ЧУТЬ хрипловатый задумчивый мягкий голос звучит на пленке. На фотографии — трогательно улыбающийся человек с гитарой. Совсем недавно голос, лицо, гитара, песня были одним целым. И вот осталась только магнитофонная лента и случайные снимки. В мелькающих теперь то тут, то там статьях он — рок-бард Александр Башлачев. Для поклонников — Саш Баш. Для друзей — Сашка.

При жизни о нем говорили слишком мало. Ценили специалисты, любили музыканты, только-только начали понимать любители рока. Да и был ли он рок-музыкантом в привычном смысле? Слишком не похожи были его песни на привычные рок-н-ролльные квадраты. А может быть, правы те, кто считает Александра одним из основоположников русского национального направления в роке. Ведь действительно «ДДТ», «Калинов мост», «Ноль», «Веселые картинки» стилистически очень близки Башлачеву. Впрочем, легко подобрать определения к простым вещам, но никак не к поэтическому явлению. Избрал бы Саша путь рок-музыканта в привычном смысле, собрал бы группу или ушел бы в чистую поэзию? 17 февраля 1988 года он выбросился из окна.

Остались стихи, магнитофонное пленки. Но это капля в море. Нужны книга, диски. Но государственные организации не торопились предать гласности творчество Башлачева. Не торопились, к сожалению, и в Ленинградском рок-клубе. За дело взялись друзья поэта — московские журналисты Илья Смирнов, Марина Тимашева, Сергей Гурьев. Заручившись поддержкой «Огонька», «Юности», «Советского экрана», «Театральной жизни» они решили провести благотворительный концерт, сбор от которого пошел бы на издание книги, установление памятника на могиле Александра.

Но дирекция концертных площадок столицы не спешила соглашаться на финансово невыгодный концерт. С большим трудом удалось договориться с администрацией Дворца спорта в Лужниках. Оргкомитету поставили негласное условие: раз вы проводите некоммерческий вечер, обеспечьте нам выступление «звезд». Что ж, выхода не было, и концерт памяти А. Башлачева предварялся трехдневными выступлениями «Кино» и «Алисы».

Однако уже на первом концерте «Кино» ряды партера были смяты подчистую. Давка, столкновения фанатов и дружинников. То еж повторилось на следующий день, а затем и на концерте «Алисы». Второй концерт группы пришлось отменить. О беспорядках в Лужниках писал «Московский Комсомолец», сообщало московское телевидение. Автоматически под угрозой срыва оказался и так не раз перенесенный концерт памяти Башлачева. Буквально чудом удалось не только нормализовать ситуацию, но и добиться ранее невозможного в концертных залах Москвы — свободного партера.

20 ноября. Дворец сорта в Лужниках. Толпа молодых людей, съехавшихся буквально со всего Союза, несмотря на довольно дорогие и страшно дефицитные пятирублевые билеты. Впрочем, хватает и тех, кто пришел не ради памяти Александра Башлачева, а на громкую афишу: «Алиса», «ДДТ», «Зоопарк», «Нате», «Калинов Мост», «Чай-ф», «Телевизор», А. Градский, A. Mакаревич, С. Рыженко, Ю. Наумов.

Чем же стал этот вечер для самих музыкантов?

Михаил Науменко, руководитель «Зоопарка»:
— Мы не были друзьями с Сашей. Были просто знакомы. Мое участие в концерте — уже дань уважения этому человеку, его таланту. Но мне кажется, что благое начинание — благотворительный концерт — превратилось в тусовку. Я говорю не о музыке, а о том, что происходит вокруг.

Михаил Барзыкин, лидер «Телевизора»:
— Обилие кордонов и милиции в Лужниках вызывает агрессию, совершенно не нужную в такой день поминовения.

Сергей Рыженко:
— С Сашей мы были действительно друзьями. Один из первых его концертов в Москве прошел у меня дома. Потом много встречались, общались. Хотели делать совместную запись. Концерт его памяти — дело очень нужное, жаль только, что на пути благотворительности встало так много бюрократических препон.

Александр Градский:
— Для меня Сашнны песни — это просто поэзия. Но как-то странно получается у нас. Кажется, что некоторые люди только и ждут чьей-нибудь смерти, чтобы начать петь дифирамбы. Я ждал трезвой оценки Сашиного творчества, а вместо этого какая-то высоцкомания № 2. Очень много говорят о том, чего у Саши не было. Ведь Башлачев — очень талантливый поэт, но то, что он делал, — не рок-музыка, как мы ее понимаем. Это свой жанр: российская тематика, неумение играть на гитаре, неумение петь. Делать из Александра рокера —глупость, он факт российской культуры.

КОНЦЕРТ окончен. Облегченно вздыхает оргкомитет: никаких эксцессов. Крепкий коммерческий концерт, когда финансовые интересы не испортили светлого рок-н-ролльного праздника. Вот только удалось ли достигнуть конечной цели: хватит ли денег на книжку? Сергей Гурьев, член оргкомитета концерта, оптимистично заявил, что, несмотря на оплату дороги, питания, проживания и суточных музыкантам, несмотря на около 40 процентов суммы, затребованных Москонцертом, денег хватит не только на книгу.

Но вот вопрос: почему концерт памяти Александра Башлачева, последние голы жившего в нашем городе, прошел в Москве? Почему никто не занялся организацией этого мероприятия в Ленинграде? Ведь не случайно руководитель «Нате!» Святослав Задерия сказал с московском выступлении: «Вечернею Москвой Сашины песни слышатся не так. В Ленинграде было бы больше света».

Да, в феврале будет уже год… И как вспомнят Сашу я Ленинграде?

Анна ЧЕРНИГОВСКАЯ, студентка факультета журналистики ЛГУ
Москва — Ленинград

Просмотр

В феврале 1988 года мы прощались с АЛЕКСАНДРОМ БАШЛАЧЕВЫМ.

Журналист, выпускник Уральского университета, поэт, он предпочел журналистской карьере трудную, опасную и свободную жизнь бродячего певца: «…из города в город, из дома в дом, по квартирам чужих друзей…» Создал за эти считанные годы около шестидесяти песен, хотя некоторые — «Ванюша», «Егор Ермолаевич» — и песнями-то не назовешь, скорее это былины: каждая из «больших» вещей Башлачева содержит в себе целый мир, целую философию, подобно эпическим поэмам древности.

Несколько лет тому назад меня разбудил утренний телефонный звонок. Глуховатый, чуть смущенный голос… Чувствую, волнуется очень. «Не могли бы вы послушать мои песни…» Я решился на встречу и благодарен судьбе за это решение.

«Здравствуйте, я Башлачев,— чуть помедлив, добавил: — Александр…» Простое, открытое лицо, помесь мастерового с Леонардо, зуб металлический торчит как-то некстати; достал из немыслимо замусоленного чехла гитару а-ля «полный нестрой», схватил ее за горло (писк, треск, не-губи-меня-добрый-молодец-я-тебе-еще-пригожусь) и закричал…

Как будто свежий российский ветер вдруг заполнил всю мою антикварную кухню. Помню, говорил себе: вроде не играет, не поет, половину слов глотает, почему же мне так радостно и горько на душе, почему сопереживаю я тому, что вижу и слышу? Захотелось немедля сказать ему что-то очень хорошее, доброе, но сдержался, решил: все, что споет, выслушаю, вытяну из него все, что смогу, заставлю раскрыться полностью, истощу, черт его дери…

«Чай-то наш остыл небось…» Стоп, подумал я, это уже не песня. Вот так заговорил, запел меня во время нашей первой и последней встречи прекрасный русский поэт Александр Башлачев…

Какие-то вялые мухи ползали по столу. Мы выпили немного; лимон… Потом я взял свою гитару, он свою; запели из БИТЛЗ, невпопад подстраивая двуголосие…

Что я сказал ему перед расставанием? Кажется, звоните, дескать, чем могу — помогу, бред какой-то нес — что я мог тогда?

Он не позвонил…

Потом часто слышал его записи, перечитывал стихи, что он подарил мне, замечательные стихи, удалые, скоморошьи — бесшабашные (уж не потому ли полюбил я их сразу и навсегда), вдруг какие-то резкие, непримиримые, но всегда искренние, с невероятной болью и трагизмом.

Трагизмом…

Я понял сразу, почему он выбросился в окно. Это беспроигрышный вариант. Головою вперед: вроде он вниз упал, а мне все видится другое — полет в небеса, резко запрокинуто его лицо, волосы развеваются, руки распростерты, глаза устремлены в неведомое…

Это будет первое напечатанное в «Юности» стихотворение поэта Башлачева.

ВРЕМЯ КОЛОКОЛЬЧИКОВ (1984)

Долго шли зноем и морозами.
Все снесли и остались вольными.
Жрали снег с кашею березовой
И росли вровень с колокольнями.

Если плач — не жалели соли мы.
Если пир — сахарного пряника.
Звонари черными мозолями
Рвали нерв медного динамика.

Но с каждым днем времена меняются.
Купола растеряли золото.
Звонари по миру слоняются.
Колокола сбиты и расколоты.

Что ж теперь, ходим круг-да-около
На своем поле, как подпольщики?
Если нам не отлили колокол,
Значит, здесь время колокольчиков.

Зазвенит сердце под рубашкою.
Второпях врассыпную вороны.
Эй, выводи коренных с пристяжкою
И рванем на четыре стороны.

Но сколько лет лошади не кованы,
Ни одно колесо не мазано,
Плетки нет. Седла разворованы,
И давно все узлы развязаны.

А на дожде — все дороги радугой.
Быть беде. Нынче нам до смеха ли?
Но если есть колокольчик под дугой,
Значит, все. Заряжай, поехали!

Загремим, засвистим, защелкаем.
Проберет до костей, до кончиков.
Эй, братва, чуете печенками
Грозный смех русских колокольчиков?

Век жуем матюги с молитвами
Век живем хоть шары-нам-выколи.
Спим да пьем сутками и литрами.
Не поем. Петь уже отвыкли.

Ждали. Ждем. Все ходили грязные.
Оттого сделались похожие.
А под дождем оказались разные.
Большинство — честные, хорошие.

И пусть разбит батюшка Царь-колокол,
Мы пришли с черными гитарами,
Ведь биг-бит, блюз и рок-н-ролл
Околдовали нас первыми ударами.

И в груди — искры электричества.
Шапки в снег. И рваните звонче-ка.
Рок-н-ролл — славное язычество.
Я люблю время колокольчиков.

Широкому слушателю Александр Градский был до сих пор известен по радиопередачам — его песни «Синий лес», «Испания» и другие много раз звучали в программах радиостанции «Юность» и побеждали в разных песенных радиоконкурсах. Слушатели немедленно отреагировали на появление в эфире нового голоса, сильного и звонкого, оценили песни, простые, не банальные, выгодно отличающиеся от «среднеарифметической» песни, преобладающей в радиопотоке.

А теперь на экраны вышел новый двухсерийный фильм с музыкой Градского: «Романс о влюбленных», — снятый 37-летним кинорежиссером Андреем Михалковым-Кончаловским. Уже само название фильма — грустное и слегка сентиментальное — музыкально; не рассказ, не повесть — романс! Фильм обещает много музыки, и в нем действительно ее много — шесть песен и несколько оркестровых эпизодов. Причем песни эти не останавливают действие, а играют важную драматургическую роль — это логические и эмоциональные «поворотные пункты». Так что в фильме заметны черты драматического мюзикла: чтобы выразить свои чувства, герои начинают петь (как в опере) и двигаться, танцевать (как в пантомиме или в балете).

Приглашение совсем еще молодого музыканта, студента вокального (а не композиторского!) факультета Музыкально-педагогического института имени Гнесиных в качестве автора музыки двухсерийной картины — факт для нашего кинематографа беспрецедентный. Но герои фильма молоды, сегодняшни — и это потребовало, чтобы и музыка была сегодняшней, чтобы в ней присутствовали, если хотите, все плюсы и минусы современной эстрады, чтобы музыка была близка «музыкальному языку» сегодняшней молодежи. Вот почему приглашение Градского логично. Михалков-Кончаловский сделал выбор абсолютно точный.

О молодежи, запечатленной на киноленте, спел ее сверстник. Спел, кстати говоря, все мужские песни картины («продублировав» на звуковой дорожке фильма таких артистов, как Евгений Киндинов и Иннокентий Смоктуновский). Спел ясно, просто и достоверно. «Не скрою, — говорит режиссер «Романса», — мы пробовали и других певцов. Но оказалось, что лучше всех исполняет песни Градского сам Градский. Причем у нас была своя сложность — песни эти должны, конечно, звучать профессионально и в то же время необходимо было создать иллюзию, что поет герой фильма, простой парень, ну, скажем, водитель автобуса. Создать иллюзию непрофессионализма. Градскому все эти перевоплощения удаются легко. Потому что он талантлив разнообразно…»

Последнюю реплику Михалкова-Кончаловского можно отнести и к самой музыке «Романса о влюбленных». Ведущим элементом в ней являются задорные ритмы бита, звучащие порою в совершенно неожиданных ситуациях, например, в эпизоде «маневров». Мы привыкли в таких случаях, к бравурным маршам. Но вот они-то и оказались бы здесь неуместными, а сдержанно-напряженный ток битового ритма прекрасно передал атмосферу «военной работы». Но музыка фильма — это не один лишь бит. Здесь и интонации «бардо-менестрельного» романса — такова «Песня о птицах» (на слова Н Глазкова). И плавные «колыбельные» распевы («Песня о матери» на слова Н. Кончаловской), и буйные уличные частушечные выкрики («Ну и денек!» на слова Б. Окуджавы). Одним словом, широкий интонационно-ритмический ассортимент песен-танцев современного города! Песни лихие и грустные, обращенные к закадычным друзьям и к матери Родине!.. И в каждом случае Градский нашел свое индивидуальное решение. За каждой песней стоит отдельный, точно вылепленный образ.

Кто же он такой, Саша Градский?

Родился в ноябре 1949 года на Урале, в семье горного инженера, но с детства жил в Москве. В музыкальной школе учился по классу скрипки. Потом начал играть на гитаре. Потом петь. Это была эпоха повального увлечения Робертино Лоретти, и Градский тоже поет под Робертино.

В 1965 году шестнадцатилетний Градский становится музыкантом одного из первых в Москве вокально-инструментальных ансамблей. «Назывались СЛАВЯНАМИ, — вспоминает сейчас Градский, — а пели: по-английски. Песен на русском языке в этом жанре еще не было написано. А до своих песен мы тогда попросту не доросли».

Через два года Градский организует новый состав — СКОМОРОХИ. На сей раз с английским языком было покончено: основной репертуар СКОМОРОХОВ звучал на сочном русском. Сейчас это может казаться забавным, однако 18-летним исполнителям пришлось делать самим этот репертуар — большинство композиторов-профессионалов тогда еще не осознало бит как музыкальную реальность, которая, становилась новым стилевым этапом в развитии советской песни! Стихи Саша писал сам — либо брал классику и современных поэтов: С. Маршака, Н. Асеева, Р. Казакову, Гарсиа Лорку, Роберта Бернса.

«Вообще-то современная популярная музыка имеет ряд особенностей, — говорит Градский, — Например, она «удобнее» ложится на короткие английские слова, чем на длинные русские. Правда, это неудобство можно и обойти; например, в тухмановской песне «Жил-был я» (на стихи С. Кирсанова) строчки состоят из коротких односложных слов: «Жил-был я», «В порт плыл флот» и так далее. Конечно, таких стихотворений в русской поэзии не слишком много. Значит, надо приспосабливаться. Все-таки хорошие стихи — это всегда хорошие стихи. Мне вот, например, кажется, что к современной эстраде очень подходит поэзия Пушкина. Очень нравятся стихи Гамзатова. Жаль, что в русском переводе они ямбические, а мои песни в основном хореические…»

Шесть лет (за малыми исключениями) Градский выступает со СКОМОРОХАМИ. Роль этого ансамбля в нашей современной эстраде значительна: он был такой творческой лабораторией песни, в которой можно было экспериментировать, пробовать свои силы в различных стилях.

СКОМОРОХИ неоднократно побеждали на различных фестивалях и конкурсах, например, на фестивале политической песни «Юность обличает империализм» или на горьковском фестивале молодежных вокально-инструментальных ансамблей «Серебряные струны — 1971». Около дюжины песен из репертуара ансамбля записала молодежная радиостанция «Юность». Переданные в эфир, они, как я уже писал выше, завоевали СКОМОРОХАМ и Градскому персонально широкую популярность.

СКОМОРОШЬИ выступления носили, как и полагается, несколько театрализованный характер. В песнях Градского были и сатира, и гротеск, и «черный юмор». Были песни гражданского склада — например, «Испания» на слова Н. Асеева, посвященная памяти Гарсиа Лорки. Была даже маленькая «рок-опера» на стихи Корнея Чуковского («Муха-Цокотуха»). И все-таки больше всего Градский склонен к песням лирическим («Ты меня оставил», «Подруга угольщика», «Финдлей», «Джон Андерсон» — на слова Р. Бернса в переводах С. Маршака, «Осень», «Ты и я» — на собственные слова).

В 1971 году Градский принимает участие в записи песен Д. Тухманова на его пластинку «Как прекрасен мир». Тухманов поручает ему две, быть может, лучшие песни своего нового альбома — «Джоконду» и «Жил-был я». Песни очень интересные, нестандартные, необычайно щедрые мелодически (из одной «Джоконды» при «бережном расходовании» материала можно было выкроить целых четыре песни!). Обе исполнены Градским очень сильно, иное «прочтение» их трудно даже представить. Молодой артист не просто поет, он еще и великолепно рассказывает сюжет — качество, которое встречается далеко не у всех эстрадных исполнителей!

В феврале 1973 года во время одной из записей для радиостанции «Юность», произошло знакомство Градского с Андреем Михалковым-Кончаловским. Режиссер искал тогда для своего нового фильма певцов, обязательно молодых, современных, предпочтительно даже неизвестных… Вопрос о приглашении Градского в картину был решен безотлагательно. Но вот — на амплуа певца ли?..

В конце концов Градский стал и композитором и певцом «Романса о влюбленных».

Закончен Гнесинский институт.

Градский сейчас на распутье: куда идти дальше, что делать?

«Знаешь, чем больше я думаю о будущем, тем сильнее склоняюсь к мысли покончить со всей этой эстрадой, песнями, битом, гитарами. Ведь я прежде всего оперный артист, и хочу петь Большую Музыку — Германа, Фауста.»

Он говорит мне это, и я знаю, что ему действительно хочется попробовать себя в классическом репертуаре, но «всю эту эстраду», как мне кажется, он уже не может бросить.

«Я легко вошел бы в любой ансамбль Рос- или Москонцерта. Но я не хочу становиться «эстрадным артистом». Потому что там царят свои законы… там каждодневность диктует, как петь и что петь. Мне же хочется доказать свое право на «видение» мира, искусства, песни…»

Это уже ближе к истине.

«Над чем сейчас работаю сам? Много говорить не буду, работа не закончена, а в двух словах — «Стадион». Тот самый стадион в Сантьяго, где хунта истязала борцов за свободу, где погиб замечательный чилийский певец Виктор Хара. Произведение, в котором отдельные номера-песни будут чередоваться с речитативами, сквозным действием, хоровыми ансамблями. Эта «песенная опера» должна занять две стороны долгоиграющей пластинки. Сочиняю ее с упоением, но до конца, по правде говоря, еще далеко».

Таков Градский.

Александра Градского мы знаем как талантливого композитора и интересного исполнителя эстрадных песен. Поэтому весть о его приезде в Усолье-Сибирское разнеслась мгновенно. Но что же увидели зрители, когда пришли в зал?

Впечатление, которое произвел Александр Градский, трудно поддается описанию. Зал в нашем Дворце культуры химиков самый современный, хорошо технически оснащен. Архитектурная конструкция его обеспечивает высококачественные акустические характеристики. Кажется, все предусмотрено, чтобы выступление артиста прошло успешно. Только вот электронно-акустическую систему запустили на такую мощность, что у всех сидящих в зале барабанные перепонки напрягались до предела.

Но больше всего поразило отношение артиста к зрителям. В манере поведения Градского сквозили пренебрежение к публике, высокомерие. Программа Александра Градского, мягко говоря, нуждалась в более тщательном подборе песен. Среди них некоторые показались нам малосодержательными и даже бессмысленными. На просьбу из зала спеть популярную песню «Как молоды мы были» артист заявил: «Вот еще один отравлен телевидением». А ведь эту песню мы узнали и полюбили именно в его исполнении. В конце творческого вечера артист стал играть на гитаре и просить, чтобы ему в такт аплодировали. Зал сначала не понял, что от него требуется, на что Градский заявил: «Я подожду, когда вы будете хлопать, у меня терпения хватит».

В течение полутора часов из зала все время выходили люди, разочарованные тем, что они увидели. Контакт между зрителями и артистом не то что не был установлен, а даже, наоборот, — ко всем попыткам зрительного зала установить его Александр Градский отнесся безучастно.

Сейчас можно с уверенностью сказать, что популярности и славе певца Александра Градского в нашем городе нанесен ощутимый удар самим Градским.

В. АПАЛИКОВ, заместитель секретаря комитета ВЛКСМ объединения «Химпром».
УСОЛЬЕ-СИБИРСКОЕ, Иркутская область.

ДАВАЙТЕ ОБЪЯСНИМСЯ

Как и всякий артист, Александр Градский может не нравиться и своим репертуаром, и манерой исполнения, и вокальными данными. Речь может идти вовсе не о тонком вкусе слушателя, а о его пристрастиях, тяготении.

24 апреля в нашей газете опубликовано письмо В.Апаликова, в котором было высказано недовольство и манерой Александра Градского, и его репертуаром. Как показала почта редакции, эта точка зрения имеет и ярых сторонников, и активных противников. «Мне посчастливилось попасть на концерт Градского. Программа, которую представил певец на суд зрителей, отличалась содержательностью, интересным вокальным и инструментальным решением. Выступление певца захватило зал почти мгновенно — контакт был установлен». «Мечтала попасть на концерт Градского, до глубины души волновали его «Русские песни». А сейчас думаю, может быть, он не сердцем пел, а холодным, расчетливым умом? Мол, посмотрите, как я умею душевно петь, разве другой певец так сможет?» «Достать билеты на его концерт было трудно. Нам «повезло» — никогда еще не доводилось видеть столь откровенной халтуры». «Почему тов. Апаликов позволяет себе столь безапелляционно судить о репертуаре артиста? Не лучше ли попытаться понять артиста, а не примерять его творчество к своим собственным понятиям об искусстве». И т.д.

Как видите, даже в этих выдержках из писем такие полярные и, что заметно, возбужденные суждения. И объясняется это не просто импульсивностью авторов, но и явным интересом к творчеству Градского. Во всяком случае, даже самые «противостоящие» письма роднит одно — «билет на концерт достать было трудно».

Но есть и неясные вопросы. Конечно, лучший контакт со зрителем — выступление с эстрады. Но тут, думается, возникла и необходимость прямого разговора с лауреатом Международного конкурса Александром Градским. Мы показали ему редакционную почту.

— Начнем с самого простого и естественного вопроса, который задала читательница А. Проваторова: «Расскажите, как Градский стал музыкантом!»

— И ответ довольно прост. Сейчас мне 29 лет. Когда-то родители отдали меня в музыкальную школу, учился играть на скрипке. Потом окончил Институт имени Гнесиных, получил аттестацию оперного певца и исполнителя камерной музыки. Потом учился в консерватории по классу композиции. Считаю, что мне очень везло — у меня были прекрасные учителя. Самые светлые дни пребывания в консерватории у меня связаны с удивительным человеком Тихоном Николаевичем Хренниковым. Он необычайно тонко чувствует способности человека, его настроение, умеет мягко, но настойчиво и доказательно убеждать. У меня осталось ощущение радости общения не с маститым мэтром, а со старшим товарищем, который больше знает и может а, главное, хочет помочь. Этот человек необычайно широкого диапазона, у него такие разные ученики.

А какие учителя были в гнесинском! Любовь Владимировна Котельникова, Нина Александровна Вербова, Наталья Дмитриевна Шпиллер. С Ниной Александровной связана вся моя судьба певца. Это человек высочайшей культуры и бесконечной доброты. Учителя сделали меня певцом и, помимо всего прочего, научили трудиться.

— Тем не менее в письме Д. Винникова говорится: «Видимо, ему все легко дается. Вышел, спел, поехал дальше».

— Не могу сказать, что даже втайне я хотел бы, чтобы мне все «легко давалось». Если принять этот расплывчатый термин, результаты дает только изнурительный труд. Другое дело, что это «изнурение» приносит мне радость. И если слушатель не видит «работы», то это хорошо. Я считаю, что для музыканта, помимо школы, самое главное — самодисциплина и самообразование. Это относится к любой профессии. Я изучаю много книг, пособий по инструментовке, анализу форм, джазу.

Очень много я слушаю музыку — старинную, современную. Я считаю себя музыкантом, воспитанным в классическом стиле, — Бах, Бетховен, Шостакович, Прокофьев. Вне всякого сомнения, Моцарт. Ближе всех мне Шопен, хотя я не пианист и плохо владею этим инструментом.

Естественно, необходимо и общее развитие — литература, живопись, языки да просто сама окружающая жизнь, ее мудрость и глубина.

Шостакович, Прокофьев, Рахманинов — это были люди высокой культуры и огромной нравственной силы.

— Вы считаете себя воспитанником классической школы и вместе с тем вы создатель «рок-группы». В какой это взаимосвязи? Скажем, читательница И. Разумовская высоко ценит ваше творчество. Но у нее возникает этот естественный вопрос.

— Еще когда я учился в институте, некоторых моих знакомых удивляло, что днем я пою итальянские арии, а вечером занимаюсь рок-музыкой. Я и сейчас не вижу в этом раздвоения. Уже тогда в роке я стал употреблять приемы пения итальянского бельканто и выразительность слова, характерную для русской певческой школы. Мне это казалось не раздвоением, а взаимообогащением. Но наступил момент, когда надо было выбирать. После института меня пригласили несколько оперных театров. Но в 1973 году я начал работу над фильмом «Романс о влюбленных». Вот это была работа! После фильма я понял, что для выражения того, что чувствую, мне не хватит исполнения уже написанной до меня музыки, фильм сделал меня профессионалом. У меня при работе над ним было столько трудностей, что, преодолев их, невозможно было не стать профессионалом. Может быть, я ошибаюсь. Но тогда я в это поверил и поступил в консерваторию не факультет композиции.

То, что я делаю сейчас, — рок. Мне думается, общее развитие музыки — и симфонической, и джаза, и рока — идет к известному слиянию, взаимопроникновению. Гершвин писал симфонические произведения, а у Родиона Щедрина появляются элементы джазовой музыки и даже джазовой импровизации.

Уверен, что русская поэзия может внести нечто новое в современную музыку. Американский и английский рок при всей своей выразительности носит скорее философски-созерцательный характер. (Речь идет не о коммерческой музыке. Наверное, она тоже нужна как предмет развлечения, но надо четко разделять, что есть истинная ценность, а что — ширпотреб). Понимаете, автор произведения не может быть наблюдателем событий, он должен быть участником событий, переживающим начало. Русская поэзия способна обогатить музыку человеческим содержанием. Я пытаюсь развиваться в этом направлении. Есть, конечно, робость перед высокими стихами, на них сложно писать музыку, потому что в них уже есть своя музыка. Я пытаюсь прочитать их по-своему. Это может не соответствовать прочтению какого-то конкретного слушателя. Это естественно. Обидно другое — когда тебя не хотят понять.

Вот ведь вопрос вопросов: готов ли слушатель идти за исполнителем? Не просто получить то, что ему привычно. Надо идти на концерт с открытой душой. Исполнитель долго готовится к концерту. Слушатель тоже должен готовиться. Нельзя же рассуждать: стань таким, как я хочу, или (что ужасно) я откажусь тебя воспринимать. Исчезает соитие, я теряю человека.

— В нашей почте есть и другие претензии. Р. Соловьеву, например, смущают «внешние эффекты» исполнения. Недовольство вызывает и громкая манера пения. И коль скоро такое мнение есть и, видимо, его придерживается не один автор этого письма, то обойти его вниманием, думается, нецелесообразно.

— Почему громко? Этого требует новая музыка, новый стиль. Думаю, что со временем привыкнут и к громкости стиля рок. К тому же концерты проходят в огромных залах, где без большой мощности звучания зрители в дальних рядах могут ничего не услышать.

Кстати, громкость исполнения — это только акценты в кульминационных местах. Иногда нужен и шепот. Если «Испания» на стихи Николая Асеева звучит напряженно и громко, то «В полях под снегом и дождем» Роберта Бернса ни в коем случае не допускает включения высоких голосовых мощностей. Все зависит от задачи, которая ставится в том или ином произведении.

— В заключение вопрос: над чем работаете сейчас!

— Отредактирована и закончена опера «Стадион», записан цикл «Русские песни» с целью выпустить его на большой пластинке, сочинено несколько новых композиций, песен, написана музыка к двум художественным фильмам и двум мультфильмам, где я являюсь и автором текстов, и исполнителем. За последние два года я был на гастролях приблизительно в сорока городах страны. Пишу балет «Маугли» по сказке Киплинга (либретто Наталии Кончаловской). Заканчиваю музыкальный фильм для телевидения, где сам буду сниматься и петь.

В заключение хотел бы еще раз подчеркнуть — исполнителю, автору необходимо соучастие слушателя, желание и умение понять.

Необыкновенный концерт, оставивший в недоумении зрителей, состоялся в молодежном центре «Авангард»

Хорошо когда концерт заканчивается аплодисментами и возгласами «браво». Хуже, когда он просто, наконец-то, заканчивается. И уже совсем плохо, когда свои эмоции, полученные от выступления артистов, зрители выражают в критических письмах и в различные инстанции.

Вот и к нам, в редакцию, пришло недавно такое письмо:

«4 мая в молодежном центре «Авангард» состоялся концерт А. Градского. Мы, зрители, пришедшие на этот концерт, крайне возмущены: как самой организацией вечера отдыха, так и поведением А. Градского» — пишут комсомольцы Красногвардейского района — «нам жалко потерянного времени».

Какое же разочарование ждало этих молодых людей, заранее и с удовольствием покупавших билеты на выступление популярного и любимого ими певца? Что вынудило Л. Сазонову, Г. Валову, Е. Полякова, О. Мельникову и их товарищей, работников солидного научно-исследовательского института, на столь категоричную фразу в конце письма: «Мы хотим, чтобы впредь такого не повторялось!». Попробуем же с помощью авторов письма и непосредственных организаторов концерта восстановить события, происходившие в тот вечер в «Авангарде».

А. Павлов, заведующий отделом пропаганды и агитации Красногвардейского РК ВЛКСМ:

— В тот вечер мы проводили в «Авангарде» сборный концерт, в котором должны были участвовать певец А. Градский и авторы 16-й страницы «Литературной газеты» А. Хорт и В. Завадский. Зная, что выступлению А. Градского предшествует доставка и настройка аппаратуры, мы учли это при подготовке к вечеру. По договоренности выслали машину за аппаратурой, организовали рабочую группу, которая должна была помочь в ее выгрузке и установке на сцене. Поскольку на все это вместе с настройкой уходит не менее двух часов, а последний киносеанс в «Авангарде» заканчивался около шести вечера, мы назначили концерт на 20.00.

Т. Серебрякова, руководитель молодежного центра «Авангард»:

— Инструменты и аппаратуру с опозданием привезла группа А.Градского, а сам он приехал отдельно часов в семь. Тут все и началось. «Опять не ту аппаратуру привезли! С этой я выступать не буду!», — сказал певец. Началось выяснение отношений между А. Градским и его гpyппой, которая отвечала за доставку всего необходимого. Шло время, а мы так и не знали, будет он выступать или нет. Зрителей в этот вечер в «Авангарде» собралось как никогда много. Тысяча билетов была продана на этот концерт. Причем послушать любимого певца пришли не только 18 — 20-летние почитатели эстрадной музыки, но и более «пожилые» 30-ти и даже 40-летние люди. «Мы давно были заочно, если так можно сказать, знакомы с А. Градским. Слышали его по радио и телевидению, в кинофильмах, — поясняют авторы письма. — Но живем мы далеко от центра города, и нам трудно выкроить время из повседневных забот, чтобы попасть на его концерты. Возможно, этого так и не случилось бы, если бы он не выступал в «Авангарде», который находится в нашем районе. Такую возможность мы, конечно, постарались не упустить». А концерт все не начинался. Чтобы как-то отвлечь волнующихся и порядком уже уставших людей (многие из них пришли сюда за час до начала), администрация молодежного центра начала импровизированную программу дискотеки. Наконец «А. Градский и группа» пришли к соглашению, и «не та» аппаратура была расставлена на сцене. Но ведь еще необходимо время, и немалое, для ее настройки, а часть зрителей уже начинает роптать и интересоваться, куда можно сдать билеты… Примерно в 20.30 концерт все-таки решено было начать. «На сцену вместо Градского вышли сотрудники 16-й страницы «Литературной газеты» Хорт и Завадский, благодаря которым настроение публики значительно повысилось. Спасибо им большое». (Из письма) Казалось бы, организаторы вечера могли вздохнуть спокойно. Зрители — в зале, артисты — на сцене, но…

Т. Серебрякова:

— Когда началось первое действие, Градский опять сказал, что выступать не будет, потому, что нет пианино. Что нам делать в такой ситуации?

А. Павлов:

— И вот в девятом часу вечера с группой ребят мы поехали в музыкальную школу и «под честное слово» выпросили у директора инструмент. А потом на грузовике бережно поддерживали его со всех сторон, чтобы он случайно не расстроился от какого-нибудь толчка. Если бы ребята знали, что пианино так и не понадобится… Первое отделение продолжалось около часа, а потом Т. Серебрякова попросила публику вновь покинуть зал, чтобы А.Градский смог настроить аппаратуру. Конечно, мера эта вынужденная, так как занавеса на сцене «Авангарда» нет, а «настраиваться» музыкант должен в тишине. Но поймем и зрителей: стрелки часов двигались к десяти, а обещанного на афише «поет А. Градский» они все еще не услышали: «В этот момент терпению публики пришел конец — из зала послышались реплики о возмутительной организации концерта. Тогда А. Градский, уже находящийся на сцене, заявил, что если будут еще реплики, то он сейчас уйдет». (Из письма) И измученные ожиданием люди снова вышли из зала. Когда вначале одиннадцатого зрители оказались вновь на своих, согласно купленным билетам, местах, выяснилось, что покидали они их зря.

— Аппаратура меня победила, — сказал А. Градский, — Я буду петь под гитару: И запел под обычную гитару, которую можно настроить дома перед концертом.

Т. Серебрякова:

— Выступал он минут сорок. Причем с такой силой бил по струнам, что в зале стоял грохот… За время его концерта шесть-семь десятков человек ушли. Почти каждый такой уход сопровождался комментариями А. Градского по микрофону. Из письма: «Усилительное устройство было настроено на такие частоты, что у всех нас раскалывались головы: одна из девушек, сидевшая рядом, буквально оглохла и выскочила из зала… Небывалые амбиции и хулиганское поведение (резкие выкрики в микрофон, комментарии в сторону зрителей) А. Градского чрезвычайно возмутили публику. После каждой песни ряды зрителей пустели… Отвратительное исполнение песен, пренебрежение к публике вызывает, по крайней мере, недоумение». Ограничимся этими высказываниями о собственно музыкальной части выступления А. Градского. Отметим только, что все, с кем пришлось беседовать после, концерта, находились в том же состоянии.

— Просто руки опускаются, — говорит А. Павлов. — Ведь для того и создавался наш центр, чтобы молодежь отдаленного от центра города района могла увидеть и услышать мастеров искусств, побывать на их спектаклях, концертах. Но на наше предложение приехать уже ответил вежливым отказом Театр Ленинского комсомола. Поэтому выступление А. Градского в этом плане было для нас очень важно. Оно должно было стать первой ласточкой, что ли. И такой провал… Вот теперь надо готовить новый вечер, а мы просто боимся приглашать кого-нибудь из популярных. Во-первых, могут подвести и не приехать, ну, а во-вторых… А жаль. Ведь таких молодежных центров в Москве всего три.

— Саша, для рок-музыканта естественна работа с группой. И ты начинал, как все, со Славянами, Тараканами, Скоморохами. Сейчас ты едва ли не единственный в советском роке человек без группы и даже без аккомпанирующего состава. Как получилось, что ты оказался в одиночестве?

А. Градский. Вначале группы создавались из энтузиастов. Недостаточность музыкального образования они восполняли общением и тем, что были молоды. Кто-то знал какой-то аккорд, кто-то придумал новое звучание, кто-то был просто человеком с фантазией. Они вместе сочиняли песни — такой бригадный метод. На Западе происходило следующее: они либо находили умного знающего продюсера, который становился членом группы и высшим судьей в спорах, либо не находили и… погибали. В удачном случае (те же Beatles) далее они развивались уже под руководством профессионалов. И это собачья чушь, которую у нас усиленно раздувают, что вот, мол, группы — сами гении. Самые великие музыканты без продюсера не живут. Мало того, они не живут без звукорежиссера, хозяина фирмы, магазина. У нас институт продюсерства отсутствует и люди предоставлены сами себе. Изо всех линий развития жанра у нас с Западом совпадает только несколько: технологизация процесса и превращение наиболее одаренного и профессионально подготовленного музыканта в лидера. Впоследствии он либо расстается с группой, либо проводит через нее свои идеи.

В какой-то момент я не смог уже работать в коллективе, где кто-либо высказывал мысли, противоположные моим. Я давил на Игоря Саульского и Фокина и чувствовал, что неприлично давить на талантливых людей. Группа все больше превращалась в подыгрывающий состав. Слишком активно я торчал на сцене. Возле меня было два отличных инструменталиста, но писал все вещи я один — и мне было дискомфортно. В общем, мы потихонечку расставались. А потом — денег катастрофически не было, аппаратуры не было, выходов в пластинки, в записи, в турне не было. И не год-два, а семь — восемь лет. Когда сегодня какой-нибудь молодой парень говорит, что он уже год играет, а его всё по телевизору не показывают, — это смешно. Нас не показывали как группу с 1964-го по 80-й. А меня одного первый раз показали в 76-м. Спустя 12 лет после начала. Разочарование было очень большим. Но закалка нашего поколения сильнее. Мы были более веселыми. Может, больше портвейна выпили.

Я пробую возражать — не получается.

— Ну а третья причина практически следует из второй. Когда я раз-два-три попробовал играть один, мне это показалось очень удобным. Я снял с себя заботу о группе (лидер должен думать и о том, что его музыканты едят), все доходы от концертов оставались мне. Упростился организационный ряд — взял гитару, сел в машину и поехал. Упростился концертный ряд — успех зависит только от одного человека, рядом никто не ковыряет в носу, не чешется, не отвлекает зрителя. Масса преимуществ и один только минус — за все отвечаешь сам. Провалишься — не ищи виновных.

Я снова пробую сопротивляться…

— Ну да, разве что звукорежиссер. Но ему достается в любом случае. Бедный Володя Ширкин, мой друг, его уже, к несчастью, нет. Сколько ему от меня досталось — просто невозможно.

Да и озвучить человека с гитарой гораздо проще, чем группу. Нужно меньше аппаратуры и обслуживающего персонала.

Градский переводит дыхание, и мне наконец удается ворваться.

— Все говорят о театрализованных рок-шоу, о соединении рока с русской фольклорной традицией, а твоя группа называлась Скоморохи. Так когда это все-таки было придумано — году в 85-м или раньше?

— Нет, я это придумал в 66-м. Правда, правда, не хвастаю. Я просто соединил то, что знал о фольклорной традиции, с рок-н-роллом.

У нас был и маленький спектакль в 68 году — «Муха-цокотуха», и программа песен на русском языке. Мы пели (поет): «Меня Маменька вскормила под кустом на волюшке, я без матушки расту по людям да в горюшке» или: «Ах, Иван, Иван, Иванушка, ах, какой ты дурачок, не любила тебя Аннушка, не плела тебе венок, не бросала его с бережка, со крутого бережка» — все это было очень лирично, — «не ждала в глухую ноченьку» — а потом все орали: «Тебя, Ваню, эх, дурака». Это было ерничество — отсюда и «Скоморохи».

— Отсюда и та ирония, и самоирония, которые долго еще будут определять стиль.

— Конечно. Я пел: «Вдруг откуда-то летит маленький комарик, а в руке его горит маленький фонарик» — и показывал рукой, что и где у него горит…

— Эротическое шоу «Муха-цокотуха»… Но мы говорим о рок-н-ролле. А что это такое? Каковы характеристики жанра?

— Организация рок-н-ролльного произведения рассчитана на активную ритмику. Наиболее естественно это выражается в группе с ударными. Но это есть и у человека с гитарой — просто барабан не слышен. Поэтому Ласковый май — это рок-н-ролл, но и Бетховен — рок-н-ролл. Я слышу внутренний пульс и ритм. А мальчик с первого курса ПТУ не слышит. Для него Бетховен не рок-н-ролл. А Modern Talking — рок-н-ролл, как и для меня. И никто из нас не прав больше другого. Но мне легче, чем ему. Я слышу ритм там, где он его не слышит.

Мы растем и старимся. Растет и старится цивилизация. Увеличивается информация, которую получает человек. Он не был на такой объем рассчитан. Или, по крайней мере, не подозревал, что может принимать и передавать информацию в таких количествах. Чтобы не сойти с ума, человек начинает себя ограждать. Он говорит: «Так, стоп, этого я не хочу». Но есть естественные вещи. Как только кто-то начинает ритмично стучать по кастрюле, организм отзывается. Вот и племена мумбо-юмбо, вот и старая Россия, где под топотушки — та-па-там, та-па-там — танцевали. Топотушка в три ноги, топотушка в две ноги — известные русские ритмические образования. Рок-н-ролл, нарочно организованный как ритмическая структура, заставляет человека на себя реагировать. Классики использовали ударные группы только в суперэмоциональных моментах. Скажем, долго-долго, минут 20, развивается тема в симфонии Шостаковича, а потом вдруг вмазывают тромбоны. Ударные включаются: у слушателя — катарсис. А рок-н-ролл сразу резко бьет — тy-ду-ду-дух! Человек — а-а-а — и не успел оглянуться, как уже заполнен этой музыкой. Отсюда две тенденции у слушателей. Первая — горячо любить рок-н-ролл и не мнить никакого существования без него. Человек, раз испытавший взрывную силу этого искусства, больше не хочет реагировать на другую музыку, проникающую в него без этого взрыва. Вторая — резкое неприятие, потому что рок-н-ролл взрывает информационную броню и у человека, которому такое не по душе, не спрашивая его согласия. Человек испытывает дисгармонию: «Как это они взрывают меня?» Он не понимает, что взрывают не его, а только футляр. Отсюда — резкое противодействие жанру.

— Ты говоришь о зрителе-участнике, а «четвертая стена» есть в роке?

— Нет, это нереально. Рок-н-ролл — форма анекдота, общения.

Когда актер Хмелев выходит читать рассказ на сцену даже в костюме и с бабочкой, даже монолог из спектакля, он все равно уже не персонаж, а актер, читающий зрителю. Зритель реагирует — актер тоже. Актер в спектакле и актер на эстраде — разное. В рок-н-ролле это очевидно.

— Выхватываю слово «эстрада». Если мы используем его как ругательное… Modern Talking, Ласковый май — попс, эстрада…

— Ну, не мы, а ты.

— Я и этих ласковых слов не скажу. Я говорю о киче, работающем на шаблонах невоспитанного, неразвитого интеллекта, целиком пользующемся его слабостями…

А. Г. (перебивает):

— Самое большое заблуждение, чисто советский фактор. Этот термин — массовое искусство, — именем которого совершались жуткие вещи в стране, выдуман. Искусство у нас всегда принадлежало каким-то группам интеллигенции, которые сами варились в собственном соку, и задачей их было создать полезное для них же искусство. Что значит полезное: чтоб начальники тебя не трогали, чтоб тебя люди слушали, чтобы то и другое приносило материальную выгоду. Если массовой культурой Запада является Стинг, Фил Коллинз, Лайза Минелли, то у нас — Ласковый май, Женя Белоусов и Дима Маликов. Вообще же развлекать не значит оболванивать — значит создавать для человека отдушину.

С другой стороны, мы даем людям зрелища, идя по пути наименьшего сопротивления. Мы знаем, на какие рецепторы легче надавить, чтобы получить искомый результат. Спой ему о любви, и он заплачет — вот вам и вся индийская фильмотека. Но те, кто идет по этому пути, не могут рассчитывать на уважение той аудитории, на которую ориентируются. Любящие Ласковый май или Маликова легко меняют своих кумиров. Ну и есть еще одна часть аудитории, которая так и не вырастает интеллектуально и соединяет свое увлечение Ласковым маем с самим собой молодым.

— Это характерно для любого человека. Песенка, под которую он в 13 лет танцевал с девочкой, всегда будет вызывать у него добрые эмоции вне зависимости от интеллекта.

— И ничего в этом дурного. Люди образованные смотрят на это свысока. Те, кто помягче, говорят: человек любит эту ерунду, будем снисходительны, она напоминает ему о детстве. Человек агрессивный скажет: ужас, как это можно любить, давайте запретим или разругаем. Ведь в чем прелесть реальной демократии, которой у нас нет? Она в том, что, если на человека не давить, ничем его не прельщать, он начинает сам сомневаться в правильности своего выбора. В противном случае он еще больше отстаивает свои заблуждения. Давиловка порождает конфронтацию между различными группами общества. Вместо того чтобы конкурировали произведения литературы, начинают соперничать их авторы. Предположим, мы с тобой написали по песне, и твоя вырвалась. А у меня просто не хватает достоинства примириться с поражением и написать что-то новое. Тогда я начинаю давить не литературными средствами, а политическими, экономическими…

— Клеветническими.

— Такого человека можно победить. Сказать ему: милый, такой человек, как ты, никогда не попадет в Царство небесное. Его надо об этом предупредить. Заранее.

— Вот все плачут, что рок-музыка в нашей стране уже попала в Царство небесное, то есть кончилась. А с ней кончилась для многих и красивая жизнь. Они себя видели на белом коне, въезжающими в Саратов или Тамбов, а там — ломятся стадионы, люди висят на фонарных столбах, сидят на милицейских фуражках и т. д. Так было. Недолго. Прошло. Люди, которые на много лет отключились от западного рока и перешли на русский, вновь оттягиваются в прежние ниши. Все стали быстро разбегаться. Музыканты нервничают. Те, кто делает на музыкантах деньги, нервничают еще больше. Нервничают те, кто многие годы боролся за «право на рок». Кроме того, наши музыканты отправились за рубеж, и оттуда донесся оглушительный треск. При этом у меня нет ощущения, что тебя это беспокоит. Значит, ты уверен, что твоя аудитория никуда не денется, — иначе беспокоился бы.

— У меня есть постоянная аудитория. И я никогда не был народным героем. У меня полностью отсутствует комплекс неполноценности. Я точно знаю, кто я такой. Есть комплекс недооцененности — скрывать не буду. Но я профессиональный человек: композитор, вокалист, актер.

— А театр с роком могут сосуществовать?

— Рок — это и есть театр. Театр это все. Вот мы с тобой разговариваем — это театр.

— Строже скажем: Гилан, исполняющий партию Христа, и Гилан, поющий «Child In Time». У нас есть рок-оперы?

— Рок-опера, по-моему, одна — «Иисус Христос». Я написал рок-оперу, но это больше просто опера. Рыбников написал, но это больше мюзикл, чем опера, и больше эстрада, чем рок.

— В Большом театре шла рок-опера «Золотой петушок». Рок — потому, что ты пел Звездочета. Как это могло произойти — рок-музыкант в витринном театре страны, одиночка в ансамбле. И не в новаторской постановке, а в классическом репертуаре.

— Как раз самое странное, что я туда встал, как положено стоять. Стинг поет на Бродвее в «Трехгрошовой опере», но было бы странно увидеть его на сцене Ковент-Гардена, поющим не своим, а оперным голосом. Меня позвал Светланов. Я нормально спел два спектакля из восьми. Потом закончился сезон. Потом ему не рекомендовали… Видимо… Но это не из-за труппы. У профессионалов предубеждения не действуют. Музыканты мне даже аплодировали — ну, знаешь, смычком по древку.

— Ты чего-то не договариваешь. Не хочешь никого ругать? Ну хорошо, а если бы не мешали?

— Это очень тяжелое дело. Надо обо всем забыть. Для меня это был спортивный акт, а не плод раздумий о судьбе русского оперного искусства: а вот могу я, елки-моталки, сделать это? Я окончил институт как вокалист, но в оперном театре не работал ни минуты. А тут выйти на первой оперной сцене да еще пропеть одну из центральных партий. Технически мне мои собственные песни сложнее петь, а вот психически было нелегко — петь без микрофона, найти нужный звук, тембр, вспомнить былые ощущения — как звучит зал, изменить своему актерскому пониманию того, что происходит на сцене. У меня — актера есть свой взгляд, и я достаточно самостоятельная фигура, чтобы принимать решения. Но здесь — режиссер. И он — другой человек. Надо было себя немножечко задушить, но из меня что-то свое все время перло, и я думаю, что это одна из причин, что меня как-то не захотели там видеть. Когда кончался спектакль, я снимал балахон и оставался в джинсовом костюме. Это была моя идея, и Светланов ее поддержал. Я трактовал Звездочета как пришельца из будущего или из страны с более высоким уровнем цивилизации, но оказалось, что с этой державой, ее царем, ее народом дела иметь нельзя, и он улетел на свою планету. Если я остался бы в халате волшебника, то был бы просто традиционным персонажем из сказки, а не современным человеком, глядящим на эту сказку со стороны. Кстати, на репетициях режиссер Ансимов нас к этому призывал, но этого никак не было видно. А я считаю, что зрителю недостаточно показать разукрашенный лубок, чтобы он задумался. Его надо ткнуть и сказать — это так. Ансимову это не нравилось.

— Значит, Звездочет понял, что не может контачить с этой цивилизацией и отправился восвояси. А сам-то Саша Градский как?

— Ну, он вынужден пока находиться здесь и контактировать, но ему это начинает надоедать. Надоело себе во всем отказывать ради высокой идеи, да еще и не являясь кем-то особенным во мнении людей.

— А это не связано с тем, что здесь страшно?

— Страшно. На дорогу цивилизации сквозь буераки и канавы мы, конечно, выйдем. Но не хочется думать, что из-за ерунды погибнут люди, направления, идеи. А это будет. И не в результате каких-то глубинных процессов в обществе, а потому, что соберутся пять человек и что-нибудь устроят. Страшно дикое упрямство, с которым люди отстаивают то, чего не существует. Спроси кого угодно — все скажут, что их не устраивает нынешнее положение дел. Но не могут договориться, как переустроить. То, что делают в США, это — здравый смысл. А у нас думают, как бы так исхитриться, чтобы здравый смысл не разрушил моих идей. Но это невозможно. Любой человек ошибается. Только опыт многих является тем, что зовется здравым смыслом.

— Поэт ратует за здравый смысл…

— Иначе я был бы политиканом, который действует не из соображений здравого смысла, а из соображений выгоды. Поэты и музыканты — люди генетически заряженные на неприятие личной выгоды, на нечто высшее. Американское общество изначально было обществом индивидуумов. Когда каждый является поэтом, индивидуалистом — поэтом бизнеса или чего-то еще, да к тому же обладает здравым смыслом, — тогда он объединяется с другими в общество. Если же каждый служит группе и ее интересам, он напрягает другую группу, и начинается конфронтация. Писатели не должны ругаться между собой — чего им делить? Но объединения писателей вполне могут. Мнение каждого подстраивается под формулу объединения. Поэтому я — индивидуалист.

Вот таким хитрым способом я и получила ответ на свой первый вопрос: Саша, почему ты один?