это мой очень старый друг. Мне ужасно нравятся его песни, я ему сто раз предлагала сходить со мной на радио, но дело в том, что сейчас он песен не пишет и не поет уже года четыре, хотя на гитаре играет дома, и играет очень классно, гитарист он отличный. Он все время говорит: да ну, да что, да это было сто лет назад, сейчас я этого не делаю, и что мы будем мусолить то, что было когда-то. Или вот здесь сидящий товарищ, который мало того, что умница сам по себе, и, опять же, кстати, песни пишет. Кассета у меня есть. Живьем их исполнять принципиально не хочет…
Я.: Не может …
Е.Б.: На радио идти с материалом отказывается, разговаривать на всякие умные темы не желает.
Я.: Не может, не может!
Е.Б.: Что не может? Петь не может?
Я.: Не может.
Е.Б.: А на кассете что записано?
Я.: На кассете? Ну ты сравнила вообще…
Е.Б.: Если записано, значит, может.
С.С.: Надо как-нибудь контрабандой поставить на радио.
Е.Б.: Поставлю как-нибудь контрабандой. Будет.
С.С.: Катя, а вот как ты относишься к рок-н-ролльной идеологии?
Е.Б.: А все это фигня на самом деле. Нет никакой рок-н-ролльной идеологии. Есть конкретные люди, которые живут конкретной жизнью, понимаешь? Ну вот, посмотрела я в свое время фильм «Doors» Оливера Стоуна, из которого сделала такой интересный вывод: козлы они все, что гробили свою жизнь бухлом и наркотиками. На самом деле можно тащиться на музыке, на своей собственной или на музыке других людей, получать точно такие же кайфы и оставаться здоровым и красивым. То есть если бы тот же Моррисон смог бы медитировать на собственной музыке, он был бы до сих пор жив-здоров, потому что этого достаточно. То есть идет там какой-нибудь саундтрек — “Riders on the storm» — слушаешь и думаешь: елы-палы, гениальная музыка! И тащит хоть так. Вот Юрка Наумов — не пьет, не курит, не колется, хотя его обвиняли и в том, и в другом, и в третьем, и очень обижались, что он не делает ни того, ни другого, ни третьего. Он торчит только на своей музыке, ему этого достаточно. Это самый здоровый путь, на самом деле. Нет никакой рок-н-ролльной идеологии — есть ошибки определенного количества людей, которые в определенный момент считают, что если они выпьют литр водки, то они сразу станут гениальными. На самом деле все это фигня. А суицид — очень конкретная вещь. Каждый человек сам решает, жить ему или не жить. Нет никакой рок-н-ролльной идеологии, нет.
Я.: И многие ли из тех, кто исповедует эту идеологию, на самом деле кинулись?
Е.Б.: Вот была у меня одна девка знакомая, дура ужасная, которая сначала любила «Modern Talking», или что-то такое, или индийское кино, ну, сама понимаешь. Потом она внезапно полюбила «Алису” со страшной силой, а потом страшно полюбила Моррисона того же и поставила себе цель — сторчаться ровнехонько к 3 июля. Ну это же просто маразм! Вот тебе рок-н-ролльная идеология в действии.
С.С. Есть еще такая теория, что рок-н-ролл – это прежде всего мифология, и для слушателя важно не только и не столько музыка, сколько то, что представляет из себя данный конкретный музыкант.
Е.Б.: Ты знаешь, очень мало людей в рок-н-ролле сознательно сотворили вокруг себя миф, и этот миф сказался настолько хорош и устойчив…
С.С.: По-моему Егор Летов…
Е.Б.: А ни фига. Дэвид Боуи…
Я.: И БГ.
Е.Б.: Дэвид Боуи. И БГ, кстати. БГ — это вообще классический пример человека, который за всю свою жизнь, очевидно, не сказал ни слова правды — никому, кроме, может быть, родных и близких. Я читала высказывание какого-то человека, который прилично знает БГ чисто лично, и он сказал, что БГ — всегда разный и разный в зависимости от ситуации. Вот я, говорит, не знаю, какой он на самом деле. Он всегда разный. То есть мифотворцы — они иногда преуспевают.
С.С.: Но, ведь не всегда человек сам создает миф, иногда это делают за него.
Е.Б.: Да. А у нас очень любят творить мифы вокруг…
Я.: Господа журналисты.
Е.Б.: Вокруг суицидников, А иногда на ровном месте делают. На самом деле, кстати, это очень интересная задача — чисто творческая — взять какую-нибудь фигуру и вознести ее до уровня мифологического персонажа. В отечественной журналистике один раз предпринималась попытка чистого мифотворчества, когда кто-то из московских журналистов написал про мифическую группу «Золотая осень», и все поверили, что она есть. На самом деле было бы очень смешно взять какого-нибудь Васю Иванова, разрисовать его, одеть, дать репертуар, писать против него, за него — короче, раздуть миф. У нас в основном этим занимается попса, которая что-то из ничего творит просто на раз. Потому что там ума большого не надо.
С.С.: Ну, там-то, по-моему все видно.
Е.Б.: Кому видно, а кому и нет. Все эти девочки, которые в период полового созревания тащатся на каком-нибудь Шатунове или «Нане». Вот это классический пример мифотворчества. Но это таксе народное мифотворчество. На самом деле я не самый большой специалист по этим делам…
13.01.96.
PS. Увы, все это — уже история. Последней радиостанции, крутившей нормальную музыку, больше не существует. Радуйся, любитель богданов титомиров и ален апиных — теперь ничто не засоряет твой эфир — на месте «Катюши» у тебя появилась еще одна попсовая радиостанция с громким именем «Эльдорадио», а «Редкая птица» упорхнула в Красную Книгу. Еще одной европай-плюс на ЕМ-диапазоне стало больше…
12.03.96