Tag Archives: АКВАРИУМ

Международная премьера

Международная премьера нового альбома Бориса Гребенщикова «Радио Сайленс», который будет выпущен фирмой «Си-Би-Эс Рекордз» (США), — «АКВАРИУМ и Друзья» — так сообщает программка рок-представлений, организованных внешнеторговым объединением «Международная книга», Студией театрализованных эстрадных представлений, американскими фирмами «Белка Интернейшнл инк» и «Йероша Продакшн Инк.», которые состоялись в спортивно-концертном комплексе им В. И. Ленина на исходе прошедшего года.

Предыстория этих концертов такова. Осенью 87-го в Москве представители «Международной книги» и фирмы «Белка Интернейшнл Инк.» — ныне активного посредника между СССР и США — в области культурного сотрудничества подписали контракт о записи долгоиграющей пластинки ленинградского ансамбля АКВАРИУМ при участии западных звезд рок-музыки. Почему именно АКВАРИУМ и его лидер? По словам руководителя «Белки» Кенни Шаффера, Гребенщиков — талантливый музыкант, который знает, что хочет сказать и знает как это сделать: «Знакомство с Борисом и его творчеством сразу же решило проблему выбора».

В апреле 1988 года в Нью-Йорке музыканты АКВАРИУМА приступили к записи альбома. В его создании приняли участие перкуссионист Рей Купер, работавший с такими звездами, как Джордж Харрисон, Элтон Джон и Рик Уэйкман, Крисси Хайнд — вокалистка ПРЕТЭНДЭС, Билли Маккензи из АСОУШИЭЙТС, скрипач Майк Камински, игравший в ЭЛЕКТРИК ЛАЙТ ОРКЕСТРА, гитарист Дэйв Стюарт и певица Анни Леннокс, известные всему миру как дуэт ЮРИТМИКС. Работа над альбомом «Радио Сайленс» («Радио Молчание») длилась несколько месяцев. Кстати, Стюарт сейчас считается и одним из самых престижных продюсеров в области поп-музыки (например, помимо ЮРИТМИКС к его услугам прибегали Боб Гелдоф и Мик Джеггер).

«В августе 1988 года в Лос-Анджелесе запись была закончена, все остались довольны друг другом и решили продолжить приятное знакомство. В ноябре 1988 года договорились встретиться в Ленинграде и посмотреть, что будет, если вместе выйти на сцену», — сказано в той же программке концертов «АКВАРИУМ и Друзья».

Итак, сырой осенний вечер, большой крытый стадион. Трибуны заполнены публикой, а на поле перед сценой волнуется море подростков, их там тысячи две или три. Появляются музыканты АКВАРИУМА и звучит песня «Полковник Васин». Собственно, первая часть концерта — это выступление только ленинградской группы, которая представила лучшие свои произведения, хорошо подобрав их очередность. Хард, ритм-энд-блюз, а затем прекрасные полуакустические баллады, среди которых «Серебро Господа Моего» и пронизанная щемящей грустью «Аделаида». Струнное трио (виолончель, скрипка, альт), флейта, акустическая гитара, ударные, синтезатор и электрогитары сплелись воедино и создали выразительнейший музыкальный рисунок. Качество звука было высоким, благодаря предоставленной ансамблю английской аппаратуре «Роадстар». Сам же АКВАРИУМ подтвердил свою марку лидера отечественного рока.

Несомненно, этот ансамбль придает особый колорит палитре советской молодежной музыки. В песнях АКВАРИУМА есть одухотворенность и философская глубина, их звучание обладает индивидуальностью, что очень важно в современной ситуации бесконечных умышленных и случайных подражаний и повторов. Яркая мелодика некоторых произведений исходит не от рок-н-ролла, а скорее берет свои корни в традициях русского городского романса. Лидера поддерживают зрелые музыканты: достаточно назвать гитариста Александра Ляпина с его интересной хард-роковой манерой исполнения. Все это еще раз показали концерты в СКК, что было зафиксировано на кинопленке, — режиссер Стив Лоуренс вел съемку рекламного фильма.

Первая часть программы завершилась исполнением «Лебединой Стаи» из альбома «Равноденствие». Во второй прозвучали по-английски десять песен, собственно премьерных. На сцене — Дэйв Стюарт, Рей Купер, ударник Улле Ромо и органист Патрик Сеймур, вокальное трио — Марси Леви, Бари Макгир и Шеван Стюарт. Пел Борис Гребенщиков, пел Дэйв Стюарт, был дуэт Гребенщикова и Стюарта, солировала Шеван, но…

Второй час концерта, который, ожидалось, должен быть более интересным, нежели первый, таковым не стал. Песни предлагались какого-то американизированного усредненного варианта. АКВАРИУМ уже звучал как угодно, но не как АКВАРИУМ: он напоминал и ДЖЕНЕСИС, и УИШБОН ЭШ», и еще что-то. Струнное трио ленинградского ансамбля на сцене представлялось теперь даже ненужным — ибо заглушалось мощной звуковой стеной, создаваемой двумя синтезаторами, четырьмя гитарами, двумя ударными установками. Да и стилистика песен не требовала применения струнных, так как в них ощущался уклон если не к развлекательности, то к некой общедоступности. Дорогим приложением для слушателей (ведь цена билетов была достаточно высока) показался мне Рей Купер, который львиную долю концертного действа, пританцовывая, бил в бубен. Но самое главное, в новых песнях не чувствовалось души. Разумеется, я не претендую на абсолютность своего мнения, тем не менее, думаю, кое-кто со мной согласится. Более того, в течение второго часа можно было заметить уходящих с трибун людей…

Кенни Шаффер говорил: «Столь знаменитые душа и глубина русской песни и американская технология замечательно дополнят друг друга». В рецензируемых концертах верх, увы, взяла американская технология. Надеюсь, саунд самой пластинки «Радио Сайленс» будет несколько иным, хотя, нравится это или нет, Борис Гребенщиков давно заявлял, что представленное в новом альбоме «не будет звучанием АКВАРИУМА»…

К счастью, под занавес в спортивно-концертном комплексе Гребенщиков все-таки исполнил такую характерную для АКВАРИУМА балладу «Город Золотой».

Эти «доброжелательные» рок-меценаты

Начало этой истории в изложении американского издания «Ю Эс Эй Тудей» (от 24 июня 1986 года) интригует: «Американская рок-певица посетила Ленинград, познакомилась со многими местными любительскими группами и подпольно вывезла их записи в США, где вскоре выходит двойной альбом». Скажем сразу: уже вышел. И с зазывным примечанием на обложке: «Красная волна. Четыре подпольные группы из СССР».

Какие же это группы? «Аквариум», «Странные игры», «Кино» и «Алиса». Что касается их «подпольности», то достаточно, думается, нескольких фактов: все эти группы — члены Ленинградского рок-клуба. Пластинка «Аквариума» принята худсоветом фирмы «Мелодия», группа выступает по стране, принимает участие в программах ЦТ.

Американская рок-певица, о которой идет речь — это двадцатипятилетняя Джоанн Стингрэй. Теперь об альбоме. Западная печать тут же обратила внимание на его издание: мол, иначе о советской рок-музыке никто бы и не узнал. То обстоятельство, что Стингрэй исказила, мягко говоря, действительное положение молодых музыкантов, обошли молчанием. Зачем лезть я такие «дебри»? Куда легче привычно пожевать лакомый кусок: «Смелая американская мисс помогает угнетенным советским рок-музыкантам».

Руководитель «Аквариума» Борис Гребенщиков с удивлением обнаружил, что название пластинки «не отражает реального статуса ансамбля» (это цитата из его письма от имени группы в правление ВААП). Свои действия Стингрэй объяснила «желанием развить дружбу между молодежью и музыкантами СССР и США».

Что ж, это желание популярно и в нашей стране. Делаются принципиально новые шаги, чтобы оно дало плоды и в остальных сферах общественной жизни. Но другая сторона упрямо действует по старинке, пытаясь примерить ветхие умозаключения на сегодняшний день нашей страны. Пример тому — газета «Ю Эс Эй Тудей» (в переводе — «США сегодня»), взявшаяся вдруг за тему советской рок-музыки.

Во-первых, издание демонстрирует элементарное незнание этой темы, к примеру, называя руководителя «Аквариума» Бориса Гребенщикова «отцом советского рок-н-ролла». Такая категоричная характеристика незаслуженно принижает роль других известных советских музыкантов этого направления. Впрочем, какие уж тут могут быть упреки в бестактности, когда главное дело сделано: в очередной раз запущен в оборот образ молодых музыкантов, якобы загнанных в подполье. Дело сделано, можно бы и довольно потереть руки. Но остается еще досадная закорючка — пиратские методы мисс «защитницы». И закорючку рубят топором: читатель-то все равно не углядит, он уже расстрадался по «притесняемым», которые «не могут получать валюту от иностранцев и заключать с ними контракты». Этим и оправдывается музыкальная контрабанда. Вряд ли американские журналисты не в курсе, что такие операции законно происходят у нас через государственные учреждения, в данном случае через ВААП.

Подобные проколы объясняются скорее всего не просто недобросовестностью исполнителей, а общим настроем в освещении жизни нашей страны. Сейчас у нас происходят интереснейшие для журналистского глаза и пера процессы. Но нет, опять стряпают очередную «сенсацию».

Андрей КОМАРОВ, Михаил СИГАЛОВ

Просмотр

Электрогитары, скрипка и флейта

АКВАРИУМ давно и хорошо известен любителям советской рок-музыки. Но на прошлогоднем фестивале группа выступила неудачно — она не попала даже в число лауреатов. Причиной тому были перемены в составе, несыгранность и, как показалось многим, нежелание стараться. За прошедший год группа сделала необходимые выводы из своей неудачи, и нынешнее фестивальное выступление, показало, что АКВАРИУМ вновь стал тем коллективом, который любят за его оригинальность и профессиональное мастерство.

Незадолго до фестиваля стало известно, что группа наконец восстановилась в своем прежнем и лучшем составе. Выступления ждали с нетерпением, и зрительские надежды оправдались. АКВАРИУМ показал прекрасную программу, органически сочетавшую в себе элементы акустического и электрического творчества. Практически не звучало старых песен — музыканты решили не спекулировать на заслугах прошлого, предоставив публике возможность оценить свой репертуар, составленный в основном из последней записи — «Дети декабря». В общем, исполнительская манера коллектива осталась традиционной. По-прежнему резкие партии электрогитар удачно дополняли флейта и скрипка. Но вместе с тем проявилась, заметная и довольно интересная тенденция, свойственная симфоническому року.

Теперь немного о музыкантах, которые вышли на сцену. Конечно, прежде всего — это лидер группы Борис Гребенщиков. Приятным было появление в составе АКВАРИУМА талантливого гитариста-виртуоза Александра Ляпина. Продолжительное время Александр выступал с ансамблем ТЕЛЕ-У, где и добился признания публики. Его сольные импровизации получили отклик у зрителей и на этот раз. Бас-гитарист Александр Титов также не новичок на рок-сцене. Он играет на безладовом инструменте (практически — контрабасе) и особенно заметен в акустических композициях группы. Отлично знает свое дело и флейтист Андреи Романов, который вместе с Александром Титовым часто исполняет партии дополнительного вокала. И, наконец, «мотор» группы — барабанщик Петр Трощенков.

ДИЛИЖАНС, АКВАРИУМ и другие

Восемь песен из нашей конкурсной десятки написаны профессиональными авторами. Но, судя по почте, студенты любят и знают творчество любительских рок-групп, входящих в состав Ленинградского городского рок-клуба. И по вашим письмам-предложениям мы включили в список конкурсных две песни ленинградских групп — «Багги-багги» из репертуара ДИЛИЖАНСА, этот номер прозвучал недавно в телевизионной программе «Авто-мото-рок-ревю», и композицию лидера группы АКВАРИУМ Бориса Гребенщикова «Я вызываю капитана Африка». Наш сегодняшний рассказ — небольшой обзор состояния дел ленинградской любительской рок-музыки.

Впрочем, ДИЛИЖАНС совсем недавно стал профессиональным коллективом, сейчас готовит к сдаче первую концертную программу. Пока же записи ДИЛИЖАНСА вовсю крутятся в ленинградских дискотеках. Я был, например, на такой дискотеке, где звучало подряд пять песен Федора Столярова и его группы ДИЛИЖАНС, и ничего, публика не расходилась, у всех было самое танцевальное настроение. Такому успеху могли бы позавидовать даже самые наши популярные группы. Однако многие из них, хоть и записывают пластинки, предназначеные для дискотек, например, «Регги-диско-рок» группы Стаса Намина, но под эту музыку, где специально «просчитан» ритм, эффекты, публика почему-то танцевать не рвется.

— Мы считаем, нельзя писать музыку только для дискотек, в ней должен быть заложен прежде всего эмоциональный заряд, контактность с аудиторией. И если это будет, тогда публика простит ритмическую шероховатость, — объяснил Федор Столяров.

Хотя, конечно, «дискотечность» — не единственный критерий для оценки достоинств музыки. Вот, к примеру, последний магнитофонный альбом Бориса Гребенщикова и АКВАРИУМА — принципиально нетанцевального характера, рассчитан на внимательное вслушивание, а не фоновое восприятие.

АКВАРИУМ, несомненно, наиболее признанная и не только в нашем городе, ленинградская группа. Недавно их выступление по ЦТ в программе «Веселые ребята» увидели миллионы — программа эта сейчас очень популярна. Но вот на майском городском фестивале рок-групп АКВАРИУМ остался лишь на втором месте. А первое, к полнейшей неожиданности публики и специалистов, получила группа с немного странным названием МАНУФАКТУРА (музыка дело тонкое, ручная работа — так трактуют участники группы ее название). Новичкам удалось соединить модный «нововолновый» ритмический рисунок с приятными мелодиями, сделать неброское, но убедительное театральное решение концертной программы. Жаль, что группа недавно распалась, ребята, окончив Институт холодильной промышленности, разъехались кто куда.

Приз зрительских симпатий на фестивале получила другая молодая группа СТРАННЫЕ ИГРЫ, также тяготеющая к театрализации, играющая в стиле «новой волны». Ну и конечно, спектр ленинградской любительской рок-музыки трудно представить без МИФОВ, РОССИЯН, ЗООПАРКА, составов, которые давно выступают, записываются, а также без ПИКНИКА, что играет музыку далеко не новую — хард-рок, но выступают не так давно.

В целом, несомненно, ленинградская любительская рок-музыка представляет сейчас очень разноплановое творческое явление, и наши любительские группы выглядят интересней, чем и прибалтийские, и московские, которые прежде диктовали моду и уровень в этом самодеятельном движении.

Окончательные итоги конкурса «Десять песен лета» будут подведены в следующем номере нашей газеты.

На сцене — любители

В конце мая состоится второй городской смотр-конкурс любительских рок-групп Ленинграда. Ансамбли, зарегистрированные в рок-клубе, а также новички (вспомним, на прошлом конкурсе победу одержала именно новая группа МАНУФАКТУРА) должны пройти прослушивание, и лучшие выступят в концертах второго тура. Нынешний конкурс посвящен 40-летию Победы и проводится в рамках Всесоюзного смотра художественного творчества.

Активную концертную деятельность в последнее время ведет группа Бориса Гребенщикова АКВАРИУМ. Недавно музыканты приняли участие в днях фирмы «Мелодия» — концертах, проведенных во Дворце молодежи. Группа подготовила новую программу, причем в ее постановке воспользовалась помощью кинорежиссера А. Сокурова.

После успеха спектакля-обозрения «Ах, эти звезды!» несколько участников этого представления выпускников ЛГИТМиКа организовали группу СЕКРЕТ, которая стала новым членом рок-клуба. Недавно молодые музыканты выступили на сцене Дворца молодежи, их песни пользуются успехом в дискотеках, кроме того, свои варианты песен СЕКРЕТА (авторов М. Леонидова и Д. Рубина) — «Тысяча пластинок» и «Рита» включила в репертуар известная профессиональная группа ИНТЕГРАЛ.

Александр Савельев и Эдмунд Шклярский — лидеры любительской группы ПИКНИК не так давно начали выступать в составе профессионального коллектива Ленконцерта — ансамбля под управлением С. Лавровского (бывшей КАЛИНКЕ). Однако ПИКНИК намерен продолжать студийную деятельность, готовится записать новые песни Э. Шклярского, а также известного автора Григория Гладкова.

Несколько интересных композиций «Музыка реггей», «Тяжелый рок» и другие показывает в концертных программах группа Владимира Козлова ЛЮБИТЕЛИ МУЗЫКИ РОК. Особенно привлекает в их звучании использование такого необычного для рок-составов инструмента, как труба, на которой технично и эмоционально играет Олег Васильев.

После почти пятилетнего перерыва в активной концертной деятельности подготовила новую программу группа ОРНАМЕНТ. Вместе с известными музыкантами клавишником А. Тимошенко и барабанщиком В. Шнейдерманом выступают молодые исполнители, ОРНАМЕНТ ориентируется на сложную композиционную музыку в стиле артрок с активным использованием клавишных инструментов, в текстах затрагивает тему сохранения мира.

Борис Гребенщиков: «Посмотрим, как выглядит день»

Проведите эксперимент. Поспрашивайте у своих знакомых (возраст, образование, род занятий роли не играют): «Кто такой Борис Гребенщиков?» По крайней мере половина из них ответит: «Руководитель группы АКВАРИУМ, музыкант и поэт».

АКВАРИУМ существует уже четырнадцать лет, практически не меняя своего состава. Сейчас в нем, кроме Бориса Гребенщикова, — Александр Ляпин (гитара), Александр Титов (бас-гитара), Андрей Романов (фортепиано, флейта), Михаил Васильев (клавишные, ударные), Всеволод Гаккель (виолончель) и Петр Трощенко (ударные). Группа относится к ленинградскому рок-клубу и имеет статус любительского объединения, но ее песни, по мнению профессиональных композиторов, никак нельзя назвать дилетантскими. В последнее время АКВАРИУМ получает все более широкое признание не только среди ленинградских поклонников современной музыки, но и в масштабах всей страны. В фирме «Мелодия» записан диск-гигант, в который вошли песни из двух последних программ группы: «Дети декабря» и «День серебра». Сейчас коллектив выступает во Дворце спорта «Юбилейный» с программой «Движение в сторону весны». Наш корреспондент Е. ГОДУНОВА встретилась с Борисом ГРЕБЕНЩИКОВЫМ.

В «Юбилейном» шла репетиция. Группа АКВАРИУМ повторяла программу перед сдачей худсовету. И в зале, и на сцене царила приличествующая таким случаям суматоха. Музыканты нервничали, потому что аппаратура, как это всегда бывает, «никуда не годилась». Без конца что-то отключалось, микрофоны «фонили», звукооператор бегал от пульта к сцене и назад.

Я же тихонько сидела стороне и терпеливо ждала, когда руководитель группы Борис Гребенщиков улучит минутку, чтобы ответить на мои вопросы. «Минутки» эти выпадали нечасто, и были они слишком уж короткими, так что наша беседа велась урывками. Но все-таки из ответов Бориса и его песен, которые, несмотря на несовершенство аппаратуры, звучали, складывалась достаточно цельная картина.

— Не так давно, отвечая на вопросы слушателей и зрителей, вы сказали: «Культура одна, она едина». И в то же время выбор сценического облика вы мотивируете тем, что существует рок-культура, которая диктует свои законы. Нет ли в этом парадокса?

— Конечно, есть. На первый взгляд. Любая истина в первом приближении парадоксальна. Но что такое в конце концов культура? Этический и эстетический багаж человечества, в котором обязательно присутствует гуманистическое начало. Рок-культура — это часть культуры общечеловеческой. Но, как всякая новая ветвь, она имеет свою униформу: стиль, музыкальный строй, лексику…

— «Искусство — занятие аристократов», — сказал классик, имея в виду, что, занимаясь искусством «ради хлеба насущного», художник рискует утратить искренность. В том, что эта проблема актуальна до сих пор, нетрудно убедиться, сравнив хотя бы нашу профессиональную эстраду с тем, что принято называть «любительской музыкой». Но, если судить по ленинградскому рок-клубу, стремление достичь успеха любой ценой, в ущерб искренности, начинает заражать и самодеятельные коллективы. Чем вы это можете объяснить?

— Это интересный вопрос… Дело, наверное, в том, что, как только у человека появляются любые стимулы, кроме радости творчества, искренность уступает место многозначительности, желанию как можно больше «завести» зал. Все через это проходят. Важно устоять, не поддаться искушению. Музыка, душа, искусство — они продаваться не должны.

— Но могут ли на эстраде сосуществовать всеобщее признание, слава, успех и искренность?

— Я думаю, что могут. Во всяком случае, к этому надо стремиться. У меня наша растущая популярность вызывает здоровое желание бороться с влиянием массового вкуса. Существуют темы, которые не может диктовать, заказывать публика. Они диктуются временем и самим собой. Я пытаюсь понять, как люди могут жить на земле в любви и радости…

— Разве радость — постоянное состояние души?

— Конечно. При этом она может быть неотделима от печали… Я думаю, человеку пора заключить перемирие с тем, что живет на земле помимо нас. Не имеет смысла противопоставлять человека природе, потому что это приводит к дисгармонии. Мне кажется, сейчас природа сама пытается как-то установить баланс между собой и человеком. Нужно естественным образом учиться жить естественно. А естественность и честность — очень близкие понятия.

— Поэзию не втиснуть в жесткие рамки «творческого кредо». Реальный мир сложен и многолик, и мир поэта — не беднее: «он окно, в котором прекрасен мир, и кто здесь — мир, и кто здесь — окно?». Но есть в искусствоведении такое понятие — герметизм. Оно обозначает замкнутость творчества, когда произведения того или иного художника до конца понятны лишь узкому кругу посвященных. Можно ли вашу поэзию назвать таковой?

— Я думаю, любое искусство в определенной степени герметично. Это неизбежно. Когда все понятно сразу, все на поверхности — это не искусство.

— Что привлекает в АКВАРИУМЕ людей уже относительно сложившихся — можно понять. А вот чем вы объясните такую популярность среди подростков?

— Мне трудно судить. Может быть, их подкупает честность. Может быть, то светлое, что есть в наших песнях. А вообще меня радует, что мы, несмотря на так называемую непонятность, интересны и четырнадцатилетним. Есть надежда, что, пытаясь разобраться в наших песнях, они почувствуют вкус к размышлению. Ведь падение уровня культуры — следствие потребительского отношения к искусству. Люди привыкли воспринимать искусство как развлечение. Процесс этот идет уже давно, причин тому — много, и явление это — международное. Если то, что мы делаем, принесет хоть какие-то плоды и мы при этом останемся собой, это здорово.

— Что касается светлого начала в вашем творчестве… Многие слушатели, наоборот приписывают вам пессимистическое отношение к жизни.

— Я оптимист, в природе не существует полной темноты. Есть свет и недостаток его.

Члены худсовета уже рассаживались в зале. Времени оставалось лишь на один вопрос:

— И все-таки, почему «рок-н-ролл мертв, а я еще нет…»?

— А это, чтобы слушатель не скучал без парадоксов. Ведь песня написана как раз в ритме рок-н-ролла. Но если серьезно — в жизни человека вдруг наступает момент, когда того, чем жил раньше, оказывается мало. В девятнадцать лет в роке — весь мир, а в тридцать — этого уже недостаточно. Один из известных музыкантов сказал: «Я слишком стар для рок-н-ролла, слишком молод, чтобы умереть». Это трагедия. И надо искать выход…

* * *

Удалось ли в этом небольшом интервью раскрыть феномен АКВАРИУМА, который существует, хотим мы того или нет? Явление это достаточно сложное, хотя бы по тому, что АКВАРИУМ давно перерос поп-музыку. В своем роде он уникален.

И в заключение — еще одна цитата из Бориса Гребенщикова.

Как странно то, что затеваю я:
Подобие любви создать из жажды…

На снимке: Б. Гребенщиков.
Фото В. ИВЛЕВОЙ

…Сейчас много прекрасной работы

Boris Grebenshchikov. Rock fans both in the Soviet Union and in many countries in the West know this name only too well. For young folks he is a symbol of protest. Qiftecl musician and performer, he is their idol.

Борис Гребенщиков. Это имя знают любители рок-музыки не только в СССР, но и во многих странах Запада. Для молодых людей он стал символом непокорности, таланта, современности.

Вы, наверное, не раз слышали слова — теперь они стали модными — «перестроиться, значит по капле выдавить из себя раба»? Вспомнили Чехова… Сказано удивительно точно. Жаль только, что откровение начинает превращаться в расхожую формулу, впрочем, «формула» здесь, пожалуй, не то слово, скорее — «лозунг», «призыв». Каждому действительно есть что из себя «выдавливать». Но как это сделать?! Как изменить себя, если многие годы из нас сознательно, начиная с детского сада, потом в школе делали людей, которые хорошо могут маршировать под любую музыку, все принимать, со всем соглашаться, во все «свято верить»? В этом добились больших успехов. Поразительно, что еще остались люди, оказавшиеся «неуспевающими» (или не преуспевающими?!), «двоечниками». Они не хотели и не могли усвоить науку «правильной жизни». Кажется, вы тоже были таким «двоечником»? Вас выгнали с работы, вы не сумели сделать карьеры в науке, песни ваши долго распространялись из-под полы, как контрабанда…

— Боюсь, что фраза, о которой вы говорите, про «выдавливание раба» — даже не лозунг, а удобный штамп, который, к сожалению, я тоже использовал. А рабов из людей делали не «многие годы», а всегда, правда, каждый раз по-разному…

Я более или менее знаю свое поколение. «Двоечников» в нем не так уж и мало. Они все правильно понимают. Но, может быть, не всегда знают, как себя вести не по-рабски…

— Точнее, не всегда находят в себе для этого силы…

— Но и новое поколение — 18-20-летние — они тоже на демонстрации и митинги не пойдут…

— Но ведь дело не в том, понимали или не понимали, что вокруг делалось. С этим было в порядке. А в том, что не находили в себе силы что-либо этому противопоставить… Мне кажется, секрет успеха вашей группы и других рок-групп, существовавших до недавнего времени неофициально, в том, что, слушая их, молодые компенсировали свое нереализованное желание подать голос против, не согласиться. В вас же ваши поклонники видят человека, который сумел себя сохранить, несмотря на обстоятельства… Вы как бы придаете им силы. А что давало силы вам?

— У меня была музыка. С тех нор, как появился рок-н-ролл, он для тех, кто его почувствовал, стал спасением.

— Вы думаете, музыка может спасти человека?

— Нас спасла. И на Западе многие говорят то же самое. Мы просто не обращали внимания на тот обман, который нас окружал. Послали все подальше…

Рок-н-ролл помог нам когда-то… Но теперь наступило другое время. Время поступков. Теперь пора идти дальше. Пора выходить в мир, в котором люди жили изначально, а потом многие сотни лет все больше закрывали простор своего восприятия… Ведь в мире гораздо больше живого, чем мы думаем. Но мы отвыкли это чувствовать. Надо менять свое сознание, чтобы воспринимать окружающую нас жизнь без напряжения, естественно.

А музыка в этом очень хорошо помогает — это живой язык XX века, рассказывающий о болезнях человечества. И еще музыка — лекарство.

— Лекарство? А может быть, витамин? Профилактическое средство?

— Пожалуй, так будет точнее. Рок-музыка пробуждает в человеке желание что-то делать, она дает ему силы…

— Вы говорите о рок-музыке? По-вашему, она призвана выполнять некую социальную функцию?

— Нет, рок — это скорее явление духа.

— Но выражает он не только состояние человека, но и состояние общества…

— Лишь постольку, поскольку человек живет в обществе. Не нужно рассматривать личность отдельно. Она — часть общей картины, очень сложной, которую рисуем не мы. Это делается через нас, сквозь нас, нашими руками, но мы не властны этим распоряжаться.

Я бы предпочел, чтобы стихи, которые я пишу, существовали только в музыке. Чтобы они были как силы природы. А обо мне чтобы никто не знал…

— Но это невозможно. Вы уже попали в круговорот славы, популярности… И мне кажется, что в вашем существовании появилось какое-то противоречие, парадоксальность. И в ваших ответах она обнаруживается. С одной стороны, то, что вы делаете — ваше творчество, — это попытка уйти от сиюминутности, суеты, попытка выйти на предельную искренность; вы пытаетесь открывать в себе и в других непознанную глубину. А с другой стороны — вас окружает поклонение до фанатичности, обожание до уничижительности, и вы, по-моему, играете в эту игру: внешний антураж, исполнение каких-то своих ритуалов, верность созданному имиджу. Разве все это, если посмотреть с юмором, не такая же суета, не так же смешно, как погоня за внешним великолепием у тех, кого вы высмеиваете, — «хозяев» жизни. Как вы совмещаете это в себе, как приводите в гармонию?

— Есть замечательная история, или притча. Ученик знаменитого лучника пришел к учителю и говорит: «Мастер, я наконец научился стрелять из лука». Учитель отвечает: «Хорошо. Покажи». Молодой лучник стал стрелять. Все блестяще… Тогда мастер говорит: «Это хорошо — Но это все пустяки. Пойдем со мной!» Подвел ученика к глубокой пропасти: «Встань на самый край и выстрели». — «Как?! Я не могу стрелять, я упаду» — «Значит, ты не умеешь стрелять из лука…» И мастер встал сам на самый край обрыва и начал стрелять так же, как если бы он стоял в пустыне. Вот это была стрельба из лука…

Если отвлекаться на внешнее, я ничего не сделаю. Это будет не стрельба из лука…

Человек слаб. Испытание «медными трубами» всегда было самым трудным и опасным. Мне мало приходилось встречать людей, кого бы слава хоть чуточку не изменила, в ком не открылись — в лучах поклонения — дурные черты…

— Ну, моя рабская часть на это реагирует. А нормальный человек на это реагировать, по-моему, не может. Конечно, это дает определенные силы. Но если я буду об этом думать, я не смогу чувствовать, ничего не смогу сделать…

— Вы хотите сказать, что просто делаете вид, что ничего не происходит, что вы не замечаете всей этой шумихи вокруг вас?

— Шум вокруг Гребенщикова. Это отдельная фигура… А мое дело — уйти подальше и что-то делать, пока он отвлекает на себя внимание.

— Что ж, вы довольно своеобразно все объяснили… Еще вопрос. Вы, вероятно, знаете, что в последнее время некоторые обвиняют вас в зазнайстве, говорят, что вы стали снобом… Как вы на это реагируете?

— А как мне реагировать? Если я сумею что-то сделать, значит, я что-то сумею сделать. Важно лишь одно: как человек поступает с тем, что имеет, что дала ему природа.

— И все-таки?.. Ведь знаменитость живет как будто под увеличительным стеклом: что носит, как смотрит, говорит, куда ездит, кого любит… И всем хочется ее «руками потрогать»…

— В общем-то, да! Простой пример: раньше я, например, ходил в баню и спокойно себе мылся. А сейчас вместо того, чтобы париться, раздаю автографы. Какой из этого выход? Приходится каким-то образом так к людям относиться, чтобы они понимали, что лезть не надо. Я сам не лез, честно говоря, ни к кому…

— Не бывает у вас иногда сомнений? Не хочется сказать тем, кто с таким обожанием на вас смотрит: «Ребята, я не стою этого!»

— Не бывает такого, потому что просто не до этого. Слишком много прекрасной работы, которую хочется делать. Я знаю: то, что я уже сделал, — это «так». Отказываться мне не от чего.

— Что ж, вам можно позавидовать…

— Ну, мне такое дано. Когда хорошая песня — это хорошая песня. Я знаю, что она существует и будет существовать.

— Кроме песен, есть еще и ваша жизнь: какие-то поступки, отношения с людьми, с близкими. Что-то вас не устраивает?

— Я сам себя не устраиваю. Я гораздо хуже, чем мог бы быть. Но человек изменяется только работой. Чем больше раоотаешь, тем лучше становишься…

— Но это — с одной стороны. А с другой? Вот своего маленького сынишку вы наверняка видите редко… Увы, соединить полноценную личную жизнь и работу в полную силу мало кому удается…

— Опять-таки у каждого это по-разному. В принципе я с сыном провожу достаточно времени.

— У вас есть взаимопонимание?

— Я у него учусь. Он рассуждает, у него свой подход к каким-то вещам. У меня свой… Сравниваем наши подходы.

— Вы надеетесь, что у вас не будет конфликта в будущем?

— Не знаю. Все, что я могу сделать, — быть человеком в отношениях с ним. Давать ему такие же шансы, какие я себе даю.

— Кем бы вы хотели его видеть?

— Какое я имею право хотеть! Это его дело.

— А у вас с отцом были хорошие отношения?

— Отец просто не лез туда, куда — он знал — лезть не надо. Не давил. А если давил, то я давил в ответ.

— Борис, вот такой, может быть, неприятный вопрос: далеко не всегда вы соглашаетесь принимать участие в сборных программах нашей рок-музыки. С чем это связано?

— Мы не хотим вставать в ряд советского рок-н-ролла. Мы занимаем свое место, нам ни с кем не нужно соревноваться. Это не спорт…

А все эти мероприятия, конкурсы — плешь все это, сплошная помпезность…

В принципе же, когда мы в какие-то мероприятия вписываемся, то вопросов нет. И денег мы не берем. Но от всего, что нам не нужно, мы отказываемся. А вот как раз демонстрировать, что мы популярная советская группа, — это нам не нужно.

— Почему?

— А зачем? Зачем нам это может быть нужно?!

— Вам больше нравится роль непризнанных гениев?

— Взятки нам не нужны. Мы не хотим идти в «росмосгосконцерт»…

— А что вам нужно?

— Независимость, которая у нас есть. А все остальное мы постепенно построим, нам торопиться некуда. Нам не нужна судьба Леонтьева, Боярского, МАШИНЫ ВРЕМЕНИ и всех остальных. Они не свободны. У нас же просто так ничего не дают. Сначала дают, а потом говорят: «Вот мы вам дали! А теперь сделайте что-нибудь для нас».

— Но ведь на Западе то же самое…

— Да. Но там расчет другой — деньгами.

— А вообще какие у вас с деньгами отношения?

— Еще недавно они были очень простые — я не знаю, на что мы с семьей жили какой-нибудь год-два назад.

— Есть желание заработать их побольше?

— Я могу заработать их сколько угодно. Но зачем? Зачем? Мы отказываемся от 95 процентов предложений из 100. Я отказываюсь…

— Вы себя считаете сильным человеком ?

— Сильный ничего хорошего в жизни не может сделать. Он глух ко всему остальному, кроме своей силы… Поэтому я надеюсь, что я очень слабый человек.

Эпитафия року

Рок-н-ролл мертв, а мы еще нет.
Б. Г. АКВАРИУМ.

Гребенщиков приехал из Америки и исчез в своих убежищах. В Москве возник внезапно: какие-то съемки, я позвонил, он сказал, что говорить не хочется, но в пять он свободен. В пять он стоял один на продутой ветром мокрой площадке перед телецентром, в черном длинном плаще, широкополой пасторской шляпе, он озяб, никому не было до него дела, и мы сначала проехали мимо: мы его не узнали. Он оброс бородою, его лицо было лицом странника. Когда-то он сказал: «Мой путь длинней, чем эта тропа за спиной. Но я помню то, что было показано мне». Я очень на это надеялся.

Он сказал, что не жрал с утра, мы завернули в кафе на Щербаковской. Но ел он плохо. В нем жила тревога.

Это передавалось.

Поехали ко мне.

— Кофе?

— Угу.

— А почему борода?

— Да нипочему,- отвечал он вяло. — Когда мы были молодые, хотелось каких-то наворотов, и мы все это делали: одевались, раскрашивались там… Теперь это уже не так важно.

— То есть растет борода — пусть растет?

— Ну… не совсем. Мне, например, всегда хотелось носить твид, что-нибудь такое… барское. Вот — купил сейчас твидовые штаны, хожу в них. Ботинки вот купил.

— А раньше?

— Раньше все в тапочках, в сапогах.

— У одежды теряется знаковый смысл?

— Скорей меняется. Ну, вот если бы я сейчас был в костюме, то вел бы себя, как Человек-В-Костюме.

— А галстук-то у вас в доме есть?

— У меня дома нет. Но если б был, то там, наверное, был бы галстук. Мне вообще нравится, чтоб в доме все было. Но, видимо, просто время еще…

Однажды он сказал: «Слишком рано для цирка, слишком поздно для начала похода к святой земле». Через несколько дней позвонил ночью, проездом. Куда? «А-а, в Оптину пустынь. Что-то захотелось…»

* * *

Б. Г. вернулся домой. И — не шелохнулось. «Московский комсомолец» хмыкнул недоуменно, обнаружив в одном из хит-парадов всплывшее вдруг забытое имя: «Гребенщиков». Где-то в самом конце списка. Прилепилось и сразу исчезло. Он неинтересен нынешним фанам: человек, переживший свою славу. Он сказал, зажав кисти рук в коленях, глядя куда-то в окно:

— Была такая девушка Мелани, на которую все молились в Америке в 60-е годы. Мы с ней выпивали недавно. Про нее уже не помнит никто. Два последних поколения ее просто не знают. Но она жива и сейчас куда более реальна. Я знаю семидесятилетних, которые моложе многих восемнадцатилетних, гораздо интересней и живей. Люди делятся на поколения не по горизонтали, а по вертикали.

* * *

Где-то в начале вертикали малоизвестный в широких и носимый на руках в узких кругах Б. Г. безмятежно предлагал глядевшим ему в рот мальчикам и девочкам:

Друзья, давайте все умрем!
К чему нам жизни трепыханье?
Уж лучше гроба громыханье
И смерти черный водоем!

И все подпевали: ля! ля-ля! ля-ля! ля-ля! Такая была манера сходить с ума. Но — сходили, сходили, а уцелели. Еще и пели. Вот все пели, пели и однажды ирония начала наливаться фиолетовым сарказмом, и Б. Г, обнаружил, что:

Мы до сих пор поем, хотя я не уверен, хочу ли я что-то сказать. Из моря информации, в котором мы тонем. Единственный выход — это саморазрушение… Мы до сих пор поем, но нам уже недолго ждать.

— Нет у вас ощущения, что с людьми, которые первыми стали делать рок, жить им, случилось что-то необратимое? Они как-то стремительно постарели. Майк Науменко из красивого мальчика с каким-то надменным надломом, с американским голосом за несколько лет превратился… Это человек, который, кажется, не имел права стареть.

— Майк — из людей, которых время выбирает на какой-то срок, ну, вот как Донован, например, был период, когда он делал то, что надо. Его время проходит — и все. Майк такой. Может, и я такой, не знаю. Мне трудно судить. Так бывает, потому что имеешь дело с сильнейшей энергией. Музыка как магия: концентрированная энергия. Очень опасная. Пока ведешь себя с ней правильно, она проходит через тебя, и все прекрасно. Но чуть повернешься к ней не тем боком: начнешь себя эксплуатировать или там гнаться за деньгами — все, ты конченый человек. Причем, это видно глазами, происходит физическое разрушение: зубы выпадают, тело разносит, человек седеет на глазах. Все — в считанные месяцы. Не помню, откуда эта фраза: история избирает людей, чтобы они делали ее дело. А когда все сделано, она их просто давит. Единственный способ не попасть под колесо — двигаться вместе с ним.

— Вы двигались, и…

— Мы прошли все круги и с чистой совестью вернулись туда, откуда начинали.

— Туда? Зачем? Столько интересного вокруг…

— Разве? А-а, я понимаю. Нас с самого начала многие интерпретировали как группу чуть ли не политическую. А мы никогда политикой не занимались. Живя в АКВАРИУМЕ, мы практически не ощущали, какая вокруг власть. Как-то обходились. Играли то, что играли, это было безумно интересно. Исполняли собственную жизнь. Может быть, социальными мы казались потому, что пели о реальных вещах? Но это не политика. Мне всегда было интересней писать о том, что длится дольше, чем моя жизнь. Мне скучно писать про Брежнева, про перестройку. Это болтанка на поверхности жизни, а океан как невозмутимо лежал, так и лежит. Меня интересует то, что происходит в глубине.

— Какая рыба в океане плавает быстрее всех?

— Ну, примерно так.

— Название группы…

— Я ничего расшифровывать не буду.

— Нет-нет, я просто начал говорить о том, как я объяснял для себя АКВАРИУМ. Как экологическую нишу. Комнатный океан. Аквариум — как образ жизни. Я — без ехидства.

— Нет. Это — образ восприятия мира.

— Но все-таки попытка выгородить в окружающем собственное пространство? Чтобы жить не в государстве, не в строе, а в музыке? Один пианист на мой вопрос: почему, когда все лучшие музыканты страны давно на Западе, не уезжает Рихтер? — сказал замечательную вещь, он сказал: а Рихтеру все равно, где жить. Он живет не в стране, а в музыке.

— Правильно. Но я бы уточнил. Не в музыке даже, а просто — по-настоящему. Когда я в деревне, на Валдае, выхожу ночью в лес, это и есть настоящая жизнь. Такая, как в наших песнях. Когда я в городе пробиваю что-нибудь на худсовете или бегаю за коньяком — это забавно, но это ненастоящее. Это вообще не жизнь. Все наши тусовки, запад-восток, интервью, телевидение, актуальные репортажи — не жизнь. При всем моем уважении к «Огоньку», когда я открываю свежий номер его, у меня ощущение, что я листаю древний, архивный журнал. Когда выхожу на улицу и вижу камень — это живое. В нем сотни тысяч лет, и все они здесь, сейчас. Жизнь — камень, трава, луна. АКВАРИУМ имеет дело с реальными вещами. Мы можем плохо с ними обращаться, мы часто вообще этого не умеем, но это реальные вещи. Поэтому мне с журналистами сложно говорить. С шаманами — легко. Со священниками.

Однажды он сказал: «Здравствуй, моя смерть. Я рад, что мы говорим на одном языке».

* * *

— А собственное будущее…

— У меня будущего нет. По неизвестной причине у меня пропало будущее. А в прошлом году вообще исчезла способность к предвидению.

— То есть если вдруг ночью умрешь, это уже ничего? Не страшно, потому что все сделано?

— Я мог спокойно умереть уже в 1987 году, потому что все исполнил. То, чем мы, я имею в виду группу, занимаемся сегодня, — алхимия. Свою функцию мы выполнили, работая с 80-го по 85-й год, сделав весь этот цикл альбомов, начиная с «Синего альбома», закончив «Детьми декабря». Все. После этого группа начала физически распадаться: Сашка Куссуль утонул. Севка Гаккель все время говорит, что должен уйти, и правильно говорит, и ушел было, но он человек слабый, поддается на искушения, и я его время от времени сманиваю.

Однажды он сказал: «Мне пора на покой. Я устал быть послом рок-н-ролла в неритмичной стране…»

Он сказал: «Если б вы знали, как мне надоел скандал!.. Эй, кто там претендует на мой пьедестал?! Где та молодая шпана, что сотрет нас с лица земли?»

И еще он сказал: «Ее нет, нет, нет…»

* * *

Когда я сейчас включаю телевизор. я вижу, как по всем каналам его скачет «молодая шпана», выпрыгивая выше головы с тем, чтобы обрушиться в шпагат, и со страшной силой напевает о наболевшем: о грезах и розах на снегу, о ласковом мае и девушках, с которыми прошло успешно или сорвалось рандеву на Бульваре (естественно, Роз). Я не понимаю только: почему обо всем этом нужно так громко орать? В мире, где все мы скоро передохнем? Но я вижу у ног страдальцев толпы сострадающих, закативших глаза и ревущих вослед, у них, очевидно, тоже состоялась трагедия на почве недоданных сластей. И я думаю: Господи, вот этой модернизированной попсой, этими нью-виа все и закончилось? К этому дело шло? Это их имел в виду тощий, поддавший за кулисами лидер группы АКВАРИУМ, когда, кривляясь, радостно вопил в микрофон, дразня бегущих по проходам дружинников, бегущих хватать и выволакивать его из зала, вырубать ток, вопил: «Сбудется мечта! И наши люди займут места! Под страхом лишения рук или ног — все будут слушать один только рок»? Да, да. разумеется, и хулиганство, и самоиздевка, все нормально, но ведь вышло-то тем не менее по спетому. И слушаем. Просто некуда деться!

А, собственно, разве что-нибудь иное случиться могло? Разве по-иному бывает у нас? Разве разрешенное однажды по законам абсурдного нашего устройства не превращается мгновенно в собственную противоположность? Вот разрешили модернизм: кушайте, господа. Обкушивайтесь.

Но куда же исчезло при этом то, что было роком? Нашим, ни на что не похожим, разве что на бунт? Куда делся факт национальной трагедии? Почему взамен скачет на экранах комедия абсурда? Пир во время чумы?

Свирепая особенность нашей структуры в том, что мы и самую запретную форму со временем разрешим. Но со скрипом разрешаем талант. Потому что он — зеркало, откуда черным зевом глядит наша трагедия. Умерших — да, разрешим. Живых? Живых мы отправим в Америку. Пусть там жируют, издаются, пляшут, поют за бешеные бабки.

Что же такого наговорило, пуская пузыри и захлебываясь, выползшее из подвалов на дрожащих кривеньких ножках больное дитя больной страны?

За несколько лет до политиков и публицистов оно сказало о том, что видело из своего подвала. Но в отличие от вышеупомянутых специалистов, выбираясь наверх и подтягиваясь, оно схватилось за оголенный провод. Ток приподнял его над землею. Разряд влил в его беззвучный крик синюю свою силу.

Однажды Б. Г. сказал, сам удивившись: «Кто мог знать, что он провод, пока не включили ток?»

* * *

Давно ли это было? А теперь оглянитесь… Какие нервные лица: быть беде. Я помню, было небо, я не помню — где. Мы встретимся снова, мы скажем: привет! В этом есть что-то не то…

Мыслим ли рок вне «эпохи застоя»? Может он жить за ее порогом? Рожденный в подземелье, он самим фактом существования означал скандал. Нарывался. Имидж свой выстраивал на противостояние. На драку. Самосожжение. И сколько их сломалось, сгорело, сошло на обочину! Мы платим втройне: за тех, кто шел с нами, за тех, кто нас ждал, за тех, кто никогда не простит нам то, что рок-н-ролл мертв, а мы еще нет…

Но другого пути, вероятно, нет… А вперед — это там, где красный свет…

И мы на полном лету в этом странном пути, и нету дверей, куда мы могли бы уйти. Забавно думать, что есть еще люди, у которых все впереди… Где та молодая шпана, что сотрет нас с лица земли? Ее нет, нет. нет…

Группа АУКЦИОН (1989 год): И я случайно в давешней чайной понял секрет: нас просто нет, вот беда… И, видимо, не было вообще никогда… Новый год на дворе. Вьюга, вьюга, и уже полвека ожидание долгожданной весны… Мне так стыдно: я стал предателем!

Рок сполз обратно в свой подвал.

* * *

— Ну так как насчет «молодой шпаны»?

— Хм. Теоретически в этой песне говорилось о том, что должна прийти какая-то волна и смести предыдущую. Но если мы настоящие, то этого не может произойти.

— И все-таки… Может быть, где-то в подвалах?

— Я стараюсь слушать все, что сейчас появляется. Есть кое-что. Ну-у… ВОДОПАДЫ, такая смешная группа…

Смешная группа ВОДОПАДЫ в смешной кассете «Панк-съезд», действие которого происходит, естественно, в подвале, так иллюстрирует создавшееся положение. Докладчик энергично обращается к собравшимся, подвал весьма меланхолично услышанное комментирует.

Докладчик: Ребята, иные пришли времена!

Подвал (сонно): А сколько их было…

Докладчик: Крутой поворот совершает страна

Подвал: А сколько их было…

Докладчик: Закончились годы застоя и сна!

Подвал (заинтересовавшись): А сколько их было?

Докладчик; Да лет 25. Перестаньте тужить!

Подвал (в ужасе): Да это же вся наша жизнь!

Жизнь прошла. И всем им стало по 35-40 лет. И Мамонову, и Макаревичу, и Шевчуку. И Б. Г.

Однажды он сказал: «Жить быстро, умереть молодым — это старый клич. Но я хочу быть живым». Нормально.

А рок-н-ролл мертв.

* * *

— Боря, один ваш поклонник, узнав о поездке в Штаты, сказал мне: все, Гребенщиков кончился. Продался, уехал зашибать бабки. Но черт с ним. Хуже: он бросил нас. Мы за ним шли. А он взял и бросил. Предал.

— У меня нет никакой ответственности за идущих следом, есть ответственность только за собственную душу перед Богом. Кстати, я думаю, из-за этого за нами кто-то и шел. Но мы никого никуда не обещали привести. Никогда.

— Сейчас, как всегда, в эпоху разброда и смуты, появилось множество разных мессий, которые обещают всех спасти, научить, они говорят, что знают, как надо. А вы знаете. как надо?

— Нет, я не знаю.

— Так куда вы идете?

— Я даже не могу сказать, что иду. Я чувствую в любой момент, что мне следует делать, я знаю, где мои долги. Но я не плачу по чужим счетам.

— А кто-то мне говорил про кабальный контракт, что связал вас по рукам и ногам…

— Контракт как контракт, 80 страниц. Не думаю, что кабальный. Но что мне даже кабальные условия? Я спрячусь в городе Череповце — меня не то что Си-би-эс, милиция не найдет. Я же русский, тот русский, что всему миру известен как жулик. И что я такого сделал? Появилась возможность, ничуть не изменяя себе, себя, поехать туда, куда, я знал всегда, меня ни за что и никогда не пустят. И вдруг пустили! Вы бы отказались поехать и напрямую пообщаться с людьми, у которых учились, по клочкам узнавали что-то об их жизни, причем не просто пообщаться, а самому пожить, как они? Вы бы отказались? А кто бы отказался? «Предал!..» Мне был дан волшебный шанс, и он до сих пор есть, я снова туда поеду, записывать второй диск. Я жил там, как ребенок в игрушечной лавке. Это было как каникулы…

— От нашей жизни?

— Да. Освобождение. И пришедшее внезапно сознание того, что случившееся со мной — могут абсолютно все. Мой друг уехал в Нью-Йорк, не зная английского, без копейки денег. Сегодня он уже снимает там жилье, рисует картины и продает их… Не надо бояться. У нас же у всех страх.

— Еще бы.

— Я дико боялся. Когда ехал и первое время там. Потом расслабился, потому что ничего страшного со мной не происходило. У нас же у всех комплекс швейцара. У всех советских людей. Ты все время ждешь, что кто-то тебя постукает сзади по плечу: «А вы что здесь делаете? Пройдемте!» И выгонят. Это у нас в крови. В этом сущность великого эксперимента: взять страну и из нормальных людей сделать некую социалистическую общность — советский народ, в котором каждого в любую минуту можно откуда угодно погнать, и он примет это как должное. В Нью-Йорке я гулял по ночам один, и мне дурного слова ни разу никто не сказал. А когда вернулся в Москву — меня снова начало трясти. Вот здесь, у нас, страшно. И в Ленинграде страшно.

— А не появилось желания отвалить навсегда?

— Не-ет. Здесь моя жизнь. Настоящая, страшная. Туда надо ехать… Я называю это «сафари». Я уезжаю, как охотник, коллекционер, Миклухо-Маклай. Я должен сам увидеть пирамиды. Потрогать рукой. Мне это нужно для песен. Но дело-то в том, что такая возможность должна быть у всякого человека. А у нас того, кто ею воспользуется, все еще нередко называют предателем. У нас это в генах.

* * *

Несколько лет — до того, как тронулся лед, — о каменном мире, где выпало жить, о людоедском его устройстве и тоскливом незнании пути орал рок: Какая тоска — не знать, куда пойти. Мы пойдем туда, где разрывается ткань! В одну тюрьму — из другой тюрьмы! Нас разбудили в такую кромешную рань! Сметана на бананах, молоко на губах…

Еще бы не оцепенели советские люди, упоенно внимавшие младенческим улыбкам тогдашних знаменитых певцов!

Случайно ли, думаю я сейчас, те певцы одеты были, как чиновники? И чиновные пели тексты, и щеки их были обширны и благоуханны, как у хозяев на портретах? И каждый внимающий им как-то начинал догадываться, что лишь обладатели щек вправе представлять весь советский народ, им руководить и водить его туда-сюда.

Вопли рока нестерпимо и гадостно выплевывали то, от чего хотелось отвернуться, они мордой возили об стол…

Однажды он сказал: «Цветы, что я подарил тебе, будут стоять до утра. Но никто из нас не выйдет отсюда живым…»

* * *

— Отчего так много строчек, в которых предчувствие конца?

— Не знаю. Знаю, что во мне это не вызывает печали. Что было, то было, что будет — будет.

— По делам нашим?

— А вырезать десятки миллионов людей — самых независимых, с природным чувством собственного достоинства, лучших, да еще несколько миллионов сверх, на всякий случай, — вы думаете, это даром сойдет?

— Мы и человечество ограбили, выломав из мирового здания стену — целый народ, утверждая при этом, что наше и не наше друг друга исключают. Это замечательное достижение: борьба с общемировой культурой.

— У нас к музыке до сих пор относятся, как к спортивным состязаниям. Чья победит? А культуры не сражаются друг с другом. Это ребенку кажется, когда он случайно увидит родителей в постели, что они борются. А они любят друг друга. И в любви рождаются дети, наделенные свойствами обоих родителей.

Я думаю, в истории человечества у России своя определенная функция: какая-то щемящая духовность. Я не русофил, нет, я люблю Россию, русскую культуру, но вот Чайковского я люблю не за то, что он русский. Я люблю его потому, что у меня от него внутри все начинает щемить. Это не только мое ощущение. И такого нет ни в одной музыке: ни в Европе, ни в Америке, ни в Африке, ни на Востоке. В России есть щемящесть, может быть, потому, что Россия — это великая женственность. И это все ощущают. Но можем это как следует только мы. Хотим — не хотим, умеем — не умеем, порой плохо умеем, но это мы можем. И этого ждет от нас человечество. Я этому учусь. То есть я знаю, чему учиться. Я знаю, что я должен. А уж выйдет ли — Бог знает…

Я не смогу уехать, потому что здесь во всем, как и в музыке, эта щемящая штука. Она питает. Может быть, я поступаю неправильно и буду об этом жалеть, но…

Однажды он сказал: «У каждого дома есть окна, из каждой двери можно сделать шаг».

И еще он сказал: «Теперь ты открыт. Ты отбросил свой щит. Ты повесил мишени на грудь — стоит лишь тетиву натянуть!.. Ты ходячая цель. Ты уверен, что верен твой путь».

* * *

Рок свое сказал. И уже звучат новые слова, затягивая, как ряской, круг чистой, неаычерпанной воды. Но лишь когда пустеет колодец, идет в него новая вода. Рок мертв.

Но мы еще нет.

Борис Гребенщиков: «Я очень благодарен нашей Системе…»

Человека, сидящего напротив меня, судьба и била, и возносила. Еще не столь давно его официальная репутация подпадала под печально известную статью 53, а неофициальная заставляла думать о пришествии нового мессии. Время гласности открыло ему широкую дорогу, но лишило ореола. Теперь на его концертах намного меньше милиции, но намного больше думающих слушателей. Ушли поклонники-фанаты, остались сочувствующие его искусству и соучаствующие. Его песни на глазах превратились в историю эпохи, к которым как к свидетельствам будут обращаться люди последующих поколений. А это значит, что творчество Бориса Гребенщикова следует оценивать не сиюминутными эстрадными мерками, а с точки зрения Времени…

— Гребенщиков-90 и, скажем, Гребенщинов-80 — это очень разные люди?

— Да, разницы в них хватает… Гребенщиков-90 и Гребенщиков-65 похожи куда больше…

— Вы провоцируете следующий вопрос: люди в старости становятся похожими на детей. Так что же, к вам пришла «старость»? Усталость? Завершился цикл?

— Скорее асего, виток спирали… Иногда я ловлю себя на счастливом ощущении, что вновь ко мне возвращается радость двенадцатилетнего пацана, только начинающего через рок-н-ролл входить в искусство. Последние 10 лет мы были рок-группой в этой стране и лишь сейчас начинаем расслабляться и становиться совсем натуральными. Возвращение к началу, к корням, к настоящему…

— Вы помните свою первую песню?

— Конечно. Хотя как давно это было — 1972 год…

— Не пытаетесь ее исполнить на концертах?

— Нет. Мысли в ней были хорошие, но все остальное — на довольно-таки топорненьком уровне.

Аббревиатура БГ когда появилась?

— Давно, еще в семидесятых. Борис Гребенщиков — и звучит тягуче и расписываться долго. БГ — так проще…

— Борис, а почему, на ваш взгляд, АКВАРИУМ так долго били? Ведь по сравнению с другими рок-группами вы были и более «тихими», и более абстрактными…

— Кто-то мне недавно доказывал, что Иосифа Бродского травили не за то, что он был революционен по сути, а за то, что у него была другая, поэтическая форма. И эта форма настолько не соответствовала нашей действительности, что становилось понятно: поэт Бродский гораздо страшнее любого диссидента… Вот и у нас всегда была Другая форма… Мы стремились быть нормальными людьми…

— В связи с этим хочу задать вам вопрос, который давно интересовал. Меня в свое время поразили слова одной из ваших песен:

Дайте мне тон, дайте мне ход
Дайте мне спеть эти пять нелогичных нот,
И тогда меня можно будет брать руками…

Как же так, думал я, лидер «андерграунда» и обращается и «власти» с таким призывом: Не трогайте нас?!

— А вы вспомните время создания этой песни… 1983 год… в той ситуации с нашей стороны было вполне логично обратиться к «властям» (разумеется, только на таком — метафизическом — уровне)! мы вам вреда приносить не собираемся. Я говорил как бы: да, меня можно «брать руками», только неизвестно, что из этого выйдет…

Как видите, все повернулось само собой: и руками нас не взяли, а мы остались, Какими были.

— А что позволяло o вам «держать удар»? Насколько я знаю, судьба ваша долгое время складывалась отнюдь на гладко?

— А я никогда никому не противостоял… Какой толк опускаться до драки на таком уровне? Ну, выгнали меня из комсомола, так он мне изначально был не нужен: меня записали туда вместе со всеми o школе, потому что тогда было положено… Ну, прогнали меня с работы, так мне она была совсем неинтересна. Да простят меня мои учителя, но я никогда толком не мог взять интеграл. А математиком-теоретиком оказался только потому, что считал это более честным по отношению к Советской власти, чем становиться инженером. Все-таки без математиков-теоретиков она преспокойно могла обойтись…

И так — во всем остальном. Ну, не хочет меня Система — и слава Богу! Я очень благодарен нашей Системе: будь она гибче, я рисковал бы стать конформистом в гораздо большем степени…

— А не будь такого тотального давления Системы, насколько существенно изменилась бы советская рок-музыка и, в частности, ваше искусство?

— Я не берусь судить обо всей нашей рок-музыке, ибо советский рок-н-ролл порожден такими условиями и неразрывно с ними связан. Вот почему, когда сняли искусственные запреты, огромное количество рокеров оказалось перед проблемой: «Что делать?» Некоторые еще по инерции пытаются «переплюнуть» Центральный Комитет, не замечая, что он сейчас куда революционнее, чем они…

Что касается меня… Знаете, Я долгое время провел в Штатах и Англии и обнаружил, что чувствую себя там совершенно нормально, спокойно продолжаю заниматься тем же, чем и здесь, не отвлекаясь на революционность…

— Как раз по поводу вашего пребывания на Западе мне довелось слышать злую фразу: «Гребенщиков не продавался большевикам, но быстро продался капиталистам»…

— Что имеется в виду под «продажей»? Вышедшая на Западе пластинка «Радио Тишина»? Так уверяю вас, что в ней «на продажу» не сделано ничего. Я и раньше не руководствовался законами рынка — и теперь не хочется: все-таки не сметану делаю… В этой пластинке немало ошибок, но случились они не по вине «капитализма», а просто потому, что я столкнулся с другим уровнем техники, с иным мышлением.

— Простите, что я вторгаюсь я область сплетен, но хочется внести ясность… Говорят, что на гонорар от этого диска вы сняли виллу на берегу океана…

— У меня не только нет виллы на берегу океана, у меня даже нет до сих пор квартиры в Ленинграде. Приходится квартиру снимать, с минуты на минуту ожидая, когда тебя оттуда «попросят». Потому и живу так: частично — здесь, частично — в Лондоне.

— Еще говорят, что фирма, заключившая с вами контракт, понесла убытки от «Радио Тишина» на четыре миллиона долларов…

— Насколько я знаю, См-би-эс продано более ста тысяч дисков, и все расходы удалось покрыть. Эта пластинка принесла несколько сот тысяч долларов — советским организациям, чуть меньше — мне, несколько сот тысяч — американским партнерам… Сейчас я еду в Лондон работать над песнями для новой пластинки. Так что все стороны удовлетворены. Кроме, пожалуй, меня…

— Почему же?

— Хочется скорее делом заняться…

— Как вы относитесь к воцарению на эстраде рыночных отношений?

— Я уже говорил, что мы никогда не руководствовались законами рынка, и то, что происходит сейчас, мне глубоко противно. То, что занимает 90 процентов времени на эстраде и телеэкране, — чудовищно, это хуже порнографии. Порнография, в конце концов, — это голые девки, если они красивые, это даже нравится. Но то, что я вижу, — это продажа души. Несравненно хуже, чем проституция, чем СПИД, чем чума… Страна, ее культура определяются во многом своей музыкой. Наша жизнь, в 60-е, отчасти 70-е годы связана в моем представлении с такими меланхолическими джазовыми аккордами, как бы утверждавшими, что все равно ничего хорошего не будет, потому давайте пить водку, целоваться украдкой с чужими женами… Теперь наша жизнь определяется во многом потоком коррупции, которая валит с экрана, со сцены. Это — ужасно…

— Не потому ли вы в одном из интервью сказали, что лучшее, что можно сделать сегодня для советской эстрады, — это уничтожить ее?

— Немножко резковато выражено, но суть верна… Подавляющая часть советской эстрады основана на деньгах, только и исключительно на деньгах, без каких-либо мыслей о душе, об искусстве, о чем-то истинном, вечном… Естественно, такое нужно выжигать. Разумеется, не физически: всех а тюрьму на посадишь (и слава Богу!), но духовно бороться необходимо — долго, упорно, стоически…

— Это относится только к современной эстраде или к старой тоже?

— Только к современной… Все-таки в тридцатые — сороковые годы нечто оставалось… Утесов, Виноградов, не говоря уже о Вертинском, были профессионалами в хорошем понимании этого слова. То есть людьми, не предававшими духовность.

Тот же Петр Лещенко… Забавные, милые песни… Да, это было пошловато, к «высокому искусству» отношения не имело: рядом с Леонардо да Винчи этого не поставишь… Но в тех условиях, когда сосед писал на соседа доносы по обязанности, песни Лещенно были элементом НОРМАЛЬНОЙ жизни.

К сожалению, мне редко доводилось общаться со старыми профессионалами, но есть в них что-то такое… Я слышал прелестный рассказ о том, как Вертинский ужинал в одном из ленинградских ресторанов. Давно это было, в пятидесятых, когда можно было еще встретить старых официантов, из «того времени». Один из них прислуживал Вертинскому. Так вот, спутник Вертинского, расплачиваясь, небрежно бросил «на чай» какую-то купюру. Вертинский же высчитал десять процентов, добавил их к сумме счета и аккуратно — копеечка к копеечке — положил на стол. Бедный официант долго не мог прийти в себя: ему не верилось, что еще остались люди, помнящие прежние правила хорошего тона…

Так вот, старые мастера сохранили знания этих «правил». Да, их песни были банальными, но в них сохранились элементы естественной человеческой красоты. Честь и хвала им, что не сломались, не поддались всеобщему обнищанию духа…

— После этого мой следующий вопрос выглядит даже неуместным, но все же рискну его задать: как вы относитесь к ЛАСКОВОМУ МАЮ?

— Никак. Я их, по счастью, слышал мало, так, две-три песни, да и то потому, что телевизор не успевал выключить вовремя. Честно говоря, мне на них наплевать. Хотя девочкам, для которых ЛАСКОВЫЙ МАЙ поет и на которых делает деньги, это, может быть, и необходимо.

— А в борьбе «Комсомсльской правды» с ЛАСКОВЫМ МАЕМ вы на стороне газеты?

— Да они же стоят друг друга… Замечательные партнеры: «Комсомольская правда» и ЛАСКОВЫЙ МАЙ.

— Борис, насколько соответствует действительности изложение вашей фразы в журнале «Советская эстрада и цирк»: «Я очень не люблю журналистов, но я очень люблю с ними разговаривать. Мне интересно, кто кого переехидничает»? Чем она вызвана?

— Мы разговариваем с вами уже довольно долго и, как видите, я и не собираюсь ехидничать. Зачем, вы же задаете нормальные вопросы… Наверное, стоило уточнить, что не люблю я определенную группу московских журналистов, которые стараются непременно поставить всех и вся на «свои места» и потому ведут себя просто нелепо (особенно этим славен «Московский комсомолец»).

АКВАРИУМ существует уже два десятилетия. Не пора ли изменить стиль, как считают некоторые специалисты по року?

— Нет, меняться мы не собираемся. Мне это сложно описать, да, наверное, и ни к чему, но принцип работы с тембрами, нотами, со всем, что входит в понятие музыки, включая сюда и духовное наполнение, присущий АКВАРИУМУ, полагаю, уникален, и предела тут нет никакого. Этим можно заниматься сто лет, можно — тысячу…

— Вы прошли «огонь, воду и медные трубы». Когда было труднее?

— Всегда трудно по-своему. Но — интересно…. В конце концов, это и есть наша жизнь.

Фото Е. Красиолольского.

Статья сохранена Анатолием Сухаревым.

Праздник не на нашей улице

24-25 ноября 1988 года впервые в истории Союза состоялась международная премьера пластинки. В ленинградском Спортивно — концертном комплексе БГ АКВАРИУМ и музыканты групп EURYTHMICKS и PRETENDERS представили совместно записанный на студиb CBS Records альбом «Радио Сайленс». Итак, первый опыт и первые итоги.

…И ПУСТЬ ПРОСТЯТ меня поклонники Бориса Гребенщикова и не бросают камни при встрече — но концерт «Аквариума» с английскими музыкантами в ленинградском СКК я расцениваю как провал.

Нет, конечно, это был успех, и гигантский зал комплекса был забит, что называется, под завязку, несмотря на безумные 10 рублей (с нагрузкой) стоимости билетов, которых, впрочем, было явно еще больше, чем желающих попасть на концерт, — иначе чем объяснить тот факт, что у входа эти билеты продавались с рук по три рубля, а то и по рублю. Но это, как говорится, детали. Конечно, был тысячный пляшущий, машущий руками, кричащий и размахивающий бенгальскими огнями партер, скандирующий «Бо-ря, Бо-ря!», и был еще более загадочный на фоне не нашей аппаратуры Гребенщиков, кокетливо — устало объясняющий партеру: «Ну почему только Боря, есть ведь на сцене и другие люди». Конечно, были и «другие люди», красиво оттенявшие АКВАРИУМ и иногда очень профессионально что-то игравшие и певшие на хорошем английском языке, который был, конечно, менее понятен, чем «ленинградский английский» Бориса, но все же вызывал не менее бурную реакцию зала — видимо, не разучились еще люди любить родной со времен БИТЛЗ инглиш. Была прекрасная «Аделаида» и не менее прекрасный, так и не сумевший затрепаться «Город золотой» — в темноте, под медленное раскачивание десятков зажженных свечей. Было все. Только вот радости не было.

Почему? Не претендуя на глобальность, попробую объяснить свои личные впечатления. Мне, например, не понравилось, что Гребенщиков стал писать так называемые «социальные» тексты. Я не имею в виду ту органичную для всего нашего рока, и для БГ, пожалуй, в первую очередь, социальность, которая шла от честности и не всегда веселого жизненного опыта наших рокеров. Я говорю о той дурной социалыцине, которая в данной ситуации стала странно похожа на такую удивительную для БГ вещь, как погоня за модной темой.

Мне не понравился «американский» цикл песен БГ. При том, что ничем (кроме дурного произношения) сам факт исполнения им по-английски меня не задел. Дело в другом — в том, в частности, что эти песни мог исполнять не только БГ, но и кто угодно. Их и исполняли друзья-англичане, а до того похожие песни пела на «Музыкальном ринге» Джоанна Стингрей — и у них это получалось не хуже, даже чуть более профессионально, в силу, я думаю, органичности языка. Возможно, потеря собственной интонации нужна была БГ, чтобы вывести свое творчество на мировой уровень. Ничего плохого в этом нет, но возникает наивный вопрос: а зачем выводить на мировой рынок то, чего там и так навалом? Кому там это нужно? Вот и получается странная штука — уже не АКВАРИУМ (потому что сохранить, хотя бы интонацию АКВАРИУМА в хорошей ритмовой попсе не получилось, получилась просто хорошая ритмовая попса) — И еще не ЮРИТМИКС, ПРЕТЕНДЕРС, все что угодно. Ну так зачем было стулья ломать? Что говорить-то всему миру — что и в России, мол, есть свой ЮРИТМИКС (ПРЕТЕНДЕРС и т. д.)? А зачем?

Может бьтть, было бы честнее пойти на риск показаться очередным «расейским» экзотическим медведем с загадочной душой и все же записать диск на русском, — а? Плюнуть на коммерческий успех и глобальные задачи и показать, что мы все-таки не точно такие же, как они? Не лучше, не хуже — не такие, другие, свои собственные? Что есть АКВАРИУМ и есть Борис Гребенщиков, которые умеют играть — бог с ними? — не хуже Дейва Стюарта с компанией, — но не ТАК ЖЕ. В конце концов, когда к нам приезжает СКОРПИОНЗ, мы не требуем от них исполнения «Дубинушки» или — упаси господь! — «Комарова». Они хороши для нас такими, какие они есть, потому что они делают то, что они делают, хорошо. Так, может, стоит- попотеть и доказать (ну, не доказать, обойдемся без очередной «битвы за урожай» — показать), что мы тоже умеем свое делать хорошо, свое собственное. Вон, Рекшан написал в «Кайфе» («Нева», N 3. 1988) о том, что в принципе мы и сами еще помним — как поначалу все наши группы занимались «сниманием один к одному». Почему же сейчас нужно к этому возвращаться — и снова снимать, снимать, лезть вперед, бить себя в грудь и кричать, что, дескать, могём, как они!

Я не хотела бы хоть как-то обижать БГ, я его очень уважаю. Но почему я испытываю гордость на этом концерте — вот, дескать, впервые не наша группа выступает «разогревающей» перед англичанами, как ЗЕМЛЯНЕ перед ЮРАЙ ХИП и ПАРК ГОРЬКОГО перед СКОРПИОНЗ, — а англичане, Дейв Стюарт (которого, впрочем, у нас знают примерно так же, как в Англии — ЗЕМЛЯН и ПАРК ГОРЬКОГО) с компанией, разогревают зал перед, вместе, и вместо нашего АКВАРИУМА — и почему в этой гордости так мало радости и так много холопского «накося, выкуси»? Почему, если бы к нам приехали ребята, скажем, из любого рок-клуба страны, такой концерт стал бы если не джемом, то выстроил бы исполнителей по славе и таланту, а не по месту жительства, и так же происходит, наверное, при гастролях любой западной группы в другой стране? Почему же тут долгожданный «праздник на нашей улице», которого мы так ждали и так жаждали, вызывает стыд? В чем тут дело, в нас, таких, в БГ, который милостиво позволил англичанам быть при нем (хорошо, если не так, но выглядело так, что же делать?), или в чем-то еще? И что творится, черт возьми, со всеми нами?

г. Ленинград. Фото А. КОСТИНА.

Статья сохранена Анатолием Сухаревым