«…Похоже, наступает «год Газманова». Вслед за супершлягером «Эскадрон» Олег запустил еще один шлягер — «Свежий ветер» — актуальный по тексту и не менее заводной по музыке. Сам Олег Газманов назвал свой новый жанр-стиль «Эскадрон» (по типу «Ламбады»). На подходе еще один сногсшибательным боевик — «Есаул».

(«Московский комсомолец»).

* * *

«Новый магнитоальбом группы «ЧайФ» — отличный студийный звук, отличный от нашего свердловского — заварка по-ленинградски. «Не беда» несет печать «общественно значимого явления», насыщена политическим колоритом. Вот такие, например, строки:

«На детском рисунке
домик с трубой.
Фидель Михаилу
машет рукой».

Но язык не поворачивается назвать альбом «политическим», здесь «политическое» — это декорации, на фоне которых происходит обычная жизнь.., пустые, но вечные, надоевшие до одури, приметы нашего времени».

(«Перекати-поле»).

* * *

«После очередного круиза по Западной Европе «Круиз» выступит на втором фестивале «Монстры советского рока» в Москве. В апреле начнется турне в США. Новая программа — «Круиз А» — проходит на «ура».

(«Ленинская смена»).

* * *

«Летом выйдет фильм молодого режиссера Сергея Селиванова «Духов день», где главную роль Вани Христофорова играет Юрий Шевчук. Песен он в фильме не поет, так что мы сможем оценить Шевчука только как актера».

(«Молодой Ленинец»).

* * *

«Программа «Розыгрыш», заслужившая за годы существования на Ленинградском ТВ славу упаднического маразма, вдруг ни с того, ни с сего порадовала как некоторую часть телезрителей, так и некую часть ленинградских рок-музыкантов…

Усилия рок-групп «Антарес», «Всем и каждому», «Буква — О» и «Бриллианты от Никкермана» закончились более-менее удачными видеоклипами… Участие в этой передаче В. М. Резникова в роли ведущего придало ей вес и внесло оживление в ряды перепуганных домохозяек, интерес маститого композитора к молодым группам доказывает, что у них, «там на верху», тоже не все в порядке с новой музыкой».

* * *

Великий БГ (программа «Монитор» от 14 января) объявил о том, что это его последнее интервью атеистическим средствам информации. Осталось договориться с православной церковью об издании рок-журнала или выпуске в эфир свободного видеоканала, чтобы не забыть, как выглядит наш БГ.

(«РИМ»).

Просмотр

Предлагаемые сегодня вашему вниманию заметки двух известных советских искусствоведов — лишь начало разговора о судьбах рок-музыки в целом и фильма «Рок», в частности, который мы продолжим на страницах нашей газеты.

 

Помнится, еще несколько лет назад слово «рок» вымарывалось из статей, было запрещено на телевидении и не попадалось на концертных афишах. Между тем рок-музыка существовала, многие и многие тысячи молодых людей — даже в самых глухих уголках страны — не только знали названия многочисленных отечественных рок-групп, но и умудрялись следить за тем, что происходит в этом жанре в весьма отдаленных государствах.

Теперь дело иное. Запрет снят не только со словечка «рок», но и с самого явления. И вот полнометражный полуторачасовой фильм так и называется «Рок». Фильм, в котором крупными планами предстают признанные (а то и полулегендарные) лидеры этой музыки: Борис Гребенщиков (группа «Аквариум»), Виктор Цой («Кино»), Антон Адасинский («Авиа»), Олег Гаркуша («Аттракцион»), Юрий Шевчук («ДДТ»). Все они сейчас ленинградцы, но известны в стране всюду.

Конечно, на фильм валом повалит молодежь. Он предназначен для самого широкого проката. Но я все же рекомендую посмотреть его не только тем, кто воспитан на рок-музыке, но прежде всего — хулителям рока…

Уж какими только эпитетами не награждают рок в иных статьях и выступлениях. Это и «сатанинская музыка», и «ростки фашизма в нашей стране», и «идеологическая диверсия из-за рубежа».

Что же, к ярлыкам нашим музыкантам не привыкать. Не хочу сопоставлять, но все же вспомним, в каких выражениях клеймились Шостакович и Прокофьев, от кого и как попало Вано Мурадели, вспомним лозунги более позднего времени: «Сегодня он играет джаз — завтра Родину продаст» и «От саксофона до ножа — один шаг». Никогда не забуду услышанный от выдающегося советского саксофониста Алексея Козлова жуткий рассказ о том, как, умирая, его проклял отец. Проклял сына, занявшегося «диверсионной» музыкой, буквально на смертном одре. Сюжет почти шекспировский…

В наши дни многое усложнилось. Тут уже дело не в тривиальном конфликте поколений. И не случайно на прошлогоднем пленуме Союза писателей СССР именно из уст молодых литераторов услышали мы по адресу рок-музыки громы и молнии. А увещевали их, к терпимости призывали как раз писатели самого старшего поколения — Виктор Сергеевич Розов и Александр Михайлович Борщаговский.

Послушайте, о чем поет Юрий Шевчук: «Я — церковь без крестов, лечу, раскинув руки, вдоль сонных берегов окаменевшей муки. Я вера без причин, я правда без начала. Ты слышишь, как вскричала душа среди осин…» Каким западным ветром занесены к нам эти пронзительные и очень русские слова? Какой диверсионный центр заслал к нам социальные, болью за свой народ и свое поколение пронизанные песни Бориса Гребенщикова? Кто за океаном сумел бы так ловко спародировать наши пропагандистские штампы, как это делается в композиции группы «Авиа» — штампы, при частом и бездумном повторении приобретающие уже некий зловещий оттенок, без намека на духовность и вообще на здравый смысл.

Главная заслуга создателей фильма (а это лауреат премии Ленинского комсомола режиссер Алексей Учитель и оператор Дмитрий Масс) как раз в том и состоит, что они сумели наглядно показать, что именно в нашем обществе, в наших условиях могли возникнуть и возникли те музыкальные и социальные явления, которые мы называем коротким словом «рок». Почву для рок-музыки обильно унавозили как раз те силы, которые тогда, да и сейчас с пеной у рта ее обличают.

Не случайно открывается фильм кадрами, от которых мы уже успели отвыкнуть, хотя и принадлежат они недавнему времени: запруженная пионерами Красная площадь, над которой репродукторы разносят, буквально вбивают в головы детей необыкновенно пафосные и совершенно пустые по смыслу лозунги; делегаты комсомольского съезда, скандирующие — минуту, две, много минут — одни и те же сталь же пустые слова.

В фильме камера подсмотрела, а микрофон подслушал такую сцену: Гребенщиков играет со своим маленьким сыном Глебом, разговаривает с ним о разных пустяках и вдруг как бы между делом говорит: «Ну чему я могу научить сына? Мы живем с ним вместе. Он видит, какой я, какие мы все… Мы выросли в то время, когда, кроме рока, ничего не осталось, все остальное было обманом, все остальное было пустым… А что, если потому-то так и держится за свою музыку, несмотря на все запреты, наша молодежь, потому-то с такой страстью отстаивает это свое «увлечение» (а на деле не увлечение, а способ жить и мыслить), что долгие годы не видела вокруг ничего, во что можно было бы поверить, ничего, что могло бы по-настоящему увлечь, к чему хотелось бы приложить свои силы…»

Шевчук рассказывает в фильме о том, как в Уфе, где он раньше жил, его заставляли подписывать бумагу о том, что он обязуется никогда не сочинять и не петь песен и не содействовать их распространению. Гаркуша повествует о том, как в милиции его жену убеждали в том, что она живет с подлецом. Гребенщиков упоминает о содержании некоторых политинформаций, в которых «Аквариум» обвинялся в антисоветской пропаганде, но они не жалуются на жизнь. У них спросили — они ответили. Наоборот, многие из них говорят в фильме о том, что именно сейчас, когда они как бы выпали из многих социальных структур, когда занимаются только тем, чем хотят и могут заниматься, они почувствовали подлинную внутреннюю свободу, раскрепощение личности, полное удовлетворение.

Нет, я не хочу сказать, что одобряю такой образ жизни. Даже прямо скажу: не одобряю. Это одна из деформаций нашего общества, которым оно подверглось в застойные годы. Только не надо делать вид, что деформаций не было.

А что касается рок-музыки, то она заслуживает самого серьезного разговора.

Андрей МАЛЬГИН, критик.

 

Дело, как я понимаю, не в том, чтобы высказаться «за» или «против» самого фильма. Мне он нравится, хотя, думаю, это уже вчерашний день самой рок-музыки. Но по поводу фильма еще выскажутся специалисты — композиторы, музыканты-исполнители, кинокритики. Надо определить свое отношение к рок-культуре как общественному явлению. Такая проблема существует, и, судя по всему, она непроста даже для людей искушенных, работающих в сфере духовного творчества (например, для некоторых писателей, усматривающих в роке чуть ли не главную опасность для нашей культуры и молодого поколения).

Проблема возникает, начинается за пределами собственно музыки и поэтических текстов. «Изнутри» рока, по моему убеждению, непосредственно ничего вывести и определить вообще не удастся. Явление это прежде всего (и преимущественно!) социальное, а не музыкальное, художественное, эстетическое. Наивно полагать, что воздействию рок-музыки поддаются только несмышленыши, не прошедшие школу воспитания классической музыкой. Я знаю людей, чей вкус формировался на произведениях Моцарта и Прокофьева, но им доступна и красота формы высоких образцов нынешней «новой волны» в музыке (поделки и ширпотреб, каковых в рок-музыке не меньше, но и не больше, чем в других видах искусства, не в счет!). Понятно, на неподготовленного, «непосвященного» слушателя, не меломана, рок-музыка производит впечатление — воспользуюсь образом замечательного французского поэта Поля Валери — настраивающегося оркестра в концертном зале, где царит тревожащий душу музыкальный беспорядок, хаос звуков, создающий некое, еще непонятное тебе, первичное состояние. Но эта «живая невнятица» таит в себе, если вслушаться и вчувствоваться в нее, драматическое ощущение бытия, к которому многие из нас настолько привыкли, что уже неспособны от него дистанцироваться, отойти, чтобы понять мир, в котором живем, и себя в этом мире.

Молодые авторы и поклонники рока именно это и делают. По-своему, как умеют. Чаще всего не так, как их «учили», чего они не скрывают. Виктор Цой, лидер группы «Кино», говорит в фильме: «Я стараюсь быть в ладу с самим собой. Во всяком случае, я не представляю себе, чтобы чему-то меня можно было научить. Я предпочитаю как бы узнавать все сам, учиться на основе собственных наблюдений. А не верить на слово непонятно кому…» Приверженцев просветительских методов обучения и воспитания такая установка, по-видимому, будет раздражать. Но в ней ничего крамольного и криминального нет, если вы согласитесь с мудрым тезисом Гете: «Нет ничего труднее, чем брать вещи такими, каковы они суть на самом деле». Но здесь важно заметить другое, пожалуй, самое главное. Для творцов рока само состояние неприятия каких-то ценностей и стереотипов образа жизни выступает как способ реализации своей личности. И появление рок-культуры следует рассматривать как реакцию на систему ценностей, формул, лозунгов, подорванную расхождением между словом и делом, между идеальным и реальным.

Простодушие поэтических деклараций, как и эпатажная форма их преподнесения в рок-сочинениях, не должно обманывать. Речь идет о вещах серьезных. В недавно записанной телевизионной передаче молодой рабочий на вопрос, какую позитивную программу они, молодые, предлагают, ответил, сославшись на мнение одного из рокеров: «Мы не знаем, куда мы идем, но знаем, от чего уходим». И когда в фильме Б. Гребенщиков поет: «…У нас нет надежды, но этот путь наш, и голоса звучат звонко и стройно, и будь я проклят, если мне скажут, что это «мираж», — надо понять, из «какого сора», чувств, мыслей, наблюдений и переживаний такие тексты рождаются. Это — попытка самоопределиться в мире, в котором долгие годы «мы молчали, как цуцики», и, потеряв «друг друга» в просторах бесконечной земли, все разошлись по домам». В песне с обязывающим названием «Революция» (Ю. Шевчука) поется: «В этом мире того, что хотелось бы нам, — нет! Мы верим, что в силах его изменить!..»

Протестующая интонация в роке нередко причудливо соединена с романтическим либо ироническим отношением к действительности, что делает его явлением сложным и в эстетическом плане, чего, увы, не замечают — не хотят заметить! — его ниспровергатели. Скажем, брейк-данс, один из символов рок-культуры, это и не танец в собственном смысле слова. Это — тоже форма протеста против роботизации личности, технизации образа жизни. Он по заложенной в него логике и не должен давать эстетическое наслаждение тем, кто его исполняет или наблюдает. Опять-таки и в данном случае встает проблема правильного отношения к «рок-продукции». Жаль, что у нас нет до сих пор серьезных критических (аналитичных) исследований по рок-музыке, рок-культуре.

Этот в общем то печальный фильм заканчивается на оптимистической ноте. Группа «Аквариум» репетирует песню:

«Благословение холмов
да будет с нами.
Благословение апрельской грозы
да поможет нам расцвести вновь.
Нас учили жить — лишь бы
не попасть под топор.
Новый день мы будем
строить сами».

Да, им еще предстоит «дойти до любви» (Б. Гребенщиков). И убедиться в том, что «апрельская гроза» не мираж.

Мы знаем, что все будет непросто и нелегко. И тем, кто вчера только протестовал, придется сегодня включиться в большое общее дело. Так давайте же вслушаемся в то, что и о чем поет молодежь, и поможем ей обрести себя на этом пути.

Валентин ТОЛСТЫХ, доктор философских наук, секретарь правления Союза кинематографистов СССР («Неделя»).

Статья любезно предоставлена сообществом Выставка — Музей «Русское Подполье. Осколки»

ПРОСМОТР

23 ИЮНЯ Театр «ДДТ», фирма Русское золото (Москва) при содействии газеты «Смена» представят на стадионе «Петровский» грандиозный петербургский рок-фестиваль продолжительностью свыше 10 часов. Идея этого проекта принадлежит Юрию Шевчуку со товарищи.

ЮРИЙ Юлианович, став легендой российского рок-н-ролла, не возгордился и «не захлебнулся в пафосе», а продолжал думать о новом поколении питерского рока, что вынуждено проводить свои лучшие годы в подвалах и мало приспособленных для настоящей музыки клубах, не имея возможности прорваться на телевизионные экраны, не имея доступа к престижным концертным площадкам. В некотором смысле история повторяется — ведь каких-нибудь 12-15 лет назад группа «ДДТ» находилась в аналогичной безвыходной ситуации (хотя, конечно, тогда рок-н-роллу мешали другие обстоятельства).

Цель петербургского фестиваля — представить многотысячной аудитории стадиона “Петровский” молодые, интересные коллективы, которые пока известны десяткам фанов. Было прослушано более сотни кассет, которые постоянно приносят непризнанные гении в офис “ДДТ” на Пушкинской, 10, было просмотрено множество концертов. На «Петровский» попадут самые талантливые. Каждой из групп будут предоставлены 15 минут для выступления на высококачественной звуковой аппаратуре, на высококлассном свете, которые прибудут из Москвы.

Всем меломанам памятен фантастический концерт группы “ДДТ” под названием “От и до”, который Юрий Шевчук и его друзья сыграли ровно год назад на “Петровском”. С программой “От и до” дэдэтэшники в мае проехали множество городов, совершив беспрецедентный для себя тур, организованный компанией “Райс Мюзик”. Конечно же, “ДДТ” примет участие в программе фестиваля на “Петровском” 23 июня, конечно же, группа завершит 10-часовой марафон. Приедут и многие другие герои рок-н-ролла 90-х годов: “Алиса», “Чай-ф», “Аукцыон”, «Калинов мост”, «Ва-Банк”, «Текиладжаз», «Колыбель”, “Улицы”, «Чуфелла Морзуфелла” и многие другие.

Генеральным спонсором проекта стала фирма «Русское золото”, которая поддерживала и майский тур “ДДТ” по городам и весям. Рок-фестиваль пройдет при поддержке компаний “Дельта Телеком” и “Неда пейджинг”. Вместе с газетой “Смена” к освещению подготовки грандиозного фестиваля подключились “Европа плюс”, “Радио Балтика», “Радио Рокс”, “Радио Максимум”, «Эльдорадио”, “Радио-1″, несколько телеканалов — 3-й, 22-й, 36-й, 51-й, Региональное телевидение и “Русское видео”. “Европа плюс» учредила специальный приз лучшей новой группе и предоставит ей возможность записать на студии “Европы” сингл. «Неда пейджинг», обеспечив организаторов своими пейджерами, к тому же подарит лучшей на взгляд этой пейджинговой компании группе электрогитару «Фендер». “Телевик» опубликует постер молодых питерских рокеров на развороте своего журнала. Газета “Смена” также не обойдет вниманием молодых участников петербургского рок-праздника. Кстати, пресс-конференция по случаю фестиваля намечена на ближайшую среду в 15 часов в Доме актера.

Фото Валентина ИЛЮШИНА

ПРОСМОТР

С тех пор как появилась рок-группа с инсектицидным названием ДДТ, ее лидер Юрий Шевчук никуда вроде не исчезал — ни со сцены, ни с ТВ. Один из патриархов отечественного андеграунда, он бескомпромиссно выдержал гонения и нищету времен позднего застоя, чтобы стать одной из звезд так быстро и незаметно закончившейся перестройки. Такое было времечко: одни звезды — Ельцин, Собчак — собирали многотысячные горластые площади, другие — среди них Шевчук не менее горластые и многотысячные стадионы.

Но изменились времена. Как ни одному политику уже не собрать в этой стране полную Манежную площадь (и слава Богу), так и рок ушел со стадионов (то есть не рок, а опять-таки мы). Бунтовать и фрондировать — дурной тон. Из рок-звезд лишь один Шевчук со штилем не смирился. Он по-прежнему собирает стадионы. Был недавно в Москве с новой программой. Внешне все тот же неистовый, грустный и замкнутый.

Впрочем, наверное, все же изменился. Переехал, говорят, из своей коммуналки в большую питерскую квартиру, воспитывает теперь один маленького сына Петю, который проездил с ДДТ последнее гастрольное турне. Наверное, и в материальном смысле все в порядке (во всяком случае, первые номера западного рока на зарплату не жалуются). Самое время спросить: «Как вы, Шевчук, теперь живете?» В силу его замкнутости собрать на него background непросто. Фотограф «Ъ» в Питере Саша Беленький рассказал нам, что Шевчук не любит фотографироваться. В этом ничего странного, многие знаменитости не любят, но Саша уточнил, какую именно съемку Шевчук все же уважает. Например, Беленький однажды подловил момент, когда Шевчук по-староинтеллигентски протирал очки, не снимая их и щурясь набок. Показал при случае Шевчуку, и тому фотография очень понравилась. Понравилась именно тем, что на ней нет никакой неистовости, закрепленной общественным сознанием в имидже Шевчука. Сплошная простота.

Как договорились, в 12 часов пришли в квартиру к Шевчуку на Васильевский остров, на 15-ю линию (подробнее про адрес нельзя ввиду поклонников).

Шевчук был хмур и до скуки прост. Начинался уже четвертый день, как он вернулся в Питер из трехмесячного гастрольного турне, в котором обкатывалась новая программа группы ДДТ «Это все». Ее Шевчук ценит очень высоко, но в Москве некоторые представители прессы программу приняли прохладно и даже враждебно. Ему не хотелось ни с кем разговаривать, но он давно пообещал и потому говорил. Этот свой крест Шевчук нес тихо и достойно — не мы же виноваты, что он так вымотался. Было видно, что в тягость ему не только мы, но и огромная петербургская квартира с 20-метровым коридором (мы замерили по шкале объектива), имеющая совершенно необжитой, хотя и свежепобеленный вид.

Самая маленькая комната (девять квадратных метров) в этой квартире служит Шевчуку берлогой. К берлоге примыкает кубическая комната побольше, почти до потолка заставленная нераспакованными коробками с книгами. Потерянный среди этого хаоса Шевчук напоминал зрелую умудренную кошку, которая жила себе много лет в привычном доме, а потом ее посадили в корзину и выпустили начинать новую жизнь на новом месте. Ходит и фыркает на углы своей новой квартиры.

— Я месяц назад ее получил. Ну как получил — купил. Просто продал все что было, пахал на нее. Пять комнат. Две бабки здесь живут — моя мама и мама супруги, Петька и я.
До этой квартиры Шевчук жил семь лет на Фонтанке, имея две комнаты в коммуналке: в одной — он с семьей, а в другой — «бабки».

— Ты долго выбирал эту квартиру?

— Да не выбирал вовсе. Не было времени. В последний день перед гастролями ее купил, потому что тянуть дальше было невозможно — бабки воют… Хотя вид здесь не очень. Опять же, как мой приятель говорит: «На вид из окна смотришь только первые семь дней, а потом просто приходишь и ложишься спать». Видите, пока еще ничего нет. Чего тут фотографировать?

— Это даже лучше, что «ничего нет», значит, есть только самые необходимые вещи, которые лучше всего объясняют твою личность…

— …Давай табуретку… Черт, такой бардак здесь…

— Да ничего…

И Шевчук стал покорно объяснять природу своих вещей:

— Вот это мне ребята подарили.

— Выглядит как алтарь домашний.

— Да нет, просто на день рождения подарили, я не выбирал. Да, еще вот этот стол подарили, кресло…

— А раньше, до этой квартиры, у тебя не было рабочего стола творческого человека?

— Всю жизнь мечтал об этом, честно говоря, но не было.

— И во сколько лет появился?

— Все это — 16 мая этого года в день моего рождения. В 37 лет заслужил вот всякую фигню для ручек на столе.

— И много удалось записать уже за этим столом? Почувствовалось, что он стимулирует результаты?

— Нет, пока не пишется. (Уж больно все это красиво.) Пока ничего не написал. Видишь, все чисто.

Один из законов Паркинсона неумолимо гласит: как только любая крупная структура (империя, государственная организация, общественный институт и т. д.) переезжает в новое здание, тут же начинается закат этой структуры. Классический пример — Людовик XIV и его дворец.

Я сказал об этом Шевчуку, и тот показал грустной ухмылкой, что намек оценил. Но ничего не ответил.

Нетронутый стол, к сожалению, не мог дать представления о творческом методе Шевчука.

— Как ты пишешь обычно?

— Я думаю на бумаге.

— То есть море бумаги в корзине?

— Да. Есть две методики, ты сам знаешь. Ахматова, допустим, просто в голове «выхаживала» свои стихи. Блок их тоже выхаживал, но в буквальном смысле — ногами. Да, а допустим, Пушкин… Я как Пушкин! (Смех в зале.) Если мысль приходит в голову, я записываю ее на чем угодно, хоть на салфетках. Ну а потом эти салфетки и обрывки собираются, и раскладывается мысль на столе.

Свой всенародный хит «Осень» Шевчук сочинил комбинированным способом: сначала по-блоковски выходил, а потом по-пушкински легко записал. «Безделица» гения — мимоходом, между делом — пахотой над нетленкой. Он, кстати, как к безделице к ней и относится (отмечая, правда, что «хорошая, песня, правильная»):

— Это вообще-то веселая песня.

Эту веселую песню Шевчук писал на кладбище.

Бродил по кладбищу Александро-Невской Лавры (была, кстати, осень). Я там рядом жил в коммуналке на Синопской набережной, бродил в Лавре практически каждый день. Мелкий дождь моросил, и ощущение было такой тоски, печали и колоссальной тревоги… просто не передать. И она — эта песня, как пришел домой, у меня выдохнулась.

(Помните, какой легкий и светлый клип Шевчук снял под «Осень»: в нем он, Кинчев и Бутусов шатаются, обнявшись, по осеннему лесу, пинают листья и что-то счастливо орут неслышными дурными голосами, явно не про гражданскую скорбь. В конце, правда, троица с идиотскими физиономиями вдруг дружно стреляется из кольта Шевчука, но явно дурачатся.)

Еще на столе была пол-литровая чайная чашка, со вкусом расписанная.

— Но чашка, видно, своя, старая, родная и любимая?

— Чашка — да. В Гжели подарили, — рассеянно и противоречиво ответил Шевчук. Я поймал себя на мысли, что родную чашку Шевчук тоже не покупал, как и стол со стеллажом, напоминающим алтарь рок-религиозного культа.

Потом в течение дня я еще много раз отмечал, что Шевчуку много дарят. Иногда — совсем мелочи. Но очень концептуальные для Шевчука.

Например, еще в начале разговора я отметил, что фирменная шевчуковская щетина регулярно подравнивается с помощью триммера — специальной машинки. Мне стало профессионально приятно, что я расколол кухню тщательного создания имиджа рок-звезды. Ведь у Шевчука действительно очень продуманный и умный stylish image: очки, небритость, нестриженые волосы (именно «нестриженые», а не «отпущенные»), потертая кожанка, что там еще?.. Ведь мог бы линзы вставить, побриться, на голове сделать оранжевый гребень, серьгу в ухо, нахлобучить косуху, казаки и цепи, а вместо Marlboro перейти на «Беломор». Я поддел Шевчука насчет машинки для бороды и имиджа.

— Это мне московские друзья подарили — Серега и Алексей, — спокойно сказал Шевчук и похвалил машинку.

Бороду Шевчук любит еще со времен своего художнического прошлого. С теплым чувством он рассказал, какая у него была раньше борода: смеха ради прятал иногда в нее кисточки, пачки с сигаретами (сразу две входило).

Еще он пользуется незаурядным одеколоном «Эгоист». Но терпеть его не может из-за мерзкого запаха. Купить же другой просто нет времени. Откуда взялся ненавистный «Эгоист», Шевчук не сказал — наверное, кто-то тоже подарил, и люди не виноваты, что запах не подошел.

— А сам ты любишь красивые вещи покупать?

— Хорошую аппаратуру люблю. Но это, опять же, наша работа, от нее зависит качество. Поэтому мы все деньги вбиваем в аппаратуру и покупаем только лучшее что есть.

— Короче, ты не предмет материальной заинтересованности бандитов.

— Да какой уж я с материальной стороны предмет?

— А тебя никогда всерьез не соблазняли?

— Конечно, бывали соблазны. Правда, долго колебаться не приходилось. Были ребятки, которые предлагали ну очень большие деньги за то, чтобы я появился на чьем-нибудь дне рождения и вместе с попсой сыграл. Три песни — машина или квартира. Мне по клубам предлагают выступать. Вот клуб «Пилот» — пожалуйста, пять тысяч баксов за выступление, другой, тоже попсовый клуб — десять тыщ баксов. Три песни — и живи не хочу. На телевидении — пожалуйста! — предлагают вести три—четыре музыкальные программы. Тоже по пятьсот — тыще баксов за передачу. За час. Когда живешь в коммуналке, знаешь, как это воспринимается? Но как на такое пойдешь?! Все сразу горит синим пламенем — все дело, все песни, все мытарства, весь твой путь. И ты никогда больше не сможешь писать песни. Вот я, например, не смог бы. Для этого надо потерять самоуважение. Все, ты — нуль. Это исключено. Я буду собирать эти стадионы, чтобы доказать: раз мы начали на стадионах, так мы на них и умрем.

У далекого от музыкального бизнеса читателя может сложиться ошибочное впечатление, что на стадионе работать как раз прибыльнее всего (больше публики — больше выручки). Шевчук объяснил:

— Это такая безумная трата денег! Ребята работают, а зарабатывают — смешно сказать — от 100 до 250 тысяч в месяц (рублей, я уточнил. — А. Л.). Совершенно все ухает в этот звук, в этот свет, в эту аппаратуру. У нас себестоимость концерта в том же «Олимпийском» была 15 тысяч долларов. То есть я не жалуюсь, я говорю, что мы доказали прежде всего самим себе: мы живем, у нас полные залы, несмотря ни на что. Вот многие сейчас — вся Москва и весь Питер — работают по клубам, никто не берет большие площадки. Даже некоторые мои друзья немножко обвиняют меня: мол, вы коммерческая группа, вы работаете на стадионах. А как же?! Когда рок-н-ролл вышел из подвалов (ты помнишь это время?) — это был 87—88-й. Забивали же любые площадки! Народ шел с удовольствием и на Гарика Сукачева, и на Костю Кинчева, и на Славу, и на всех, на всех… На Гребенщикова. И все с удовольствием выступали на стадионах. А сейчас Гарик Сукачев вдруг по ящику говорит: «А я работаю по клубам, потому что хочу честно смотреть людям в глаза». Это что за базар такой?! Ведь сейчас собрать стадион — по-моему, труднее быть не может, согласись. ДДТ идет как раз против течения. Мы специально взяли самые крупные площадки стадионов. Но, конечно, главное — это все-таки песни. Если они хороши, то их можно петь где угодно.

С Шевчуком сложно говорить о быте. («Ох, быт — это для меня самое тяжелое».) Спросишь его по-светски о барахле, а он в ответ формулирует творческий манифест группы ДДТ. Но в общем ясно, что Шевчук не роскошествует. Хотя и не бедствует — в том смысле, что может позволить себе не замечать слишком часто быт, отвлекающий от творчества.

— Неужели тебе не хочется создать дома свой маленький мир, в котором ты себя будешь чувствовать комфортно? Ведь ничего плохого в хороших вещах нет. Платон, кажется, сказал Диогену, что это худший вариант спеси — демонстрировать свое презрение к хорошим и дорогим вещам.

— Я знаю этот диалог. Ну почему спеси? Счастлив не тем, где ты живешь, на чем спишь, что ешь. Я как-то десять лет уже по углам. Мне база нужна, рабочий стол, гитара, студия.
Еще на его черных 507-х Levis видны следы наглаженных стрелок, что я поначалу отметил как высшее достижение в работе над незаурядным имиджем. Но потом понял: ему стирают и гладят «бабки», точнее — мама. (Моя, например, бабка, Царство ей Небесное, тоже всегда упорно, до ругани, норовила навести стрелки на мои джинсы: «Брюки должны быть отутюжены».)

Когда мы уходили из квартиры, он надел кожаную куртку, очень похожую на знаменитый шевчуковский кожан, который хранится в студии (тот красивее истерт). Но, возможно, для Шевчука эта будущая реликвия рока является не концертным, а парадно-выходным вариантом. Должен же быть у человека выходной гардероб? А я не заметил в квартире никаких других пиджаков или курток.

Еще у него нет наручных часов. Наверное, никто пока не подарил.

Телевизор, стоящий в «алтаре», — простой советский. (Шевчук смотрит только прогноз погоды и «Новости». Заодно уж: ни одной газеты не выписывает, ни разу в жизни не голосовал на выборах, потому что «любая политическая идея — это узость мышления».) Видео нет, хотя есть несколько кассет с мультиками. Никакой музыкальной аппаратуры дома. Впрочем, он еще не все перевез из коммуналки. Похоже, что Шевчук действительно не преувеличивал, когда сказал, что «все пришлось продать».

К настоящему моменту у Шевчука не было даже машины. «Семерку» Шевчуку два года назад тоже как бы «подарили». После трех концертов ДДТ на ВАЗе автогигант выделил на группу справку на право внеочередной покупки машины. А ребята отдали справку Шевчуку. Полгода назад «семерку» угнали из-под окна: Шевчук уехал на гастроли и забыл включить сигнализацию. Он таки стал «предметом» для бандитов. (Ребята из ДДТ, впрочем, объяснили, что угнал кто-то залетный, — не знал, что тачка — Шевчука: «Бандиты Юру любят».)

— Многие негодовали, — сказал Шевчук по поводу машины, — но я философски к этому отношусь: Бог дал — Бог взял. Господь же отбирает у нас порой главное, порой не главное. Машина — не главное. Слава Богу, если она кому-нибудь помогла. И от меня она ушла за какой-то грех — я просто убежден. Конечно. Просто так ведь в мире ничего не бывает.

У Шевчука есть личный архив. Он у него в два раза больше, чем у Жванецкого. У того один портфель, а у Шевчука — два. Запыленные, они стоят в кубической комнате у основания горы коробок с книгами.

— Время нужно — разобрать. Хотел книгу написать, собрать в нее стихи. И уже ребята-издатели сами предложили. Я даже получил гонорар однажды и уже проел его. А книги все нет. Там ребята богатые, потерпят. Книга будет в общем-то рок-н-рольная, по типу ленноновских-морисоновских. Как бы хаос мыслей, стихов, рисунков, но, с другой стороны, в этом хаосе есть личность, гармония. Вот моя книга!

Шевчук, смеясь, показал нам книгу в роскошном переплете с золотым тиснением на обложке «Юрий Шевчук». Потом открыл ее: там были пустые разлинованные страницы. «Друзья подарили».

Жаль, что Шевчук еще не распаковал и не расставил книги, — личная библиотека говорит о хозяине многое.

— А жанр есть любимый? Или какие-то серии собираешь?

— Знаешь, если вернуться в 86—85-й, когда я жил на три рубля в месяц (может, про три рубля он загнул, все-таки творческая личность.— А. Л.), то покупал такую книгу, без которой просто уже нельзя прожить. Книги у меня не для развеса.

На тумбочке перед кроватью (Шевчук называет свое лежбище «моя шконка»), которая установлена на двух ящиках с книгами, лежали: отличный сборник Хармса («не поверите, купил на последних гастролях в Минске за три рубля!» Опять три рубля — все же странные у нею отношения с рублями), прозаический альманах (забыл какой), Лев Гумилев, китайская Книга Перемен, «Первозданность» Людмилы Наровчатской (книжка о праязыке, подарок автора) и «Поручение» Фридриха Дюрренматта. «Поручение» Шевчук тут же подарил фотокору Васе, который ему напомнил своим объективом одноглазого Полифема, героя пьесы Дюрренматта. И подписал: «Васе Полифему от гр. ДДТ».

— У нас в семье была классная библиотека. Просто десятки тысяч томов. Отец собирал. Да, именно десятки тысяч. Что-то около двух—трех тысяч одних только детективов — еще 20—30-х годов! Удивительно! Мать собирала книги по искусству. Всю свою жизнь. Живопись особенно. Литературу, классику. Когда у нас были трудные времена — мы тогда жили на Кавказе, — родители продали просто за бесценок практически всю библиотеку. Для того чтобы нам было что-то есть. Отца не принимали на работу, был очень тяжелый период.

Отец у Шевчука был всю жизнь военным, воевал на фронте. Мама — почетный полярник, работала на полярных станциях радистом. Сам Шевчук родился на Колыме, где родители встретились в 1957 году. С тех пор в рок-музыканте происходит постоянный бой между загадочными славянскими и восточными генами: мать Шевчука — Фаина (Фания) Акрамовна, отец — Юлиан Сосфенович. «Я татарин на лицо, но с фамилией хохляцкой», — пел ранний Шевчук.

— Семью отца с Украины сослали где-то в конце двадцатых в Сибирь. Деда, Сосфена, расстреляли в 37-м. (Сосфен — красивое имя.) Другой дед — Акрам — мыл золото в Бодайбо. Это уже с другой стороны — ветвь Гареевых. То есть чистая Сибирь такая.

Каторжные корни дедов Шевчук не опозорил и встал на путь диссидентства сразу после окончания художественно-графического отделения уфимского пединститута. Он не соответствовал облику советского учителя: был длинноволос и независим. Но серьезно его стали гноить уже за песни — за подпольный альбом «Периферия» в 1984 году. Прошел все, что полагалось: обком ВЛКСМ (выгнали из членов. Не обкома, конечно, а всего ВЛКСМ), обком КПСС, КГБ. Уволили со всех работ, в газете травили как антисоветчика и тунеядца. В Уфе народ тысячами подписывался под письмом в защиту Шевчука, и многие ставили свой домашний адрес под подписью. За что тоже имели неприятности, а одну группу студентов даже отчислили. Шевчуку пришлось бежать сначала в деревню, а потом в Питер, где он жил по друзьям до тех пор, пока не купил в 1987-м свою коммуналку.

— Все серьезно было. Понимаешь, никакой общественности международной: это Уфа, это далеко. Тебе ласточку сделают, бросят в камеру, откроют форточку, за окном минус сорок. Вот и все, через месяц с больными почками и отлетишь. Там все просто делалось.

Удивительно, но об уходе Гребенщикова в скит на три года, о чем сам БГ объявил недавно в прямом эфире у Диброва, Шевчук с удивлением узнал только от нас. Публике же со стороны, наверное, кажется, что питерские знаменитости только тем и занимаются, что дружат или дерутся между собой. (Можно поупражняться в стиле Хармса: мол, однажды Шевчук переоделся Кинчевым и выследил на Невском проспекте Гребенщикова. «Гребенщиков, а Гребенщиков?! Как поживаешь, брат?» — «Клево, брат Кинчев! В скит вот собрался. Только, смотри, Шевчуку ничего не говори…» Ну и так далее.)

— Нет, настоящие друзья мои — слава Богу! — люди с негромкими именами.

О тех же, кто вырос с ним в одной тусовке — Кинчеве, Гребенщикове, он говорит так:

— Это мои товарищи, подельники. Это наш профсоюз. Это братки. Я их очень люблю, очень уважаю. Но они не мои друзья. Друг — это другое.

Он все же ностальгирует по андеграунду, но понимает, что старая тусовка обречена была на распад:

— Все были под одним прессом. Мы действительно ЖИЛИ в рок-клубе нашем петербургском, и все были вместе, как Костя Кинчев пел. Ну а потом Цой добавил: «Только никто не знает — в каком». Когда рухнул режим, который нас давил, рухнуло и наше замечательное рок-движение. Каждый пошел своей дорогой. И теперь в одиночку разбирается с самим собой. Если это правда о Гребенщикове, то я приветствую. Значит, человек на хорошей дороге. Думает, размышляет, ищет веру. Отойти от мира заставляет в худшем случае какое-то несчастье колоссальное, когда ты уже не способен жить в миру. В лучшем случае — осознанность того, что тебе нужно крепко подумать о жизни, напиться одиночества, побыть с Богом. Чтобы сделать следующий шаг в творчестве.

Сын Петр забежал в берлогу к отцу.

— Кем ты хочешь быть, Петя, когда вырастешь?

— Врачом, — не задумываясь ответил Петр.

Каким именно врачом — хирургом или стоматологом, Петр не знал. Но как-то чересчур убежденно для 6-летнего ребенка утверждал, что только врачом и никем иным. Шевчук помог сыну:

— Людей будет лечить, — и когда Петька вышел, тихо объяснил :

— Вы, наверное, слышали, что у нас мама умерла. Так вот, после того как Эля умерла, он мне и сказал, что найдет средство от рака.

— А он никогда не хотел, может, из желания подражать, быть «как папа» певцом?

— Нет, абсолютно. И слава Богу. У таких, как я, дети часто вырастают большим говном. Папа ведь на работе постоянно, опять же — популярность, слава, и дети часто эту папину популярность примеривают на себя, хоть ничего этого не заслужили. Это меня страшно волнует. У него все эти ростки есть. Я его не балую принципиально. Его балует бабушка, но этого достаточно. Почему я его взял на гастроли (он проехал со мной все города)? Для того чтобы он побыл с мужиками, чтобы увидел: популярность эта — обратная сторона медали, труд большой. То есть я пытался дать ему это понять. Не ради того, чтобы он вырос каким-нибудь Родионом Газмановым, — Боже упаси! Это ужасно. Натуральная трагедия, я вам скажу, для ребенка. Я хочу, чтобы Петя был нормальным человеком.

Мы встречались с Шевчуком тринадцатого.

— Петя родился тринадцатого. Поженились мы с Эльмирой тринадцатого. Тринадцатого она умирает. Просто преследует меня тринадцатое, как безумие. Мне на экзаменах всегда попадался тринадцатый билет, бред какой-то.

Шевчук сам о себе написал во вкладыше к своему двойнику «Черный пес Петербург»: «И всегда горячий чайник на столе — центр этой моей модели Вселенной». Неплохая разминка для психоаналитика — рок-музыкант, центром Вселенной для которого является чайник. Чай Шевчук не только любит, но и понимает — охотно и грамотно сказал на кухне за столом пару слов о японской чайной церемонии.

— А еду ты сам готовишь?

— Бывает, — почему-то со вздохом.

— По необходимости, или, может, как Макаревич, серьезно кулинарией занялся?

Тут Шевчук стал стебаться по поводу телепрограммы Макаревича, где тот учит народ стряпать:

— Мы с дедетешниками обсудили и подумали, что можем по понедельникам после перерыва, когда закончит Макаревич, выпускать свою передачу — о том, как гнать (самогон. — А. Л.). Учить народ, из чего можно гнать, — из арбузных корок, томатной пасты… В конце передачи по рюмке — и до свидания, дорогие телезрители. До следующей недели. Знаешь, такую хату можно сделать на студии, интерьер подходящий!

Водку он уважает («художнику без водки в России сложно пока обойтись»), но считает, что творческая личность все же может прожить без стимуляторов.

— А образ жизни не тянет сменить в тридцать семь? Меньше курить, на вегетарианство подсесть?

— Могу сказать одно. Сейчас я гораздо больше болею с похмелья, чем в двадцать лет. Тогда вообще не болел. А сейчас просыпаюсь утром — труба-а. Поэтому стараешься, конечно, пить поменьше.

В качестве релакса Шевчук предпочитает восточные единоборства, но последние шесть месяцев было не до тренировок:

— В десять утра — репетиция, в двенадцать ночи приползаешь, и остается только одно — бух спать. Раз в неделю, ну, может быть, раз в две недели выберешься в баню, там потянешься, ну и все.

С Петербургом у Шевчука сложные отношения:

— То ты его ненавидишь — просто устал от этих камней. То ты его безумно любишь. У меня это как жить с женщиной, понимаешь? Эти сковородки и кухни, бывает работа, бывают скандалы, все бывает.

— Это состояние войны именно с Петербургом-городом или с городом как таковым?

— Я не люблю город как идею. Я убежден, конечно, в нашей связи со звездами. Но эти все вещи в городе не канают. Чтобы жить по звездам, нужно идти в поле, в степь. Мы все под колпаком цивилизации, этой техники, этой грязи, этой суеты. В этом все тонет, как в болоте, и до нас не доходит, в чем наше большое несчастье. И несчастье города самого по себе.

Поэтому Шевчук уже четыре года строит себе дачу («ну дачу — это громко сказано, просто дом»):

— Одиночество невозможно любить, но оно необходимое условие моей работы.

Месторасположение загородного дома Шевчук держит в секрете, научен горьким опытом.

— У меня случай в Репино был прошлой осенью. Сижу, пишу там себе. Приезжает журналист один — Садчиков такой (привез его один мой приятель). Я его прошу: только не пиши, где я сижу. А потом читаю: «Сидит Шевчук на даче в Репино, пишет новую программу». Выходит эта статья, и понеслось. Народ! Ночью, прямо после выхода статьи приезжает какой-то мужик на BMW, выпивший. «Юра, ты?»

— Я говорю: «Я». — «Старик, я тебя так люблю! Давай выпьем». А я играл на рояле. Я говорю, вы, мол, извините меня, я занят, работаю. — «Ты должен со мной поговорить!» И так это звучит, знаешь: это же Я, Я тебя люблю. Я говорю, ну и что же, что ты? Я тоже к тебе неплохо отношусь, как к человеку. — «Ах ты МЕНЯ, значит, на дачу не пускаешь к себе?! Со МНОЙ разговаривать не хочешь?!» Так он меня допек. Мне пришлось дать ему в морду. Я — ему, он — мне. Ну просто бред собачий!

Шевчук считает, что в некоторых случаях «дать в морду» — единственно возможный для мужчины выход из разговора. Я рискнул заметить, что он, как наставник и учитель молодежи, не имеет права чуть что давать в морду, потому что проблема всеобщей агрессии и так стоит очень остро для России. С постановкой вопроса Шевчук согласился, но сказал, что чересчур горяч бывает, — славянско-монгольская гремучая смесь. К оружию он относится «нормально, как мужик» (не дитя цветов, как Лайза Минелли, которая отказалась в Таманской дивизии потрогать автомат).

— Я знаю, что для меня выстрелить в человека — это… не то что проблематично, а сам понимаешь — невозможно. В случае гражданской войны я был бы жертвой.

Когда-то Шевчук спел свое знаменитое «Предчувствие гражданской войны». В ночь с 3-го на 4-е октября 1993 года он сел в машину и поехал к месту едва не сбывшегося пророчества. Сам не может объяснить, что именно влекло его в Москву (хотя утверждает, что уважает самоанализ и сам себя постоянно анализирует). Кончилось все банальной раздачей автографов населению, у которого к тому моменту «Осень» уже твердо ассоциировалась со стрельбой. Дело в том, что телехронику прошлогодней осени полюбили показывать под шевчуковскую «Осень». Сначала под «Осень» транслировали, как менты бегали за коммунистами, потом — как коммунисты за ментами, а кончилось тем, что под «Осень» по телевизору тащили за ноги трупы у мэрии и били из пушек по Белому дому. Видимо, поэтому веселая «безделица» так остро вошла в народную подкорку.

Возвращались из Москвы в Питер в комендантский час. Шевчук был вынужден на каждом кордоне раздавать автографы омоновцам.

Увиденный в Москве новый клип его веселой песни Шевчуку очень не понравился. К колоссальному чувству тревоги, которое он испытывал, когда выхаживал в Лавре «Осень», добавились поиски ответа на вопрос: почему все это произошло? Он снова засел в Репино и за сутки написал песню «Правда на правду» — о бессмысленности гражданской войны, — к ней через полтора месяца добавились еще 15 песен, ставших программой «Это все».

Я сделал большую работу над собой — я не писал второй «Осени». Мы доказали сами себе, что все-таки не пишем хитов. А что касается «Осени», так я с ней не борюсь. Я ее люблю и понимаю, почему от нее народ торчит. Знаешь, Иосиф Бродский очень хорошо объяснил: в любой момент для поэта самое важное не то, что он уже написал, а то, над чем он сейчас думает. Вот и все.

И теперь о главном, чего не было в доме Шевчука. В его доме не было гитары.

— После всех концертов от музыки тошнит. Буквально тошнит от всего. Есть люди, — как тебе объяснить? — которые с удовольствием поют везде. В компаниях, на любой сцене. Хочешь, ночь всю будут петь, хочешь — несколько суток. Вот я не из тех. Даже спеть с друзьями — тоже не всегда. Нет у меня такого, чтобы взял гитару и ну давай погнали.

— А исполнять потом, на концертах, когда вещь рождена в муках и она тебе самому нравится? Избавляться от нее на концерте — разве это не приятно?

— Я не хочу быть похожим на художника, который написал картину, а потом стоит в выставочном зале рядом с этой картиной и объясняет каждому, что же он хотел ею сказать. Мне интересно песню, может быть, только один раз спеть, пощупать ее на публике.

— А ты можешь допустить, что наступит такой момент, когда тебе не захочется даже этот один раз выйти на сцену?

— Да, — быстро ответил Шевчук.

— Ты так уверенно сказал, что можно предположить: ты стремишься к этому.

Шевчук, запойная книжная душа, одинокий очкастый школьный учитель, бесконечные сто грамм одиночества, сделал гигантскую паузу-синкопу в разговоре. И ничего не ответил.

ЛИДЕР ленинградской рок-группы «Аукцион» Олег Гаркуша, в соответствии со своим лидерством одетый и подстриженный, по официальному статусу — киномеханик. Заряжает Гаркуша в своей будке киноаппарат, пуск — и гремит ликующая музыка киножурнала «Новости дня». Разменявшие пятый десяток освобожденные комсомольские работники, дружно скандируя, адресуют шквал приветствий президиуму, тем, кого недавно называли «выдающимися политическими деятелями современности». Киножурналу неполных шесть лет, а смотришь, будто все было где-то, когда-то… Так начинается выходящий в прокат документальный фильм «Рок» (сценарий Юрия Филинова, режиссер Алексей Учитель).

Как известно, основной вопрос философии — о первичности сознания или материи. Вот, по-моему, «основной вопрос рока»: что в нем первично — музыка или социальный заряд, а прямо говоря — политика? И если речь идет о лучших образцах отечественного рока, то политика, конечно. Новый фильм — об этом.

На рубеже 70—80-х в рок «уходили»: он уже не моду определял, не манеры и привычки, а строй мысли и образ жизни. Становились кочегарами, сторожами, вахтерами. Только чтобы не связываться ни с кем и иметь побольше времени на главное. Возникали группы с причудливыми названиями, дававшие подпольные и полуподпольные концерты. Появлялись самодеятельные студии звукозаписи. Росла и ширилась армия поклонников.

Рок выразил мироощущение молодых, на несколько лет опережая проблематику острых газетных публикаций. Свидетельство тому — фрагменты фильма с песнями «Аквариума», уже увиденные миллионами зрителей в выпусках вечерней телепрограммы «Взгляд».

Так или иначе к этому миру подступались многие ленты последнего времени — и документальные, и игровые. Но в них более всего был ценен сам факт полноправной жизни рока на экране, способствующий затянувшейся реабилитации жанра. Но сколько можно доказывать права на существование того, что и так давным-давно существует? В ленте Алексея Учителя сделан следующий шаг — попытка понять: кого же все-таки сформировал рок?

Юрий Шевчук из группы «ДДТ» спокойно заканчивает ночную уборку в столовке на Невском. Спокойно, с усмешечкой рассказывает, как пришлось из родной Уфы уезжать, как попадало за его песни отцу — руководящему работнику. «Тусовка» в старой аварийной квартире. Чай дома у Гребенщикова. Виктор Цой (группа «Кино») за работой в своей котельной. Кого-то эти кадры поразят. При таком дефиците в нас внутренней свободы естественное право говорить, петь о чем думаешь и как хочешь кажется неслыханной раскованностью, разнузданностью почти. Ребята этим правом пользовались, даже когда у других его не было. Им его никто не давал, командуя, как герою сатирического монолога: «Все, свободен!» Не хочу сказать, что они его как-то завоевывали. Они просто были готовы многим ради него поступиться.

Такого фильма ждали давно: Он, думаю, наконец-то сдвинет с мертвой точки многолетние бесплодные дискуссии.

Современные ритмы мы привыкли именовать спорными. Но спор изрядно затянулся, и, вспыхивая вновь, очередная полемика опять начинается от Адама: откуда эта музыка произошла и насколько своим происхождением она нам чужда? Множеству людей, не отличающих джаз от рока, а рок от диско, уже в самом слове «рок-музыка» слышится что-то роковое и даже злокачественнораковое. В ход идут формулировки, практически совпадающие с терминологией аятоллы Хомейни: «сатанинство», «музыкальный наркотик». Маячит мрачная тень новейших обвинений Чебурашки в космополитизме и приснопамятных фраз «сумбур вместо музыки», «в музыке главное — мелодия, которую можно напевать».

О музыке ли спорить? В жанре ли дело? Тем более, если жанр объединяет и вполне привычный мелодизм, и ритм, и сильный социальный заряд.

Конечно, везде свои законы и своя эстетика. Намеренно не привожу цитат из песен: большинство текстов нельзя разъять с музыкой и голосом. Нужно слушать, еще лучше — слушать и видеть. Фильм такую возможность дает, решая концертные куски в манере аскетичной и сосредоточенной. Кастовость, непостижимость рока и всего, что вокруг него, сильно преувеличены. Так ли уж поражающе чужд мир, скажем, ленинградского рок-клуба на улице Рубинштейна миру любого творческого клуба? Ну, свои атрибуты, ну, дюжина жаргонных словечек. У бас-гитариста — прическа, но ведь у художника-пейзажиста тоже свое — борода!. Сколько можно шарахаться? Та же, выражаясь языком серьезных категорий, неформальная встреча единомышленников для дружеского общения.

Правда, в споре все-таки появилась недавно новая интонация. Рок собираются вытеснять традиционной эстрадой. И чего мне, пожалуй, не хватало в фильме, так это адекватной «Новостям дня» песни — ну, хоть той же «Любовь, комсомол и весна» в исполнении Льва Лещенко. Чтобы уж всем все было понятно.

Я не к тому, что фильм «Рок» должен переубеждать, обращать в свою веру, сказать последнее слово. Наоборот, ему, надеюсь, предстоит сказать лишь первое слово — серьезный разговор только-только начинается.

Статья любезно предоставлена сообществом Выставка — Музей «Русское Подполье. Осколки»

ПРОСМОТР

…Несколько скромных афиш, расклеенных на городском Дворце культуры, и одной-двух общепитовских забегаловках, вызывали у проходящих мимо только недоумение.

— Рок-сентябрь.., — повторяли они по нескольку раз название группы, словно слюнявили во рту фиговую косточку, потом сплевывали, — хм, зима, снег, а тут какой-то сентябрь, и шли дальше.

…Олега Хакмана, руководителя череповецкой группы «Рок-сентябрь», я застал в местной гостинице, где музыканты в безделье коротали вторые сутки: все концерты срывались из-за полного отсутствия зрителя — городок жил тихо своей масло-колбасной жизнью и на все потуги областной филармонии, стремящейся раз в квартал как-то скрасить их однообразный сытый быт, взирал равнодушно.

Олег несказанно обрадовался мне — хоть одна живая душа нашлась, проявившая к ним интерес в этой дыре, — и любезно согласился ответить на все мои вопросы. А начали мы наш разговор с истории «Рок-сентября».

— Группа образовалась летом 1979 года в городе Череповце при городском Доме культуры. У ее истоков стояли Александр Башлачев — поэт и журналист, автор текстов «Рок-сентября», гитарист Вячеслав Кобрин, барабанщик Евгений Белозеров, я играл на бас-гитаре.

Золотое время группы — 1982 год. С композицией «Диско-робот» она приняла участие в первом всесоюзном телевизионном конкурсе «Золотой камертон» и стала победителем. Правда, не обошлось без казусов: кому-то из членов жюри слово «диско» в нашей песне показалось идеологически вредным, не подлежащем тиражированию с экранов телевизоров, и Саше Башлачеву за одну ночь пришлось написать новый текст. Так появилась композиция «Танцует робот» — новый вариант конкурсной песни. Однако такая кастрация не удовлетворила бдительное жюри, и запись с нашим выступлением все равно вырезали из финальной передачи. Там, на «Золотом камертоне», мы познакомились с тогда еще никому не известным Юрой Шевчуком. Он тоже участвовал в конкурсе. Годом позже вместе с Юрой (его идеи, песни, наша аппаратура) и клавишником «ДДТ» Вл. Сигачевым мы записали у нас в Череповце альбом «Они играют русский рок».

— По тем временам он получился довольно-таки интересным и даже немного пророческим…

— Я бы так не сказал. С музыкальной стороны это был нормальный хард. Здесь, на мой взгляд, нужно говорить просто об образце взаимовыручки. Ведь в Уфе для Юры наступали нелегкие времена, ему не давали нормально работать, травили. И после этого альбома он часто приезжал к нам, записывал под гитару свои сольные альбомы, композиции.

— А как ваша фонограмма попала не «Би-би-си»?

— Один из альбомов «Рок-сентября» в начале восьмидесятых очень хорошо разошелся по стране, а Новгородцеву на русскую службу «Би-би-си» по своим каналам приходили все популярные фонограммы советских команд, наверное, так к нему попали и наши записи, которые в один прекрасный вечер мы и услышали совершенно неожиданно для себя, — в одной программе с «Дип Перпл» и ленинградским «Трубным зовом».

— Ходили слухи, что после этого вас вызывали на ковер ответственные работники из горкома и запретили играть «рок». Потом они били себя я грудь и кричали, что в Череповце, с роком, дескать, все покончено.

— Все было обделано не так откровенно. Мы были победителями «Золотого камертона», а на этот конкурс нас посылал горком ВЛКСМ, и он, понятно, не хотел компроментировать себя. Нашу лавочку просто тихо прикрыли. Ребята разошлись по ресторанным ансамблям. Слава Кобрин решил попытать счастье в эстонской команде «Магнетик Бэнд» (она как раз выступала в нашем городе), пошел на поклон к Гунару Грапсу, и тот взял Славу в группу.

— Год назад у группы вышел первый миньон…

— Кровавый миньон…

— …что можешь сказать о нем?

— Пластинка — результат нашей поездки на ярославский фестиваль в 1987 году. Там был представитель фирмы «Мелодия», который предложил нам такой вариант: вы, мол, где-то записываете несколько фонограмм на свой вкус, мы их прослушиваем и на свой вкус отбираем несколько вещей на пластинку. Как нам было ни обидно, но это был шанс, мы согласились. С пластинки нам не досталось ни копейки, хотя фонограммы мы писали на своей аппаратуре.

Пластинка эта, считаю, прежде всего политического характера, а не музыкального: мы стремились заявить о себе, как о еще существующей группе.

— Говоря о «Рок-сентябре» нельзя не казать о Башлачеве, тем более, что сейчас о нем очень много размышляют, пишут.

— Встретились мы в 1978 году. Я — как музыкант и композитор, Саша — как поэт, а Слава — больше администратор, чем гитарист (благодаря ему у нас по тем временам была нормальная аппаратура, добытая в Москве за бешеные деньги). Начали воплощать свой музыкальный проект. Я писал музыку, Саша придумывал на нее слова. В то время он был далек от социальных тем и поэтому все тексты были или просто бытовыми зарисовками, или о любви.

Когда наступили времена развала группы, Башлачев подался в Ленинград, откуда и начался его самостоятельный творческий путь поэта и рок-барда. Но об этом сейчас так много говорят, целый культ успели слепить вокруг его имени, что еще и мне вплетать свой голос в этот нестройный хор совсем не хочется. Единственно, что я могу еще добавить — Саша был намного проще, чем его попытаются себе представить после смерти, и он бы не понял и не принял всей этой шумихи вокруг себя.

— А кто сейчас пишет стихи для группы?

— Владик Мамченко. Они с Сашей в свое время были в хорошем творческом контакте, дружили, обменивались поэтическими находками.

— Банальный вопрос, но все же: почему группа называется «Рок-сентябрь»?

— Все очень просто. Танцевальный сезон в нашем городском Доме культуры начинался с сентябре, и именно в это время произошло наше первое крещение. Насколько я помню, это произошло 14 сентября 1979 года.

И. ПЫЛАЕВ.

Просмотр

ДДТ — на мой взгляд, сейчас самый интересный коллектив на рок-сцене страны. Я не знаю музыкантов, у которых был бы такой стопроцентный контакт с залом. Энергия лидера и солиста Юрия Шевчука взрывает аудиторию. Этому нетрудно найти объяснение: тексты ДДТ актуальны, но при этом не страдают лозунговостью. Плюс актерское мастерство Шевчука, его голос, похожий то на издевательский шепоток шута, то на крик раненого зверя.

Юрию Шевчуку я задала несколько вопросов:

— Когда образовалась ваша группа и что означает ДДТ? Существует много версий…

— Мы объединились в 1982 году. А название обозначало страшный ядовитый порошок, тот самый ДДТ. Прочие приписываемые нам названия — «Дом детского творчества» или «Добрый день, товарищи» — выдумки. Творчество группы носило в то время ярко выраженный социальный характер, потому что нас колотило от всего того, что творилось в стране многие годы. Потому что вокруг было много слов, а не было слова — правдивого, искреннего, мужского слова обо всем том, что было и есть.

— А сейчас разве лицо группы изменилось?

— Нет, мы остались такими же. Но, разрабатывая только социальную тему, мы как-то забыли, что рок-музыка — это не только идея, но и музыка, искусство. Поэтому мы стараемся сейчас меньше выступать, больше работать в студии.

— Каковы твои духовные ориентиры в искусстве?

— Мне дорого «высокое» искусство — близки Тютчев, Ахматова, Мандельштам. Люблю частушки, собираю их и записываю. Если говорить о музыке, то нравится Рахманинов, открыл для себя Шнитке.

— Каковы планы ДДТ?

— Сейчас мы пишем восьмой магнитофонный альбом. А наиболее удачным из всех считаю альбом «Периферия» — 1985 года.

Просмотр

1987-й, ноябрь.

— Я всем простил сейчас. По-христиански. Ну что, я счеты буду сводить, что ли? Ко мне подходил сейчас тот парень… звукооператор с телевидения, с которым мы писали «Периферию». Просил прошения… Он же уничтожил оригинал этой записи. Сам долго юлил, говорил мне, что спрятал ее, отдал на хранение, а сейчас признался: сжег, когда качались эти таски по КГБ. Черт, до чего жаль, ведь была идеальная запись, я с нее сейчас мог бы пластинку выпустить. Ладно, чего уж там. Руку подал ему: господь с тобой, старик. Слушай, а вторую статью, без подписи, которая «Когда срывается маска» — её Айрат делал?

— Вроде бы он. Слушай, Юра. Он был мне другом когда-то. И хотя я знала всю эту историю и прежде, сейчас я не смогу ему руку пожать, потому что тебе подаю.

— Оставь. Я бы подал. Конечно, не стал бы вот так же чаи гонять, но подал бы. Пусть его!

— Ты имеешь право, я — нет. Айрат был поэтом когда-то, выпустил уже книгу. Oн больше никогда не будет поэтом…

1987-й, ноябрь

— Как там Шевчук? Здорово матерится в мой адрес?

— Да нет… говорит, простил всех… Что ж, коли начал этот разговор сам, рассказывай, как все было.

— Ты знаешь сама. Я работал в отделе пропаганды «Ленинца», сидел на твоем месте. Времена были другие. Как-то раз на столе обнаружил у себя этот материал — «Менестреля с чужим голосом». Я не хотел давать. Редактору позвонили из КГБ: срочно ставь. Материал писал «наш человек», а Юлдыбаев, джазист, ты его знаешь, и Теляшев, бард, из КСП — они там просто так были приписаны. Я еще пытался смягчить это все. Убрал там два абзаца, которые касались фактов личной биографии Шевчука. Я, впрочем, как следует и не знал тогда его песен. Потом пытался дозвониться до Юры — мол, прости, старик… Говорят, он меня послал, во всяком случае не советовали встречаться с ним, объясняться…

— А вторую статью? Разве не ты писал?

— Нет. А говорят, что я? Ну, спасибо за такую славу… Да, я ее ставил, правил… Но писала… ты ее знаешь, только никому не говори. Понимаешь, должна быть какая то честность по отношению к женщинам. Ну, если хочешь, считай, что это государственная тайна. Меня в Конторе просили не говорить. Пусть лучше все считают, что я.

— Айрат, разве доброе имя не дороже? Ты боишься?

— Меня уже после того, как я в первой статье два абзаца сократил, вызывали туда… надавали пинков.

В том же 85-м году у Aйpaта вышла книга стихов. Там бы ли строчки, посвященные московскому поэту Ивану Жданову: «Поэт имеет право быть непонятым, когда понятно всем, что он поэт». Айрат неплохо играл на гитаре, пел свои песни. Когда-то. Когда мы расходились с Айратом, я подумала: все-таки слава богу, что он не стал подавать мне руку сам.

Светлана ХВОСТЕНКО, Уфа

ПРОСМОТР

«УР ЛАЙТ»: Вообще какое тебе нравится искусство?

КАТЯ СЕМЕНОВА: Ну, мне нравится много всего разного; но больше всего — когда это сделано хорошо, профессионально… Только когда это не холодный профессионализм, а когда от души идет. Вот мне нравится любое такое искусство, вообще любая такая… деятельность.

«УР ЛАЙТ»: На финальном концерте конкурса «Золотой камертон» в 1982 году ты выступала рядом с Юрием Шевчуком. Какие у тебя от него остались впечатления?

КАТЯ СЕМЕНОВА (она живо тронута: вспомнили ее первый бал): Да, верно… Я первый раз услышала, как он поет на третьем туре… Он тогда меня по-на стоящему поразил. Он сумел сделать из песни Эшпая «Что знает о любви любовь» настоящее произведение. Лучше его никто бы никогда эту вещь не спел. К сожалению, я сейчас плохо знаю его творчество, что он сейчас делает. Но я уверена, это безумно талантливый человек.

«УР ЛАЙТ»: А ты никогда не пробовала, как Шевчук, сама писать для себя тексты?

КАТЯ СЕМЕНОВА: Нет… (смущенно). Иногда, правда, на тексты, стихи, которые мне нравятся, я делала музыку, но никогда не выносила это на суд зрителя. В некоторых стихах бывают какие-то обороты, которые для меня как свои. Вот у Высоцкого, например, много таких своих оборотов… Но все это я пою только дома, под фортепиано в основном. Еще под гитару иногда…

«УР ЛАЙТ»: Почему только дома — из скромности? Или боишься, что людям не понравится?

КАТЯ СЕМЕНОВА: Я считаю, что сцена — это профессиональное. А личное, сокровенное, наверное, не для того существует, чтобы делать его достоянием общественности.

…Вот это-то, наверное, я отличает Катю Семенову от Джанис Джоплин.

ПРОСМОТР

Лидер группы «ДДТ» за последнее время заставил говорить о себе не раз. Острую дискуссию в обществе вызвала его полемика с премьером В. Путиным на встрече с деятелями культуры. Затем музыкант поддержал борцов за Химкинский лес. И спел дуэтом с лидером группы «Ю-Ту» Боно в «Лужниках» песню Боба Дилана. «АиФ» не мог пройти мимо этих событий.

«AиФ»: — Когда Боно, один из самых богатых музыкантов, лидер списка «Форбс», выступая в России, говорил о голодающих детях Африки, его не поняли. Легко бороться с голодом в Африке, зная, что у тебя приличный счёт в банке. Мне кажется, в этом нет поступка.

Юрий Шевчук: — Мне кажется, он мог бы просто сидеть на своих мешках с золотом и ни хрена не делать. А Боно выполняет огромную общественную работу: выбивает средства на защиту природы, медицинские программы, просит скостить долги странам третьего мира, бьётся за права человека. Я считаю, всё это — поступки. А многие наши олигархи из того же списка «Форбс» держат футбольные команды себе на потеху, покупают дворцы и крутые яхты. Откуда мы знаем, как Боно тратит свои капиталы? Мы же не читали его декларации о доходах и завещания. Деньги — это большая ответственность. Как мы их тратим, зависит от совести, чувства сопереживания, широты души. Мы, конечно, с Боно разные, но цель у нас одна — сделать мир свободнее, а значит, справедливее.

«AиФ»: — Побывав на концерте «Ю-Ту», ты почерпнул что-то новое для себя?

Ю. Ш.: — Я увидел очень серьёзный, точно работающий механизм. Во время концерта стоял под сценой, на которой рубились музыканты «Ю-Ту». Рядом была гримёрка, и я наблюдал, как Боно вылетал со сцены, к нему подбегали 4-5 барышень и, как болиду на «Формуле-1», меняли ему «колёса»: куртку, рубашку, очки. Кто-то сушил ему волосы, кто-то давал чай. И вся эта «смена шин» происходила в течение нескольких секунд. И совершенно новенький Боно пулей снова вылетал на сцену. Я увидел то, чего нет у нас, — чёткую организацию труда, кропотливую работу менеджмента и техперсонала, где каждый на своём месте. В этом механизме я увидел не роботов, а живых людей. Я бы, может быть, к другой рок-звезде и не пришёл бы в гости, которая висит только на себе, любуется собой в отражении этих мировых зеркал и тащится от себя самой. Боно — живой человек, гражданин мира с активной жизненной позицией. С другой стороны, он очень серьёзный художник. И я рад не тому, что вышел на одну сцену с музыкантами мирового уровня и засветился, а тому, что на уровне человеческих отношений у нас всё нормально. Эта машина, на мой взгляд, не испортила музыкантов «Ю-Ту». У нас же в России какая-нибудь половинка от трусов себя чувствует такой звездой! Такая узость мышления у многих наших музыкантов, особенно эстрадных. Нет этой широты взглядов, мировоззрения, как у Боно.

И смею вас уверить, что и музыканты «ДДТ» не сидят сложа руки. Мои какие-то гражданские поступки идут параллельно с работой над новыми песнями. У нас мало концертов, мы выступаем только для поддержания штанов. Группа «ДДТ» сейчас живёт на студии из-за новой программы, которая требует много энергии и сил.

«AиФ»: — Ты выступаешь противником строительства «Охта-центра» в Питере и вырубки Химкинского леса. Но часть леса уже вырубили, под небоскрёб в Питере уже готовят площадку…

Ю. Ш.: — Я говорил тогда на Пушкинской площади, что Химкинский лес растёт и под Владивостоком, под Воронежем, где сгорели тысячи гектаров. Он стал символом, метафорой происходящего в нас и окружающем мире. Как всегда, идёт борьба добра и зла, и все её понимают по-своему. Некоторые люди воспринимают добро как узкие личные интересы: выкосить всё в стране и рвануть в Майами доживать свой век в демократии, где тебя никто не тронет. Парадокс: многие наши политические лидеры люто ненавидят Запад, но при этом дома имеют не в Северной Корее, а во Флориде. Потому что в Америке все равны перед законом и их дач и парков никто не снесёт. Почему же такую демократию они не хотят построить здесь?

Потому что Россию они воспринимают как дойную корову. И Химкинский лес косят везде. Вцепились в нефть и газ, но при этом любят порассуждать о модернизации.

В нашей стране сейчас настоящая диктатура бюрократии, которая считает себя высшей кастой. Зарплаты у бюрократов маленькие, но они посажены на какую-то территорию на кормление. И каждый с неё отжимает свою долю и набивает карманы. Вот свежий пример. Я участник фонда благотворительной организации, занимающейся лечением от алкоголизма и наркомании, «Дом на горе» в Ленинградской области. Люди там освобождаются от дурных привычек бесплатно. А местные бюрократы расценили нашу деятельность как коммерческую. И «Дом на горе», живущий на пожертвования, обложили чудовищной данью, как будто это заправка или казино. Подали на нас в суд за то, что не платим им огромных денег, которых у нас, естественно, нет. Вот пример благого дела, которое душит бюрократия. И такое происходит по всей стране. К чему эта система приведёт страну?
Мне жаль чиновников, очень много грешат. При нынешнем состоянии дел для них слишком велики соблазны. Поэтому нам всем надо спасать бюрократию. Контроль свободной прессы и гражданского общества облегчил бы их дальнейшее пребывание на этом и том свете. Мне стало многое понятно…

«AиФ»: — После встречи с Путиным?

Ю. Ш.: — Нет, вообще. Наблюдая за жизнью страны. Мы сейчас не говорим о личностях. Богослов Дионисий Ареопагит сказал: «Перестань говорить против других, а говори в защиту истины, чтобы совершенно неопровержимо было говоримое». Об этом надо помнить, а не поливать дерьмом с утра до ночи конкретных людей. Когда случилась моя беседа с Путиным, я обсуждал деяния нашего правительства. Я убеждён, что Россию ведут не туда.

«AиФ»: — Думаешь, Путин не догадывается, что у нас происходит? Не хочу тебя обидеть, но твоя попытка рассказать ему о том, что творится в России, выглядела, на мой взгляд, наивно.

Ю. Ш.: — Почему наивно? Я хотел услышать из первых уст, что он думает об этом. И Путин мне прислал маячок: всё в порядке, мы всё знаем. Кстати, есть что-то холопье в том, чтобы считывать какие-то сигналы, как многие наши политтехнологи, по выражению лиц президента и премьер-министра. И гадать: а что завтра будет — послабление или ужесточение? Мне легче прямо спросить и получить чёткий ответ.

«AиФ»: — И каков ответ?

Ю. Ш.: — Страна у нас вся больна. И власть, и оппозиция, и народ, и я болею, и ты. Нам всем надо выздоравливать.

«AиФ»: — Где взять пилюли от этой болезни?

Ю. Ш.: — Процесс выздоровления идёт. Ещё 3 года назад всем было по фигу. «Электорат» считал 100 «несогласных» идиотами. А сейчас всё иначе. Людям надоело жить без свободной прессы, без диалога о судьбе Родины. Чтобы остановить коррупцию, власти необходимо выслушивать своих оппонентов, допустить в Думу разные политические партии, а не марионеточные, как сейчас. Тогда бы в стране не было такого давления, как в закипающем чайнике, который в конце концов может просто взорваться.
Но, с другой стороны, я понимаю, зачем они дают приказ избивать дубинками «несогласных» 31-го числа. Как только прекратят «отоваривать» (я в этом глубоко уверен), на митинги будут ходить не тысяча человек, а десять тысяч. Потому что недовольных в стране очень много. Народ просто сжали этой вертикалью. Я развеселился, когда к Путину одна певица обратилась с вопросом, где ей сцеживать молоко. Я видел, как власть сама оказалась заложницей своей вертикали. Вот и сидят на местах бедолаги, которые ничего не делают и ждут сигналов из Кремля. Сцеживать молоко или не сцеживать? И получается, что везде проблемы — моногорода, где-то рвануло, где-то сгорело. И Путин сам летает на самолёте и гасит. Не хватит его одного на все пожары и потопы. Надо систему менять, чтобы всё работало независимо от того, какая на дворе политическая фамилия.

«AиФ»: — А почему бы «несогласным» не митинговать в другом месте, где разрешено?

Ю. Ш.: — Кто-то сравнил эту ситуацию в стране с огромной пробкой. Всё стоит. Оппозиция и власть тоже стоят в этой пробке на Триумфальной площади.

«AиФ»: — Но кто-то же должен уступить. Чтобы разъехаться…

Ю. Ш.: — Эту гигантскую пробку может разрулить только Конституция, которую должны соблюдать все. И тогда страна поедет к светлому будущему, потому что Конституция у нас хорошая.

«AиФ»: — Недавно у твоей коллеги Земфиры мои сослуживцы поинтересовались, что она думает по поводу вырубки Химкинского леса и вообще оппозиции. Она ответила, что не знает ни чёткой программы оппозиции, ни её явного лидера.

Ю. Ш.: — Земфире я бы ответил: «Землячка моя дорогая, просто чуть больше читай, интересуйся. Есть масса умнейших людей в стране, которые думают о том, какие мы с тобой сейчас».

Программа постепенно сформируется. Москва ведь тоже не сразу строилась. Это не просто — поднять с колен такую огромную страну, где до сих пор разные эпохи сосуществуют вместе. В нашей стране есть глухое средневековье в каких-то регионах. Есть «светлое будущее», если взять Рублёвку и другие элитные посёлки, которые есть по всей стране. Недавно мы ехали к другу на дачу по Рублёвскому шоссе в сторону Звенигорода. И вот едем: ни полей, ни лесов, с двух сторон дороги 6-метровые заборы. От кого они прячутся? От природы? От журавлей в небе? Ты где-нибудь за границей видел такое?

«AиФ»: — Нигде.

Ю. Ш.: — А почему у нас это происходит? Потому что мы не доверяем друг другу. Мы не улыбаемся друг другу и от каждого ждём подлянки. Для начала нам нужно освободиться от этих заборов.

«AиФ»: — Почему твои коллеги-музыканты тебя не поддерживают в гражданских акциях?

Ю. Ш.: — Я не имею права осуждать своих коллег. На самом деле смелость разной бывает. Она такая же многогранная вещь, как любовь.

Бывает смелость физическая, когда один солдат идёт против роты врагов, а бывает интеллектуальная, как у Мандельштама, который, видя пьяного человека, из-за боязни с ним столкнуться перебегал на другую сторону улицы. А потом писал блестящие смелые стихи против Сталина. Если я за свободу мнений, за разномыслие и полемику, то как я могу всех заставлять дышать и действовать по-моему? Нам всем надо учиться слушать друг друга. Кстати, спасибо большое группе «Чайф» и Борису Гребенщикову за поддержку, которую я получил от них, когда молодёжные организации пытались нас поссорить в Интернете.

«AиФ»: — Ты не задумывался о том, что твоя гражданская позиция тебе когда-нибудь аукнется? Ведь на центральных телеканалах тебя давно не жалуют.

Ю. Ш.: — Некоторые мои коллеги говорят мне, что я себя пиарю. Ну, ребята, я бы всем такого пиара пожелал. Да, «ДДТ» — в «чёрном списке» на Центральном телевидении. Мне журналисты канала «Россия», в частности, признались, что не имеют права говорить обо мне в эфире. Вот тебе пример реакции на мою гражданскую позицию. Бывают времена, когда нужно выбирать: твоя личная карьера или судьба страны. Второе у меня перевешивает. Мне за державу обидно.

Досье

Юрий Шевчук родился в 1957 г. в п. Ягодное Магаданской обл. Окончил художественно-графический факультет Башкирского государственного педагогического института. Основатель и лидер группы «ДДТ», которая существует с начала 80-х гг.